Жизнь после Гави | Pablo Gavi

Яркий свет софитов бил в глаза, но Гави сидел перед камерами с видом человека, привыкшего к публичному вниманию даже в самые непростые моменты. Интервьюер, женщина с участливым выражением лица, задавала вопросы мягко, но настойчиво.

— Гави, в последнее время ходит много слухов о вашей личной жизни. Болельщики переживают. Можете ли вы прокомментировать ситуацию с вашей супругой, Анитой?

Пабло сделал едва заметную паузу, его взгляд на мгновение стал отстраненным, словно он заглядывал вглубь себя. Затем он слегка склонил голову, и на его лице отразилась привычная печаль, которую так любят глянцевые журналы.

— Да, к сожалению, слухи верны, — его голос звучал ровно, с тщательно выверенной долей грусти. — Мы с Анитой приняли очень непростое, но обоюдное решение расстаться. Это жизнь, и такое случается. Сейчас я полностью сосредоточен на двух вещах: на футболе и предстоящих матчах, которые очень важны для команды, и, конечно же, на моем сыне, Матео. Он — мой главный приоритет, моя опора и мое будущее. Я сделаю все возможное, чтобы этот сложный период как можно меньше отразился на нем.

— Это очень тяжелый период для любого мужчины, — сочувственно кивнула интервьюер. — Что стало причиной? Если это не слишком личный вопрос, конечно.

Мужчина снова помедлил, его губы тронула едва заметная, горькая усмешка.

— Причины… они всегда сложны в таких ситуациях. Скажем так, иногда пути людей расходятся, когда обнаруживаешь, что представления о преданности, семейных ценностях и том, что значит быть вместе… могут быть, к сожалению, разными. Для меня семья — это святое. И когда это святое подвергается испытаниям не по твоей вине, это безусловно очень больно, — он посмотрел прямо в камеру, и в его глазах блеснула искра, которую многие могли бы принять за искреннюю душевную рану. — Но я сильный. Я должен быть сильным ради сына и ради команды. Сейчас я холост, и все мои мысли направлены на работу и на то, чтобы быть лучшим отцом для Матео.

Экран ноутбука расплывался перед глазами Аниты. Горячие слезы обжигали щеки, капая на клавиатуру. Каждое слово Пабло, такое выверенное и фальшиво-благородное, отдавалось в ее душе новым уколом боли. Он не просто лгал — он выставлял себя жертвой, тонко намекая на её вину, на какую-то мифическую измену или предательство, о котором она и понятия не имела. Он мастерски создавал образ страдающего героя, отца-одиночки, брошенного неверной женой.

«Не по твоей вине...» — эти слова звенели у неё в ушах. Как он смеет? После всего, что он сделал!

Интервьюер, уловив в его тоне нотки мученичества, участливо склонила голову.

— Вы упомянули Матео, и это прекрасно, что вы ставите его на первое место. Сейчас, после вашего расставания, с кем будет жить мальчик? Это всегда такой болезненный вопрос для родителей.

Пабло посмотрел на неё с выражением спокойной отцовской решимости

— Матео живет со мной, — ответил он твердо, не допуская ни тени сомнения. — Я считаю, что в такой сложный период мальчику особенно важна стабильность и присутствие отца. У меня есть все условия, чтобы обеспечить ему комфортную жизнь, полноценное развитие и, главное, любовь и заботу. Мы вместе проходим через это, и я стараюсь быть для него примером стойкости и опорой.

Новый поток слез хлынул из глаз Аниты. Он не просто лишал её финансовой поддержки, он отнимал у неё сына, выставляя себя единственным опекуном, единственным родителем, способным позаботиться о Матео. Он даже не упомянул её, Аниту, как мать, как будто её роль в жизни сына свелась к минимуму, к редким встречам по его милостивому разрешению. Хотя именно этого он и добивался.

Она вспомнила, как ещё недавно, во время той последней унизительной встречи, он говорил, что будет покупать Матео всё необходимое. Тогда это прозвучало как обещание заботы о сыне, но теперь, в контексте его слов в интервью, это обретало новый, зловещий смысл. Он создавал себе имидж идеального отца, в то время как её, мать, он выставлял виноватой или, по крайней мере, несостоятельной, неспособной дать сыну то, что может дать он.

С глухим стуком она захлопнула крышку ноутбука. На мгновение перед тем, как экран погас, на нём мелькнул интерфейс графического редактора — яркие цветовые палитры, эскиз какого-то логотипа, почти забытый мир. Она ведь и правда совсем забыла, что когда-то училась на дизайнера. С энтузиазмом рисовала, создавала макеты, мечтала о своей маленькой студии. Потом появился Пабло, его стремительно развивающаяся карьера, их отношения, свадьба, рождение Матео… И мечты, вместе с дипломом, были убраны в самый дальний ящик сознания, заваленные бытом, его амбициями и её ролью «жены футболиста». Сейчас, глядя на закрытый ноутбук, на котором остался незавершённый заказ на разработку фирменного стиля для маленькой кофейни — заказ, который она взяла почти от отчаяния, чтобы хотя бы покупать продукты и платить за свет и воду — Анита ощутила новую волну горечи. Он не только унижал её сейчас; он незаметно стирал её личность все эти годы.

С трудом поднявшись с кресла, Анита почувствовала дрожь в ногах. Ей нужен был воздух, глоток чего-то горячего — минута, чтобы попытаться собрать осколки своего рассудка.

Она спустилась вниз в небольшую уютную кофейню на первом этаже дома. Запах свежесваренного кофе и тихая ненавязчивая музыка всегда действовали на неё успокаивающе, но сегодня даже эти привычные ароматы и звуки не могли заглушить бурю в её душе.

Заказав двойной эспрессо, она села за самый дальний столик у окна, выходящего на тихую улочку. Руки слегка подрагивали, когда она достала из сумки телефон. Она не включала его с самого утра, инстинктивно оттягивая момент столкновения с реальностью, которая, как она предчувствовала, будет безжалостной. Но теперь после интервью Пабло игнорировать происходящее было уже невозможно.

Экран вспыхнул, и на неё немедленно обрушился шквал уведомлений. Социальные сети, новостные порталы, сообщения от знакомых — очевидно, они уже видели или слышали об этом злополучном интервью и их разводе. Сердце рухнуло вниз, когда она открыла одну из популярных фанатских страниц Пабло.

То, что она увидела, было хуже, чем она могла себе представить.

Поток ненависти был ошеломляющим. Комментарии под новостью о их расставании, под скриншотами из интервью Пабло, под её старыми фотографиями — всё это сочилось ядом.

«Шлюха».

«Меркантильная тварь».

«Бросила такого мужчину, да ещё и с ребёнком».

«Нагуляла и свалила».

«Наконец-то он от неё избавился».

Обвинения в измене, корысти и разрушении семьи сыпались на неё со всех сторон.

Анита никогда особо не нравилась фанаткам мужа. Были и те, кто считал её недостаточно красивой, недостаточно статусной для него. Но после рождения Матео ситуация немного изменилась. Появление сына смягчило некоторые сердца, появились даже комментарии о том, какая они красивая семья, как Пабло светится от счастья рядом с малышом. Ей казалось, что она, наконец, смогла заслужить хотя бы крупицу уважения, если не любви, со стороны этой агрессивной армии поклонниц.

Но сейчас всё это было перечеркнуто.

Интервью Пабло, его тонкие, но ядовитые намёки, его образ страдающего отца — всё это сработало безупречно. Он не просто бросил её, он настроил против неё весь мир, или, по крайней мере, ту его часть, которая следила за его жизнью. Она стала главной злодейкой в этой драме, коварной и беспринципной женщиной, разрушившей счастье их кумира.

Анита смотрела на экран телефона, и горечь от слов Пабло смешивалась с ледяным ужасом от этой волны публичной ненависти. Она была одна, и казалось, весь мир был против неё. Кофе, который принёс официант, остывал на столике, так и оставшись нетронутым. Аппетит пропал, а желание привести себя в чувства сменилось глухим, отчаянным бессилием.

Внезапно, сквозь шум кофейни и гул собственных мыслей, она услышала знакомый голос с лёгким португальским акцентом:

— Ана! Вот это встреча! Чего грустим в одиночестве?

Анита вздрогнула и медленно обернулась. Перед ней стоял Жуао Феликс, один из ближайших друзей Пабло ещё со времён их совместных выступлений. Он широко улыбался, его тёмные глаза светились привычным дружелюбием, но когда его взгляд сфокусировался на её лице, улыбка медленно сползла, уступая место растерянности и беспокойству.

— Эй, — его голос стал тише и участливее. — Что случилось? Ты выглядишь… не очень. Мягко говоря.

Анита горько усмехнулась, отводя взгляд. Он словно издевался. Хотелось крикнуть, что это её муж, её Пабло, сделал с ней такое.

— А ты будто не знаешь, — процедила она сквозь зубы, чувствуя, как к горлу снова подкатывает ком.

Жуао удивленно вскинул брови и почесал затылок, его лицо выражало искреннее недоумение.

— Честно? Понятия не имею. Я только что с самолета, буквально пару часов назад прилетел. Успел только чемодан закинуть в отель и решил выпить кофе перед тем, как набрать Пабло. Думал, сюрприз ему сделаю. Что происходит? Выглядишь так, будто увидела привидение. Или хуже.

Его неподдельное неведение немного смягчило девушку. По крайней мере, он не был частью того хора, который сейчас её распинал в интернете. Она махнула рукой в сторону свободного стула напротив себя.

— Присаживайся, Жуао. История долгая и… отвратительная.

Феликс без колебаний сел, его взгляд был полон переживания.

— Рассказывай. Я весь во внимании. И если что, я на твоей стороне, что бы там ни случилось. Ты всё-таки жена моего друга.

Ага, конечно.

— Мы с Пабло разводимся, — начала она, голос дрожал.

— Что?! — воскликнул он. Жуао удивленно распахнул глаза, словно услышал что-то невероятное. — Разводитесь? Да быть такого не может! Что произошло? Вы же казались такой счастливой парой…

Анита горько усмехнулась. Счастливой парой они казались только на фотографиях в глянцевых журналах.

— Казались, — повторила она, словно пробуя слово на вкус. — Да, мы очень хорошо умели создавать видимость. Но на самом деле всё уже давно было плохо. Очень давно. Он отдалился, стал холодным и безразличным. Постоянные тренировки, сборы, спонсоры… Всё это, конечно, важно, я понимаю. Но где в его жизни оставалось место для меня?

Она замолчала, пытаясь сдержать слезы. Жуао молча ждал, внимательно глядя на неё.

— А сейчас… — она снова взяла в руки телефон и показала ему экран с комментариями. — Сейчас он дал интервью. Там он выставил себя ангелом, мучеником, брошенным женой, которая не ценила его усилия. Он очень тонко намекнул, что я изменщица, Жуао! Что я предала его! А я бы ни за что этого не сделала! Никогда!

Голос Аниты сорвался, и она заплакала, закрыв лицо руками. Вся боль, обида и несправедливость, которые она так долго сдерживала в себе, вырвались наружу.

— Боже мой, Ана… — Феликс растерянно посмотрел на неё, не зная, что сказать. Он никогда не видел её такой — сломленной, отчаявшейся, беззащитной.

И тут у неё началась настоящая истерика. Рыдания сотрясали её плечи, из глаз текли слёзы; она не могла остановиться. Жуао, недолго думая, встал, обошёл столик и аккуратно прижал её к себе, обнимая за плечи.

— Тише, тише, — шептал он, гладя её по спине. — Всё будет хорошо. Я здесь, я рядом. Просто выговорись, выпусти всю боль.

Анита уткнулась лицом ему в плечо и продолжала плакать, словно маленькая девочка, потерявшаяся в большом и страшном мире. Объятия Феликса, хоть и дружеские, были сейчас как спасательный круг в бушующем океане. Они давали ей хоть немного тепла и утешения. Он молча держал её, пока она не успокоилась. Когда рыдания постепенно стихли, он отстранился и посмотрел на неё с сочувствием.

— Ну вот, теперь немного легче? — тихо спросил он.

Анита кивнула, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

— Спасибо, Жуао, — прошептала она. — Мне было очень нужно это…

Жуао тепло улыбнулся ей.

— Всегда пожалуйста, Ана. Я всегда буду рядом, если тебе понадобится помощь. И что сейчас с Матео? Может быть, я смогу что-то сделать… Поговорить с Пабло, например.

Анита вздрогнула и резко покачала головой.

— Нет! Ни в коем случае, Жуао! — Ее голос звучал твердо и испуганно. — Нельзя тебе лезть туда. Пожалуйста, не вмешивайся.

Феликс удивленно поднял брови.

— Почему?

— Потому что сейчас все иначе, — перебила его Анита. — Между нами настоящая война. Ты можешь только усугубить ситуацию.

— Ладно, — приподнял он руки. — Как скажешь.

Она вздохнула, успокаиваясь.

— Так что с Матео?

— Матео… Матео живет с ним, — тихо сказала она. — Но Пабло не против, чтобы я иногда забирала его к себе. Так что я вижу сына регулярно. И знаешь, Жуао, для меня сейчас главное — защитить Матео от всего этого дерьма. Я не хочу, чтобы он видел, как мы с Пабло ненавидим друг друга. Я хочу, чтобы он помнил своего отца таким, каким он был раньше. А для этого… лучше, чтобы ты держался подальше от нашей истории.

Она посмотрела на Феликса с мольбой в глазах.

— Пожалуйста, пойми меня. И просто будь рядом, как друг. Это все, что мне сейчас нужно.

— Конечно, — мягко улыбнулся он. — Как пожелаешь.

***

Шины дорогого внедорожника мягко шуршали по асфальту, унося Пабло и Матео подальше от суеты футбольной академии. Выходные — драгоценное время, когда строгий график тренировок сменялся иллюзией обычной семейной жизни, хотя эта иллюзия теперь была надломлена и искажена. Матео, обычно возбужденный и болтливый после недели в академии, сидел на заднем сиденье необычно тихо. Его маленькое лицо, так сильно похожее на отцовское, было обращено к мелькающим за окном пейзажам, но взгляд казался устремленным куда-то внутрь себя.

Пабло бросил взгляд на сына в зеркало заднего вида. Он знал этот взгляд. Это была тихая, всепоглощающая тоска, которую он замечал у Матео все чаще с тех пор, как… все изменилось.

— Ну что, чемпион, как неделя прошла? Забил много голов? — попытался мужчина нарушить молчание бодрым тоном, тем самым, которым он обычно подбадривал команду перед матчем.

Матео медленно повернул голову. В его больших карих глазах, точь-в-точь как у Аниты, стояла такая неприкрытая печаль, что у Пабло что-то неприятно кольнуло внутри.

— Нормально, — тихо ответил мальчик, и его голос был лишен обычной детской звонкости. Он помолчал, теребя край своей спортивной куртки, а потом, словно набравшись смелости, спросил: — Пап, а мы… мы сегодня увидим маму?

Вопрос повис в тишине салона — такой простой и такой сложный одновременно. Пабло почувствовал, как напряглись мышцы на его шее.

— Сынок, мы же говорили об этом, — начал он осторожно, стараясь сделать голос мягким и убедительным. — Мама сейчас… у нее много своих дел.

Матео нахмурился, его нижняя губа чуть заметно задрожала.

— Но я очень по ней скучаю, — его голос дрогнул, и это было не просто детское «скучаю», это был крик души маленького человека, у которого отняли самое важное. — Очень-очень сильно. Я хочу к маме. Она всегда читала мне перед сном и… обнимала.

Было видно, как отчаянно ему не хватает этих простых, но таких жизненно необходимых вещей. Его плечи поникли, вся его маленькая фигурка излучала тоску. Он не капризничал и не требовал — он умолял. Это было невозможно не заметить, невозможно не почувствовать, даже для такого человека, как Пабло, который мастерски научился отгораживаться от чужих эмоций, если они мешали его целям.

— Я знаю, малыш, я все понимаю, — мужчина снова попытался придать голосу максимум сочувствия, хотя внутри нарастало раздражение от этой детской прямоты, рушащей его тщательно выстроенный фасад. — Но сейчас так будет лучше. Для всех. Маме… маме нужно время.

— Я ей не нужен? — тихо, почти шепотом спросил Матео. В этом вопросе звучала детская обида и непонимание, и Пабло на мгновение запнулся. Мальчик смотрел на него снизу вверх, и в его глазах, полных слез, которые он отчаянно пытался сдержать, читался немой укор. — Я хочу, чтобы она была с нами. Как раньше. Почему она не с нами, пап? Я был хорошим?

Последний вопрос ударил Пабло под дых. Ребенок искал причину в себе, и это было самым болезненным.

— Конечно, ты был хорошим, Матео, ты самый лучший сын на свете, — поспешил заверить его Пабло, чувствуя, как его собственная ложь начинает давить на него. — Дело совсем не в тебе. Просто… взрослые иногда принимают сложные решения.

Но Матео уже не слушал. Он отвернулся к окну, и мужчина увидел, как по его щеке медленно скатилась слеза, оставляя мокрый след. Мальчик пытался незаметно смахнуть ее тыльной стороной ладони, но его плечи вздрагивали от беззвучных рыданий. Какое-то время в машине царила только эта тихая, детская скорбь, нарушаемая лишь шуршанием шин.

Наконец, Матео снова повернулся. Слезы высохли, но глаза оставались красными, а на лице застыло выражение отчаянной решимости, не свойственной его возрасту.

— Пап, — его голос был твердым. — Скажи мне правду. Пожалуйста. Почему мама больше не живет с нами? Это… это из-за меня? Я что-то сделал не так? Ты сказал, что взрослые принимают сложные решения, но я не понимаю. Я хочу знать правду.

Мужчина тяжело вздохнул, проведя рукой по волосам. Эта детская настойчивость, это прямое требование правды обезоруживало. Он не был готов к такому. Он рассчитывал на то, что общие фразы и обещания успокоят сына, но Матео оказался проницательнее, чем он думал. Или просто его боль была слишком сильна, чтобы удовлетвориться полуправдой.

Он остановил машину на обочине тихой пригородной дороги, заглушил мотор и повернулся к сыну. Нужно было что-то сказать, что-то, что звучало бы убедительно для ребенка, но не выставляло бы его, Пабло, чудовищем.

— Матео, послушай меня внимательно, — начал он, стараясь говорить как можно мягче, но твердо. Он взял маленькую ладошку сына в свою. — Дело совершенно не в тебе. Ты самый лучший сын, какого только можно пожелать, и мы с мамой оба тебя очень-очень любим. Больше всего на свете.

Он сделал паузу, подбирая слова.

— Иногда… иногда взрослые перестают любить друг друга. Так бывает. Это очень грустно, но это случается. Твоя мама… она… она больше не любит папу. Понимаешь? Она решила, что ей будет лучше жить отдельно.

Матео смотрел на него широко раскрытыми, испуганными глазами.

— Не любит… тебя? — прошептал он, и в его голосе звучало недоверие. — Но… почему? Ты же хороший.

Пабло почувствовал укол вины, но быстро подавил его. Это была необходимая ложь. Ложь во спасение… его репутации перед сыном, его комфорта.

— Ну, — он попытался изобразить грустную улыбку. — Взрослые отношения – это очень сложно, сынок. Иногда люди просто меняются, и их чувства тоже меняются. Мама решила, что ей будет лучше без меня. И она ушла.

Он видел, как в глазах Матео борются растерянность и обида.

— Но… но это не значит, что она перестала любить тебя! — поспешно добавил Пабло, сжимая ладошку сына сильнее. — Это очень важно, чтобы ты понял. Ее чувства ко мне – это одно, а ее любовь к тебе – это совсем другое. Она всегда будет твоей мамой, и она всегда будет тебя любить. Очень сильно. Просто… она больше не хочет быть со мной.

Матео молчал, переваривая услышанное. Его лицо было бледным, губы дрожали. Он медленно высвободил свою руку из отцовской.

— Значит… мама нас бросила? — тихо спросил он, и в этом вопросе было столько боли и непонимания, что у Пабло снова неприятно засосало под ложечкой. Он добился своего – переложил вину на Аниту, но радости от этого не испытывал. Вместо этого пришло тягостное чувство, что он только что нанес своему сыну еще одну глубокую рану.

— Не «нас», сынок, — поправил он, хотя и понимал, что для ребенка это разделение было искусственным. — Она решила уйти от меня. Но она всегда будет рядом с тобой, когда сможет. Просто сейчас… сейчас все вот так.

Матео несколько долгих мгновений смотрел в одну точку, словно пытаясь уложить в голове эту новую, горькую информацию. Потом он поднял на отца взгляд, в котором сквозь печаль пробивалась слабая, отчаянная надежда.

— Папуля, — его голос был едва слышен. — А можно… можно, чтобы мама сегодня приехала к нам? На ночь? Чтобы она почитала мне, как раньше? Если она меня любит… может, она приедет хотя бы ко мне?

Эта просьба, такая простая и такая невыполнимая в той картине мира, которую Пабло только что нарисовал сыну, застала его врасплох. Он отвел взгляд, чувствуя, как краска стыда заливает его лицо. Как объяснить Матео, что женщина, которая «бросила» его отца, потому что «больше его не любит», вдруг не сможет приехать к своему обожаемому сыну?

— Матео, я… я не думаю, что это хорошая идея сегодня, — начал он, запинаясь. — Мама… она же приняла решение уйти. Ей, наверное, нужно побыть одной, обдумать все. Если она не хочет быть со мной, то ей будет неловко приезжать в наш дом.

— Но это же и мой дом тоже! — воскликнул Матео, и в его голосе впервые зазвучали нотки протеста. — И она моя мама! Она же любит меня, ты сам сказал! Почему она не может приехать ко мне, если я очень-очень хочу? Я попрошу ее, чтобы она не разговаривала с тобой, если ты не хочешь! Только чтобы она была со мной!

Гави видел, как рушится его хрупкая конструкция лжи. Матео не понимал этих взрослых игр, этих тонких манипуляций. Он хотел свою маму, и это желание было сильнее любых объяснений.

— Сынок, это сложнее, чем ты думаешь, — устало произнес Пабло. — Дело не в том, хочу я или не хочу. Просто… когда люди расстаются, им нужно время. Мама сейчас не может приехать. Может быть, позже, когда все немного успокоится.

В глазах Матео блеснули новые слезы, на этот раз злые и обиженные.

— Ты не хочешь, чтобы она приезжала! — почти выкрикнул он. — Ты все врешь! Мама бы приехала, если бы знала, как я скучаю!

Он отвернулся, скрестив руки на груди, и больше не сказал ни слова до самого дома. А Пабло вел машину, чувствуя себя самым отвратительным человеком на свете. Он выиграл битву за общественное мнение, но, кажется, начал проигрывать войну за сердце собственного сына. И эта мысль была гораздо страшнее любых слухов и осуждения толпы.

Въехав в тихий двор своего роскошного, но теперь такого пустого дома, Пабло заглушил мотор. Молчание в машине стало почти осязаемым, тяжелым и удушающим. Матео, не глядя на отца, отстегнул ремень безопасности и выскользнул из машины, тут же скрывшись в доме. Мужчина остался сидеть один, уронив голову на руль.

Он не просто устал – он был раздавлен. Все его планы, его тщательно выстроенная стратегия по созданию образа безупречного, несправедливо обиженного мужчины рушились под натиском простого детского желания – видеть свою маму.

Господи, как же он сам этого хотел. Не для публики, не для имиджа, а для себя. Он до боли, до скрежета зубовного хотел, чтобы все вернулось на свои места. Чтобы Анита, его Анита, встречала его после изнурительных тренировок своей теплой улыбкой, которая всегда умела снимать любую усталость. Чтобы она сидела на трибуне во время матчей, ее тихие слова поддержки перед игрой были громче рева стадиона. Чтобы их дом снова наполнился ее смехом, ее запахом, ее присутствием, которое делало это бездушное пространство настоящим домом.

Но он был полным мудаком.

Самодовольным, эгоистичным мудаком, который сам все испортил. Она ведь не требовала многого. Просто уважения, просто признания ее как личности, а не как красивого приложения к его звездной карьере. Она показала свой характер, свою силу, когда он в очередной раз перешел черту, не заметив, не оценив, не посчитавшись с ней. И ему, Гави, чье эго раздулось до невероятных размеров от всеобщего поклонения, это не понравилось. Как это, ему, звезде, перечат? Как это, его слово не закон?

Гордость. Проклятая, идиотская мужская гордость не позволяла ему признать свою неправоту, сделать первый шаг, попытаться все исправить, пока еще не стало слишком поздно. Он выбрал путь обвинений, публичных манипуляций, думая, что так будет проще, что так он сохранит лицо. Какое к черту лицо, когда его собственный сын смотрит на него с такой болью и недоверием?

Пабло с силой ударил кулаком по рулю. Хватит.

Он вытащил телефон. Пальцы дрожали, когда он открыл список контактов. Он не удалял ее номер. Не мог. Имя контакта все еще светилось на экране так, как он его когда-то записал, в самом начале, когда мир казался простым и полным любви: «Любимая».

Сердце колотилось где-то в горле. Он быстро, почти не думая, боясь передумать, напечатал короткое, властное сообщение:

«Приедь ко мне домой».

Секундное колебание. Этого мало. Она может не понять, может проигнорировать. Он добавил, уже не заботясь о тоне:

«Сейчас же».

Палец завис над кнопкой «Отправить». Это было безумие. После всего, что он наговорил, после всего, что сделал… Но боль в глазах Матео, собственное отчаяние и внезапно проснувшаяся, острая, как нож, тоска по ней перевесили все. Он нажал. И ответ не заставил себя долго ждать.

«Мне нужно работать».

Пабло вздохнул.

«Это просьба Матео».

И он был уверен, что она приедет.

***

Пабло сжимал телефон, словно пытался задушить им удушающую его ярость. Экран плясал ядовитыми красками, демонстрируя то, что он, в порыве гнева и обиды, сам спровоцировал. Заголовки кричали, выплевывая информацию в лицо:

«Гави был прав? Горячие объятия бывшей знаменитого футболиста с Жуао Феликсом!».

Злость клокотала внутри, смешиваясь с горьким привкусом сожаления. Кого черта?!

Он сам намекал СМИ. Разбрасывался обидными намеками, подбрасывал дровишки в огонь слухов. Но он никогда не думал, что она действительно пойдет на это. Тем более… с Жуао. С его другом.

В другой руке, словно в насмешку, он держал стакан с водой. Прозрачный, невинный, он сейчас казался символом его наивности, его глупости. Он думал, играет в опасную игру, контролирует ситуацию. Но, как оказалось, он просто разжег пожар, который теперь пожирал его самого.

Мысли бились в голове, словно стая обезумевших птиц: Анита… Жуао… Предательство… Месть… Официально они все еще муж и жена. Эта мысль, словно кинжал, пронзила его сердце. Официально! Как она могла так поступить? С ним? С Жуао?

Злость, отчаяние, сожаление – все смешалось в один гремучий коктейль. Пабло стиснул стакан до боли в пальцах. И тогда раздался предательский хруст.

Он вздрогнул, но продолжал смотреть на мерзкие фотографии на экране. Они обнимались. Феликс прижимал Аниту к себе. Гави снова стиснул стакан. Хруст стал громче, превратившись в жуткий треск. И в следующее мгновение стакан взорвался.

Осколки вонзились в кожу, холодная вода окатила руку, смешиваясь с алыми каплями. Пабло отшатнулся, словно его ударили током. Боль пронзила его тело, но она не сравнилась с той болью, что терзала его душу.

— Блять, — прорычал он сквозь зубы, глядя на окровавленную ладонь. Он швырнул телефон на стол, словно тот был заразным, и направился в ванную. Холодная вода казалась единственным спасением. Он открыл кран, подставил руку под ледяную струю, пытаясь смыть кровь, осколки, грязь.

Именно в этот момент, когда он стоял, склонившись над раковиной, в дом вошла Анита. Дверь тихонько скрипнула, и он услышал ее мягкий, обеспокоенный голос:

— Пабло? Ты дома? Где Матео?

Гави вышел в гостиную и поднял взгляд, встретившись с ее глазами. В его собственных плескался гнев, но он сдержал его, подавив, словно непослушного зверя. Разобраться с Жуао, с этой ситуацией… это он сделает позже. Сейчас – только холодная отстраненность. И… доля стыда, сжигающая изнутри.

Он закрыл кран, вытер руку полотенцем и отвернулся, не смотря на Аниту.

— Что ты здесь делаешь? — прозвучал его голос, ледяной и режущий.

Анита поежилась под его взглядом.

— Я… ты сам написал, — тихо проговорила она, нахмурившись.

Точно.

— Пошли, — буркнул он, стараясь скрыть свои эмоции. — Скажи, что ты любишь его.

Он развернулся и вышел из ванной, направляясь к лестнице, ведущей на второй этаж. Анита, не решаясь возразить, пошла следом.

Они молча поднялись в комнату Матео. Дверь была слегка приоткрыта, и в щель был виден силуэт спящего мальчика.

Пабло остановился в дверях, глядя на сына. Матео мирно посапывал, обнимая плюшевого льва. В этот момент гнев немного отступил, уступив место чему-то похожему на жалость… к себе. И к Матео.

— Он спит, — тихо сказал Пабло, не оборачиваясь к Аните. — Не нужно его будить.

Он глубоко вздохнул, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями. Этот ребенок – единственное, что у него осталось. Единственное, что по-настоящему важно. И он, Гави, своим эгоизмом чуть не лишил Матео самого главного – материнской любви.

Затем он повернулся к Аните, в его глазах — по-прежнему холод, но теперь в нем мелькнуло и что-то еще. Неуверенность? Раскаяние? Анита не успела разобрать.

— Значит ты можешь идти. Наверное, стоит тебе приехать завтра.

Анита покачала головой.

— Нет, Пабло. Я не могу просто так уйти. Раз уж я здесь… нам нужно поговорить.

Мужчина нахмурился.

— Поговорить? О чем нам говорить? — голос его прозвучал резко и надменно. — Разве не все уже сказано?

Анита выдержала его взгляд.

— Нет, Пабло. Не все. Нам есть о чем поговорить.

Гави отвернулся, словно слова брюнетки были для него чем-то неприятным, словно прикосновением ледяной руки. О чем говорить? О ней и Феликсе? Он не хотел этого разговора. Не сейчас. И, честно говоря, не думал, что когда-либо захочет его.

Он вышел из комнаты Матео и направился вниз, в гостиную. Остановившись у большого панорамного окна, он уставился на ночной город, раскинувшийся внизу, словно усеянный бриллиантами бархат.

Анита последовала за ним, и он почувствовал ее присутствие рядом, хотя и не оборачивался. Тишина давила, словно тяжелое одеяло.

— Хорошо, — наконец выдохнул он, не отрывая взгляда от окна. — Ты можешь остаться здесь сегодня. Но это… это исключение. Только ради Матео. Чтобы он утром увидел тебя.

В голосе его слышалась усталость, словно каждое слово давалось ему с трудом. Он обернулся к ней, в его глазах не было и тени тепла.

— И что же ты хочешь обсудить? Что такого важного, что нельзя было отложить? — спросил он, скрестив руки на груди. Вся его поза выражала нежелание слушать, готовность защищаться. Он был словно ощетинившийся ёж, готовый в любой момент выпустить колючки.

— Во первых, я не получила звонка от твоего адвоката, — начала она.

Пабло сжал губы, его челюсть напряглась. Этот разговор уже начинал его раздражать. Какого адвоката? Конечно, никакого адвоката не было. Он не собирался давать ей развод. Пусть страдает, как страдает он. Он намеренно тянул время, чтобы хоть как-то осложнить ей жизнь. Думал, что так ей будет больнее. Но, кажется, больнее было ему самому. Он должен сломить ее волю, подчинить ее себе.

— Адвокаты – дело хлопотное, — надменно произнес он, отворачиваясь к окну. — Нужно решить кое-какие вопросы, перед тем, как вмешивать тебя.

Он выжидающе посмотрел на Аниту, ожидая, что она начнет давить, требовать, умолять узнать больше подробностей. Он был готов к этому. Готов отбиваться, защищать свою позицию, демонстрировать свою власть.

— Ладно, — тихо сказала Анита, после долгой паузы. — Тогда вопрос более серьезный.

Пабло нахмурился, поворачиваясь к ней.

— И что же может быть серьезнее развода? — вголосе его сквозило раздражение и какое-то смутное предчувствие.

Анита вздохнула и посмотрела ему прямо в глаза. В ее взгляде было столько боли и отчаяния, что мужчина невольно вздрогнул. Но он не показал этого.

— Пабло, нам нужно решать, что делать с Матео, — проговорила она, и каждое слово словно ударяло его по лицу. — Ему больно. Ему больно от всего, что происходит. Он видит наши ссоры, он читает заголовки в газетах… Он ребенок, Пабло. Он не должен через это проходить.

Гави нахмурился еще сильнее, на его лбу пролегла глубокая морщина. Он снова отвернулся к окну, словно слова Аниты были для него физически невыносимы. Он знал, что она права. Знал, что их вражда ранит Матео, но он не мог остановиться. Злость и обида переполняли его, лишая разума.

— Матео в порядке, — холодно произнес он, не глядя на Аниту. — Он живет со мной, получает все необходимое. Он окружен заботой.

Он замолчал, словно убеждая в этом не только Аниту, но и самого себя. Он прекрасно понимал, что все это — лишь полуправда. Да, Матео ни в чем не нуждался материально. Но разве можно измерить любовь деньгами? Разве можно заменить материнское тепло дорогими игрушками?

— Этого недостаточно, Пабло, — тихо возразила Анита. — Я не сомневаюсь в том, что ты заботишься о нём, но ему нужна мама. Ему нужна стабильность. Ему нужна… нормальная семья.

Последние слова словно ударили Пабло в живот. Нормальная семья… Именно этого он лишил Матео, и виной тому был он сам. Он резко повернулся к Аните.

— И ты думаешь, что у Жуао он получит эту нормальную семью? — прорычал он сквозь зубы, не в силах сдержаться. Впервые за этот вечер он произнес его имя. Имя человека, укравшего его жену.

Анита вздрогнула, словно он ударил ее.

— Что? — тихо сказала она. — Ты же не поверил этим глупым сплетникам? Он просто увидел то состояние, в котором я нахожусь, и поддержал меня. Состояние, в которое, между прочим, именно ты меня и загнал!

— Да знаю я эти дружеские обнимашки, — с сарказмом процедил Пабло, в его глазах плескалась ярость. — Знаю, чем заканчивается такая «поддержка».

Анита покачала головой, с отвращением глядя на него.

— Ты неисправим, Пабло. Всегда видишь только то, что хочешь видеть, — она сделала шаг к нему, и в ее глазах заблестели слезы. — Знаешь, что самое смешное? Ты сам спал с какими-то шалавами через пару дней после нашего разрыва! И ты смеешь меня в чем-то обвинять? — ее голос дрожал от обиды и разочарования. — У тебя ни стыда, ни совести!

Гави отвернулся, словно слова Аниты были для него ударом. Да, он не был святым. Он делал ошибки. Возможно, даже больше, чем она. Но он не мог простить ее...

— А у меня никогда и никого не было, кроме тебя, — продолжила Анита, в ее голосе слышалась горечь. — Ни до тебя, ни после. И это, наверное, самое глупое, что я когда-либо делала. Посвятила тебе свою жизнь, а ты…

Она замолчала, не договорив. В ее глазах плескалась такая боль, что Пабло невольно отступил на шаг. Он не хотел видеть ее такой. Он хотел видеть ее сломленной, униженной, подчиненной. Но никак не такой… несчастной.

Пабло подошел к ней ближе, нависая над ней своей фигурой. Он хотел подавить ее, заставить почувствовать себя маленькой и незначительной. Он хотел показать, кто здесь главный.

— Ты можешь занять соседнюю с нашей… с моей спальней комнату, — произнес он, его голос был холоден и бесстрастен. — Там есть все необходимое.

Не дожидаясь ее ответа, он резко развернулся и вышел из гостиной, оставив Аниту одну. Его шаги эхом отдавались в тишине дома.

Девушка осталась стоять посреди комнаты, словно окаменевшая. Ее тело била мелкая дрожь. Она приложила руки к лицу, стараясь остановить поток слез. Ей было больно. Больно от его слов, от его холодности, от осознания того, что все кончено.

Она посвятила ему свою жизнь. Отдала ему всю себя. А он… он сломал ее, раздавил, словно хрупкую вазу. И теперь он предлагает ей комнату рядом с его спальней, словно это какой-то трофей, словно это проявление великодушия.

Слезы продолжали течь по ее щекам, обжигая кожу. Она чувствовала себя опустошенной, раздавленной, лишенной всего. Но в глубине души, несмотря на всю боль, еще теплилась надежда. Надежда на то, что ради Матео они смогут найти общий язык. Надежда на то, что когда-нибудь Пабло сможет увидеть ее не как врага, а как мать его ребенка.

***

Анита забилась в угол огромной кровати, словно загнанный зверь. Лицо горело, глаза саднило от слез. Она вцепилась пальцами в шелковистую ткань подушки, словно пытаясь найти в ней утешение, словно пытаясь впитать в нее всю свою боль. Кусала губы до крови, чтобы хоть как-то унять эту адскую боль, разрывающую ее изнутри.

Но это не помогало. Всхлипы, болезненные и надрывные, вырывались из ее груди один за другим, нарушая тишину огромной комнаты. Это было ужасно. Все это было безумно, невыносимо ужасно. Ее жизнь, ее любовь, ее семья – все рухнуло в один момент, оставив после себя лишь пепел и осколки.

Внезапно дверь резко распахнулась, ударившись о стену. Анита вздрогнула, словно от удара, и замерла, боясь поднять голову.

На пороге стоял Пабло, его лицо искажено злостью. В полумраке комнаты его глаза казались хищными и безжалостными.

— Может, хватит рыдать? — прорычал он, его голос был полон раздражения и презрения. — Мне завтра рано вставать.

Анита продолжала плакать, не в силах остановить поток слез. Каждое слово Пабло, каждая его колкость, лишь подливали масла в огонь.

Он прошел к ней, и Анита затаила дыхание, не понимая, чего ожидать. Он сел рядом на край кровати, и матрас слегка прогнулся под его весом.

— Что случилось? — спросил он, и в его голосе прозвучала какая-то непривычная мягкость.

Анита подняла глаза и увидела его. Полуобнаженный торс, демонстрирующий рельефные мышцы, идеальные плечи, уставшие глаза… Он был таким, каким она его помнила, каким любила. Но между ними выросла стена, непробиваемая и жестокая.

— Я… я правда не изменяла тебе, — прошептала она, и слезы снова хлынули из глаз. — Клянусь тебе, Пабло. Я даже на другого мужчину не взглянула бы.

Он вздохнул, провел рукой по волосам и отвернулся.

— Ты из-за этого рыдаешь что ли? — спросил он, и в его голосе снова прозвучала колкость.

Анита кивнула, но это была ложь. И он это знал.

Нет, это было не из-за этого. Не из-за Жуао, не из-за измен, не из-за сплетен. Все это было лишь последней каплей. Она просто устала. Устала от постоянного напряжения, от его холода, от их бесконечных ссор. Устала доказывать, оправдываться, бороться.

— А ещё я невозможно устала, Пабло...

— Так отдохни, — цинично бросил он, не глядя на нее. — Что тебе мешает? С Жуао, наверное, лучше отдыхается, чем со мной, тираном и деспотом.

Его слова резанули, как бритва. Анита вздрогнула, словно получив пощечину.

— Даже после всего этого… после нашего расставания… я никогда не переставала любить тебя, — прошептала она, и слезы хлынули с новой силой. — Даже после всего ужасного, что ты сделал, после всей той боли, что между нами была… как бы я тебя ни ненавидела… я все равно… любилю тебя.

Она закрыла глаза, и по щекам ее потекли слезы. Ей было стыдно за эти слова, за это признание, за эту слабость. Но она не могла их не сказать.

Пабло молчал, словно пораженный ее словами. Он повернулся к ней, и Анита почувствовала на себе его пристальный взгляд.

— Докажи, — прошептал он, и в его голосе прозвучала какая-то странная смесь цинизма и надежды.

Анита открыла глаза и посмотрела на него. Из ее глаз лились слезы, а губы дрожали.

— Как? — прошептала она.

Он приблизился к ней, его лицо было серьезным и напряженным. В его глазах горел какой-то странный огонь.

Момент расплаты настал.

— Поцелуй меня. — тихо произнес он, словно говоря это самому себе.

Анита замерла, словно оглушенная. Поцелуй? После всего, что произошло? Он действительно этого хочет? Или это очередная проверка, очередная игра, в которой она обречена на проигрыш?

Она смотрела на него, пытаясь понять, что скрывается за его взглядом. Но в его глазах было лишь непроницаемое море. Она не видела в них ни любви, ни нежности, ни раскаяния. Лишь какое-то странное, обжигающее желание.

— Я… я не знаю, — прошептала она, и слезы снова хлынули из глаз.

Пабло нахмурился, его лицо исказилось от раздражения.

— Не притворяйся, — прорычал он. — Ты же сама сказала, что любишь меня. Вот и докажи это.

Его слова были словно пощечина. Ее руки дрожали, когда она аккуратно приблизилась к нему. Сердце бешено колотилось в груди, готовое вырваться наружу. Она коснулась его губ. Легко, почти невесомо. Словно бабочка присела на цветок.

Он сразу же отреагировал. Руки Пабло, сильные и властные, легли на ее затылок, прижимая ее сильнее к себе. Поцелуй вспыхнул, как пожар, пожирая все вокруг. Он стал требовательным, жадным, отчаянным. Словно они тонули в этом поцелуе, пытаясь найти спасение.

Он повалил ее на спину, нависая над ней, словно хищник над добычей. Весь его вид говорил о жажде обладания. Он сжал ее шею, словно обозначая свое право на нее. Он словно пытался выпить из нее всю душу.

Его рука, уверенно и бесцеремонно, начала стаскивать с нее домашние шорты, те самые, что остались здесь с их счастливой, казалось бы, семейной жизни. Ткань скользила по ее бедрам, оголяя их перед ним.

Анита не сопротивлялась. Она позволила ему делать все, что он хотел. Она была сломлена, подчинена, безвольна. Она хотела верить, что в этом поцелуе, в этом желании, есть хоть немного любви. Но слезы продолжали течь по ее щекам, говоря об обратном. Они говорили об ещё одном унижении.

Мужчина перевернул ее на живот одним резким движением, словно она была не живым человеком, а безвольной куклой. Ткань ночной рубашки задралась, оголяя ее спину и ягодицы. С ее бедер упал последний элемент одежды.

В воздухе раздался сильный хлопок, заставляя Аниту вздрогнуть и сжаться. Ягодица начала сильно гореть, вызывая новый поток слез. Она инстинктивно сжалась, ожидая следующего удара.

Но удара не последовало. Вместо этого он резко схватил ее за волосы, заставляя приподнять голову. Боль пронзила кожу головы, но Анита стиснула зубы, не желая издавать ни звука.

Послышалось шуршание его одежды, а затем какой-то шелест. Анита прекрасно понимала, что это такое. Он доставал презерватив. После рождения Матео они не предохранялись. И этот жест был еще одним показателем того, как ему мерзко было рядом с ней. Словно она была грязной, недостойной прикосновений. Словно он боялся заразиться от нее чем-то.

Он вошел в нее грубо, с силой, словно вторгаясь не в живое тело, а разрывая какую-то преграду, словно утверждая свою власть. Не было ни ласки, ни нежности, лишь яростное, животное желание. Анита лежала, словно парализованная, не двигаясь, не издав ни звука. Тело немело от боли и отвращения. Слезы душили ее, но она не могла плакать в голос. Сдавливая зубами губы до крови, она старалась заглушить крики, рвущиеся из груди. Каждый толчок отдавался острой болью внутри, каждым движением он словно выбивал из нее остатки души.

Это было хуже, чем безэмоциональный, рутинный секс последних дней их брака, когда они оба делали это просто по привычке, как выполнение супружеского долга. Тогда не было ни любви, но не было и такого чудовищного унижения. Сейчас же он словно вымазывал ее в грязи, доказывая свое превосходство, свою силу. Она чувствовала себя не женщиной, а вещью, игрушкой, которую используют и выбрасывают.

Он продолжал, не обращая внимания на ее состояние, не заботясь о ее чувствах. Его движения становились все более резкими и грубыми, словно он нарочно причинял ей боль. Его руки сжимали ее бедра, оставляя синяки. Пальцы впивались в плечи, причиняя мучительную боль.

Когда он закончил, его дыхание было тяжелым и прерывистым. Он даже не посмотрел на нее, лишь крепче сжал ее волосы, заставляя приподнять голову. В его глазах не было ни капли раскаяния. Лишь удовлетворение от одержанной победы, от того, что он смог сломить ее, подчинить ее себе.

— Хорошая девочка, — прошептал он ей на ухо, и от этих слов ее замутило. Это было самое ужасное, самое гнусное, что она когда-либо слышала. Словно он «наградил» ее за то, что она позволила ему себя унизить.

Он отпустил ее волосы, и ее голова с глухим стуком упала на подушку. Он поднялся с кровати, собирая свои вещи с пола. Не сказав ни слова, не взглянув на нее, он громко хлопнул дверью, оставляя Аниту лежать в одиночестве. Голой, униженной, сломленной. В этой огромной, холодной комнате, которая теперь казалась ей не просто комнатой, а клеткой, из которой нет выхода.

От Автора:

Вся актуальная информация
tg/tiktok: spvinsatti