Проблема.
***
Интермедия
Сфинкс и Горбач с Черным вернулись. Сфинкс подошел к двери и зашептался со Слепым. Колясники шестой остались сидеть где сидели, ходячие встали, но тоже остались возле матов. В середине зала собрались ходячие второй и третьей. Взявшись за руки, они образовали большой круг. Потом в него вклинились колясники, а самыми последними — Черный, Горбач, Лэри и Псы из шестой. Каждого из наших и Псов ставили между Птицами и Крысами так, чтобы по обе стороны стояли чужие. С включением в круг ребят из шестой он сделался похож на небольшую арену. Со стороны это выглядело довольно забавно. Как будто в Доме часто тренировались в создании такого вот круга. Как минимум раз в неделю. Я дивился на необычное зрелище, и тут меня окликнули. Оказалась я тоже должен был занять свое место.
— Сонная тетеря! — прошипел Табаки, когда я проехал мимо него.
— Македонский-то не встал, — оправдывался я.
Табаки бросил на меня негодующий вгляд и, поджав губы, отвернулся. Меня поставили между Ангелом из третьей и Мартышкой из второй. Первый пялился в потолок и зевал. Второй ерзал, гримасничал и причмокивал губами. Рука Ангела держала мою еле-еле, а Мартышка то стискивал изо всех сил, то дергал и тряс, то чуть не отпускал. При этом создалось впечатление, что ни тот, ни другой совершенно не воспринимают меня как человека. Я стал фрагментом общей цепочки. Не более того
Когда перемещения прекратились, Помпей поднялся с мата, потянулся и вошел в круг, поднырнув под чьи-то сцепленные руки.
— Это всегда так? Как детская игра? — шепотом спросил я Мартышку.
Он посмотрел на меня рассеяно, скорчил гримасу и сказал, что не понимает, о чем я толкую.
Сфинкс подвел к кругу Слепого. Слепой тоже вошел.
— Зачем этот хоровод? —опять спросил я Мартышку.
— Зачем? Чтобы всем было как следует видно, дурак! И чтоб руки у всех были...
Мартышка не успел договорить. Дружный крик заставил нас вздрогнуть и вытянуть шеи. Круг распался. Помпей лежал на полу, дрыгал ногами и издавал странные звуки. Похожие на голубиное курлыканье.
«И это все?» — растерянно подумал я.
Смерть стояла в проходе, облокотившись на стену, и улыбалась, она не видела ничего, но понимала, что произошло. Она подошла к Слепому. Он присел над Помпеем, нащупал нож и выдернул, перекидывая его девушке. Нож вышел с хлюпаньем, от которого меня чуть не стошнило. Дождавшись, когда то, что поднялось из желудка, уляжется обратно, я развернул коляску и рванул к дверям, думая только о том, как бы побыстрее убраться с этого места.
Я мчался в темноте, не разбирая дороги, и наверняка убился бы еще на первом этаже, не догони меня Табаки.
***
Я вышла из комнаты Рыжего, пока все спали, и направилась в конец коридора. Дверь была приоткрыта, из нее сочился тусклый свет, почти не освещающий помещение. Македонский спал сидя на полу, а книга валялась рядом. Слепой спал, свесив руку с кровати, в наушниках, взятых у Табаки. Взяв телефон в руки я сделала пару фоток ребят. Слепой услышав звук сообщения, тут же открыл глаза и сел на кровати свесив ноги.
Он смотрел потемневшими глазами, серыми и злыми. Вероятно, либо он что-то вспомнил, либо его кто-то разозлил. Я подошла к парню, и обняла его. Он в такие моменты отталкивает каждого, и не разрешат с собой говорить, но в этот раз он ответил на объятия, и провалился в них всей своей душой.
— Что случилось? Кошмар? — Спросила я, гладя парня по голове, он помахал головой отрицательным жестом.
— Помнишь, из-за чего ты перестала общаться со всеми парнями, и призирать их? Я вот вспомнил почему. Въебать бы ему. Был бы я здесь в тот день, я бы так и сделал. — Слепой посмотрел на меня затравленным взглядом и обнял сильнее.
— Ты про Ральфа? Или...? — я свалилась со всего роста на кровать поправляя волосы. Слепой нащупал мою руку и провел по ней по тыльной стороне, шрамы и новые порезы проехалась по поверхности его пальцев. Следом последовали поцелуи в местах шрамов.
***
Меня вызвали в кабинет к Ральфу, и я пошла. Зайдя туда, я села на диван, на меня уставилась пара глаз. Я поправила топ, поднимая его чуть выше. Парень подошел ко мне вплотную, сдирая с меня топ, позже уже и шорты. Я не могла кричать, знала, что никто не услышит.
Он водил руками по моему девственному телу, совершая не самые приятные вещи, как это описывалось в историях парней и порно. Нет. Было больно.
Ральф схватил меня за волосы, поворачивая в позу, в которую хотел поставить меня он. Войдя резко, решил действовать быстро, я пыталась отбиться, но ничего не получилось. Закончив, он кинул меня на диван и ушел. Поспешно одевшись, я выбежала из кабинета и добежала до ванной. Достав из кармана пачку лезвий, провела им по руке. Кожа сразу обожглась сильнейшей болью. Эта боль успокаивала. Просидела я так час, пока не поняла, что крови было слишком много. Смыв ее с пола, я кривой походкой пошла в комнату.
Увидев меня, Черный опешил, но принял решение позвать Лося, Сфинкс же держал меня, в полуобморочном состоянии, перетягивая руку бинтом.
Слепой вернулся, услышав мою истерику, подбежал и сел рядом.
— Что мать твою, тут произошло?! — он тряс меня, все громче и громче повторяя мое имя. Я посмотрела на него и поцеловала парня. Я не думала что я делала, мне хотелось это сделать.
— Меня изнасиловали. — твердо сказала я, обнимая парня за шею, он подхватил меня за ноги, поднял меня и отнес на кровать, аккуратно кладя.
— Я убью его. Ебанный ты Ральф. Я знал, что его возвращение ни к чему хорошему не приведет.
***
Мы сидели в актовом зале, выслушивая речь Акулы об итоговых тестах. Они влияли на что-то, но всем было все равно, естественно кроме Птиц. Я почти спала на плече Слепого, который сидел с ногами на кресле. Справа от меня сидели Рыжий и Мертвец.
— Согласно результатам общего тестирования...
Стая в дремотном оцепенении. Самый бодрый вид у Толстого, грызущего морковку, и у Спицы, подсчитывающей петли очередного вязания. Горбач вяло кивает песням, звучащим в его наушниках, Македонский выковыривает булавкой занозу из пальца. Я гляжу в дальние Песьи ряды, туда, где розовеет бритый затылок Черного. Четыре Пса по соседству один в один повторяют его позу – скрещенные руки, ступня на сиденьи переднего стула. В своем стремлении полностью уподобиться вожаку они переплюнули даже Логов, но если верно сказанное Русалкой, не мне над этим смеяться. Тем более, я уже собиралась пихнуть ногу на переднее сиденье тем же манером, а вместо этого сижу, как истукан, и бешусь. В конце концов кто из нас кому подражает?
— Практически никто не набрал даже ста очков! А это минимальное количество очков для среднего тупицы, проходящего тест!
Акула гневно швыряет в воздух пачки осточертевших всем бумажек «да-нет», и они разлетаются по залу, усеивая пол дополнительным слоем бутафорского снега. Вот, оказывается, откуда он берется.
— Могу объяснить, что это означает! Это означает, что большинство из вас неспособны к умственному труду в рамках соответствующих требований, предъявляемых к вашим сверстникам, окончившим обычные школы!
Учительский ряд, второй от сцены, дружно оборачивается, чтобы с укором посмотреть нам в глаза. В воспитательском ряду никто и ухом не ведет. Удивить их чем-либо мы давно не в состоянии. Микрофон в очередной раз глохнет. Акула продолжает говорить, не замечая этого, потом спохватывается и орет так, что получается громче, чем с микрофоном:
— То есть вы – идиоты! Кого вы, спрашивается, срезали под корень этими вашими фокусами, может, вы думаете, что меня? Может, вы думаете, я буду рыдать и кому-то доказывать, что вы умнее, чем прикидываетесь? Может, вы думаете, мне не все равно, куда вы отсюда отправитесь и чем будете заниматься? Вы испортили биографии только самим себе, олухи!
Я обнаруживаю, что таки просунула ступню на переднее сиденье, и оставляю ее там, где она есть. Нельзя в конце концов жертвовать элементарными удобствами только потому, что не желаешь быть объектом подражания.
Слепой зевает и прячет зевок в ладонь. В его лемурьих пальцах запросто исчезает все лицо со лбом и подбородком. Такой вот простой жест, который не дано скопировать никому из присутствующих. Сфинкс сидит, съедаемый завистью. Пора уже стряхивать с себя эти параноидальные настроения. И вдруг ловит себя на мысли – чему я, собственно, позавидовал? Не рукам Слепого, не его живым пальцам, а всего лишь жесту, который нельзя скопировать. Интересно, я на самом деле такой дурак, каким иногда кажусь себе?
Последнее «быть может, вы полагаете...»Акулы, микрофон неожиданно подхватывает, стократно усилив, и с грохотом раскатывает по залу. Вскрикнув, просыпаются самые крепко спящие. Толстый роняет морковку. Горбач морщится, глубже заталкивая наушники. Даже самого Акулу передергивает на кафедре.
— По этой причине, – говорит он уже спокойнее, – отменяются все намеченные на этот месяц экзамены, а также общая аттестация, о которой я предупреждал вас в прошлом полугодии. И то и другое потеряло всякий смысл. С вашими результатами тестов вас не допустят к экзаменам ни в одно учебное заведение, а вы и раньше могли об этом только мечтать.
Лорд поворачивает ко мне зашторенное серебряными очками лицо и растягивает губы в улыбке. Я улыбаюсь в ответ и вдруг с ужасом замечаю, что он тоже окружен неумелыми копиями. Трясу головой, но мираж не исчезает. Пара Логов по обе стороны от Лорда, хранители Лордовских костылей – по одному на брата, у обоих зеркальные очки и мефистофельские бородки а-ля Лорд. Не отвлекаясь на сплетни, жевание и речи Акулы, Прыщ и Москит полируют костыли носовыми платками и соскребают грязь с резиновых наконечников. Забавное и нелепое зрелище, вызывающее у меня улыбку. Лорд вопросительно поднимает брови, я киваю на его свиту. Он пожимает плечами – дескать, что поделаешь. Попугайский хохолок Рыжей полыхает у моего локтя, ниже – бледный профиль, утонувший подбородком в ладони, а дальше в ряд – торчащие зубы и преданные глаза гордых своей службой костыльничьих, и я удивленно думаю: как же Лорд повзрослел после путешествия в Наружность, если за полгода научился философски относиться к вещам, до сих пор выводящим меня из равновесия.
— Сейчас я зачитаю фамилии тех немногих, кто прошел тестирование с высоким результатом...
Выжидающе щелкающим пальцам Акулы Рыбой Лоцманом передается очередная папка. Схватив ее, он угрожающе отхаркивается:
— Итак... в первой группе...
Учительский ряд гудит, перешептываясь. Горбач достает из кармана пепельницу щелчком открывает ее и ставит на пол. Нигде не видно курящих, но над головами висит предательское серое облако. Акула зачитывает первые фамилии. Фазаны в передних рядах переглядываются и пихают друг друга локтями. Я шепотом повторяю фамилии, припоминая, что вроде бы уже имела с ними сегодня дело.
— Странно, – говорю я. – Была уверена, что среди Фазанов их будет больше. Хотя это их проблемы, разумеется...
— Разумеется, – подтверждает Слепой мне в ухо и тихо смеется своим выводящим из равновесия смехом сумасшедшего. Кадык пляшет на голой шее, в каждом зеркально отсвечивающем глазу, как в очках-лужицах Лорда.
— Они были в списке Ральфа, – зачем-то объясняю я, – в списке персон, желающих побыстрее слинять.
— Вот сейчас и посмотрим, – чему-то радуется Слепец, – как у них это получится. И у кого еще, кроме них.
– Ты знал про них? – подозрительно уточняю я.
– Спятила? – изумляется Слепой. – Ты же сама только что все рассказала.
Действительно, я рассказала. Но он не очень-то удивился. Или умело скрыл удивление. Во всяком случае, не переспрашивал и не уточнял.
Акула между тем зачитывает умников второй, что не отнимает у него много времени, потому что вторая может похвастаться одним единственным изгнанником – несчастным Фитилем.
— Так его! Ну да... самое верное дело, – гудят через ряд от нас Крысы, после того как «переводчик», насильно лишенный наушников, знаками привлекает их внимание и объясняет, в чем дело.
– А как же иначе? Ты давай, слушай, потом расскажешь, – поощряют переводчика, и вся стая дружно втыкает обратно наушники. Вернее, не вся стая, а десять отловленных представителей, что для Крыс уже много, когда речь идет о такой скучной повинности, как отсидка на общедомовом собрании.
Рыжий с хрустом разгрызает орех и выплевывает скорлупу. Переводчик Крошка со вздохом обращает лицо к кафедре, а Фитиль, которого происходящее касается непосредственно, вообще ни на что не реагирует, сидит, как сидел, безразличный и погруженный в себя, козырек бейсболки опущен по самые ноздри.
Пропустив третью, где тесты провалили все без исключения, Акула переходит к нам:
– Четвертая... кха-кха. Могу вас поздравить! Циммерман!
В воздух взлетает приговор Курильщика, кружит между рядами, как маленький исчерканный воздушный змей, а в воспитательском ряду клювастая голова Р Первого поворачивается и глядит на меня.
— Тем или иным способом, – шепчет Сфинкс – Так или иначе, мы избавляемся от них.
— Ты говорил с Ральфом о Курильщике? – удивляется Слепой. – Зачем тебе это понадобилось?
За десять рядов от нас Ральф кривит рот, будто расслышав реплику Слепого, и отворачивается, немного похожий на Курильщика, словно они обменялись на время глазами, специально чтобы удивить нас. Акула разделался со списком шестой в три человека и переходит к девушкам.
— С чего ты решил, что я говорил о нем с Ральфом? – спрашивает он Слепого.
— О, я логик. Светлый ум, – без ложной скромности признается Слепец. – Предположил.
— Что-то твой светлый ум в последнее время все чаще сбоит.
— Перерабатывает, – говорит он, подразумевая свой светлый ум. – Все на свете нуждается в отдыхе.
— Только не за мой счет, – просит Сфинкс его. – Пожалуйста.
Слепой сразу делается серьезен.
— Нет, конечно, – говорит он. – За кого ты меня принимаешь? Я никогда не брошу ни тебя, ни остальных, Смерть в первую очередь.
Я закрываю глаза, пытаясь справиться с головокружением, от которого все предметы вокруг вдруг вытягиваются и плывут, сливаясь в разноцветные полосы. Он нас не бросит! Эта проклятая убежденность в его голосе мне хорошо знакома. Слишком хорошо. А даст ли он нам бросить его? Вряд ли... только не тех, кто уже отмечен Домом.
— Эй, ты чего? – Слепой хватает меня за ворот и легонько встряхивает. – Да что с тобой творится?
– Иди к черту! – шепчу я.
– Завтра! – гремит Акула, сотрясая кафедру, как взбесившийся Кинг-Конг. – Завтра мы простимся с нашими уважаемыми преподавателями и отправим их на заслуженный отдых! Поскольку экзамены отменяются, это произойдет раньше, чем планировалось!
Все сидевшие в учительском ряду встают и поворачиваются к нам. Зал разражается аплодисментами. Они старательно делают вид, что растроганы, хотя на лицах даже издалека различимо ликование, а воспитательский ряд, напротив, мрачнеет, вычислив, что в скором времени останется с нами с глазу на глаз. Зал аплодирует, учителя кланяются, Акула млеет от умиления. Все это время Слепой крепко держит меня за шею, словно опасаясь, что стоит ему меня отпустить, как я тут же грохнусь в обморок, и, в общем-то, он недалек от истины, а еще ближе окажется, если вздумает меня успокаивать, как только что попытался.
— Сейчас будет предоставлено слово тем из наших преподавателей, кто пожелает выступить, – сообщает Акула, промокнув пот за ушами салфеткой. – А в заключение добавлю, что и в эту субботу, и в следующую родители всех прошедших тестирование будут приглашены сюда. Те из них, кто сочтет нужным забрать своих детей для предоставления им возможности поступления в различные учебные заведения, уедут с детьми.
Зал вяло аплодирует, радуясь окончанию Акульей речи, кто-то из самых активных Псов даже кричит: «Браво!» – и свистит, распоясавшись, но его быстро унимают, так что Акула отбывает со сцены под отдельные жидкие хлопки, и его место занимает старичок биолог, вооруженный здоровенным свитком с прощальной речью.
— Нервы у тебя, – говорит Слепой, – совсем расшатались...
— Не без твоей помощи, – огрызается Сфинкс — И оставь в покое мои ребра, я никуда не собираюсь уходить из зала! .
Он послушно убирает руку.
– А мне показалось, что собираешься. Извини...
Схватив за руку парня, я вывела его из зала, под крики Акулы. Мы не вернулись, ушли в комнату, а за нами и вся стая. Подражатели - подумала я упав на кровать. Слепой пытался разобраться с кофе машиной, но не смог, поэтому просто бросил эту затею и лег на пол.
Когда нам надоело просто сидеть, я ушла на улицу, за мной подтянулись остальные. Я лежу на влажной траве, положив ноги на скамейку, и смотрю в небо, которое недавно плакало. Мои заляпанные грязью кроссовки скрещены на сидении скамейки, грязь на них постепенно светлеет, высыхая, и осыпается на облезлые доски. Слишком быстро. Летнее солнце безжалостно. Через полчаса от прошедшего дождя не останется никаких следов, а через час тому, кто вздумает здесь поваляться, потребуются солнечные очки. Я пока еще могу смотреть на небо. Ярко-голубое в паутине дубовых ветвей. Ниже – корявый ствол, будто сплетенный из окаменевших канатов. Дуб – самое красивое дерево во дворе. И самое старое. Взгляд скользит по нему сверху вниз, от самых тонких веток до корней, и над спинкой скамейки я замечаю надпись, тонкие, блеклые царапины на гребнистой коре: «помни»... что-то еще и «не теряй»... Приподнимаю голову, чтобы лучше видеть, я привык читать и менее разборчивые надписи.
«Помни об С.Д. и не теряй надежду».
С. Д. Самая Длинная ночь.
Кому-то она дарит надежду...
Это было бы смешно, не будь это так грустно. Стоило ли убегать из Дома, где такие вот надписи змеятся, переплетаются и закручиваются в спирали, кусая себя за хвосты, – каждый крик или шепот, песня или бормотание, так что, глядя на стены, хочется заткнуть уши, как будто это действительно звуки, а не слова – стоило ли сбегать оттуда, чтобы любоваться этой маленькой, но такой пугающей надписью?
«Я дерево. Когда меня срубят, разведите костер из моих ветвей».
Еще одна веселая надпись.
Почему они так действуют на меня? Может, оттого что они здесь, а не там, где стены в сплошной паутине слов? Не заглушенные ничем, они звучат более зловеще.
А так хотелось отдохнуть. От Дома. От таких вот надписей. От призывов веселиться до упаду – «ПОКА ВРЕМЯ НЕ ВЫШЛО!»... от ста четырех вопросов теста «Познай себя» (один глупее другого, не пропускать дополнительные пункты!). И я сбежал оттуда. Из хаоса в мир тишины и старого дерева. Но кто-то побывал здесь до меня, перетащил сюда свои страхи и надежды и изуродовал дерево, подучив его шептать каждому, кто окажется рядом: «Когда меня срубят, разведите костер из моих ветвей».
Дуб величественно простирает шишкастые ветки к солнцу. Древний, прекрасный, невозмутимый, готовый, как и любой его собрат, вынести самые изощренные человеческие надругательства без жалоб и упреков. Я вдруг ясно представляю его стоящим среди развалин снесенного Дома, окруженным горами битого кирпича... как он стоит, вот так же протягивая толстые ветки к солнцу, а выцарапанные на стволе буквы призывают не терять надежды.
Холод пробегает по позвоночнику.
«Испытываете ли вы временами необъяснимый страх перед будущим?» Вопрос шестьдесят первый теста «Познай себя». В тестах, как нам сообщили, нет незначительных вопросов. Каждый добавляет важные штрихи к психологическому портрету тестируемого. В нашем случае они могли бы обойтись одним этим пунктом.
Хрустят шаги по гравию. Приоткрываю один глаз.
Небо... ветки... ноги, облаченные в черные брюки.
– Тебе удобно?
Ральф в расстегнутом пиджаке и небрежно повязанном галстуке садится на скамейку и закуривает.
– Очень удобно.
Не встаю. Раз сказала, что мне удобно, придется теперь глядеть на него снизу вверх. Ральфа это не смущает. Он прячет в карман зажигалку и достает оттуда сложенный листок. Разворачивает и держит у меня перед носом. Это список. Шесть имен и фамилий.
— Там нет меня и моих друзей, поэтому мне все равно, уйдешь? — Ральф поднялся, и встал около моей головы, заглядывая в глаза. Я закрываю их рукой, он уходит. Он давно забыл о том что было, когда я пришла к нему в 13 лет.
Ко мне подошел Слепой и лег так же, вытягивая руки вдоль головы. Мы лежали так и молчали, пока не пришли парни из стаи Крыс. Рыжий и Мертвец, сидели рядом на лавке и говорили с нами о предстоящем выпуске. Почти все Логи и Птицы уходят в наружность, получать хорошие знания и эмоции. Но Лорд знал, что наружность не такая, как мы ее представляем. Опустив ноги на траву, я надела кроссы и села уже нормально разглядывая парней. Рыжий сидел без футболки и в пестрых шортах с фламинго. Очки спадали на кончик курносого носа усыпанного яркими веснушками, их было меньше чем у Македонского. Мертвец был с пучком дредов, тоже без футболки и в черных шортах.
Я уставилась на парней, естественно я не видела торса Рыжего, так он был в гипсовом корсете, но вот у Мертвеца было видно все прекрасно. Слепой стукнул меня по плечу, делая ну очень обиженный вид. Мы сидели так, пока нас не отправили на обед.