Ночевала тучка золотая
05.09.21 Всем выпускникам 2022
У Тани мышиного цвета волосы, собранные в жиденький хвостик, и голубые смеющиеся глаза. Сейчас она совсем не похожа на ту зажатую и апатичную девушку, что предстала перед тобой год назад. Таня весело улыбается, и ты понимаешь, что её улыбка нужна всем. Её матери, её подругам и новому поклоннику, что в сотню раз лучше предыдущего, и точно её не обидит. А если и будет обижать, Таня уйдёт. За этот недолгий промежуток времени ты научила её многому: ценить себя и не бояться других людей, не прощать непростительное и всему остальному, что ей обязательно поможет. А сейчас слегка тоскливо смотришь на её широкую улыбку. Она не несёт тебе ничего, кроме разлуки. Тягучей и липкой, точно древесная смола. Обжигающей своим холодом.
Но пока она здесь, сидит на этом старинном деревянном стульчике, болтает ногами, и тени от ажурных ветвей сирени мягко падают на её порозовевшие щёки. Таня пьёт чай с бергамотом и, активно жестикулируя, рассказывает самые обычные вещи. О том, как прошёл её день, о том, что красивые алые розы в её саду уже роняют свои лепестки. О том, что у неё в этом году уже ЕГЭ, но она почему-то совершенно не волнуется. О новом дорогущем ролле с креветкой, о кроссовках на рыжей подошве и о сгоревших оладьях в школьной столовой. До чего же живая эта девчонка! До чего чудно рассказывает о своих похождениях, обычных для почти каждой школьницы! Её жесты, её мимика так прекрасно передают ситуацию, а слова, слова… как прекрасны её слова! Ты довольно жмуришься и представляешь перед собой цветные картинки. Они переполнены живым светом и таким счастьем, что хочется громко и звонко, как колокольчик, расхохотаться, до судорог, до боли в животе. Как маленькая-маленькая девочка. Заученная наизусть повседневность обычного русского подростка играет какими-то совершенно новыми красками, и по тебе тонкой струйкой разливается тепло. Не хочется и думать о предстоящей разлуке.
– Кстати, ты читала когда-нибудь Лермонтова? – ты удивлённо моргаешь. Какой ещё Лермонтов? Таня только что говорила об ужасах школьной столовой, а теперь хочет обсудить поэтов серебряного века? Как же быстро она перепрыгивает с темы на тему!
– Бывало,– ты усердно вспоминаешь. Но это почему-то было так давно! Когда пытаешься вспомнить свою жизнь до Того момента, почему-то обычно скоротечное и быстрое время становится тяжёлым, далёким и почти осязаемым. И воспоминания будто бы отшибает. В голове всплывают лишь какие-то строчки о сосне, которые всё твердил кто-то из твоих ребят. – Но, если честно, ничего не помню.
Честность, прежде всего!
– Да, я понимаю,– Таня мило хихикает. – Я, когда мы его по программе проходили, тоже ничегошеньки не запомнила! Но, помнишь, что ты посоветовала мне заполнять пустоту от разлуки с Димой стихами?
– Конечно, – довольно киваешь и жмуришься, как кот, которого только что накормили до отвала.
– Так вот! Есенин слишком любит описывать красоты природы, ну или матерные частушки писать, творчество Пушкина, наверное, просто не моё… Цветаева и Ахматова каким-то волшебным образом возвращали меня к мыслям о Нём. А вот Лермонтов… Знаешь, я до этого его таким нудным считала, а тут прочитала случайно одно стихотворение, другое, третье! Так красиво! И как я этого раньше не видела, а?
Глаза Тани радостно блестят, и ты грустно улыбаешься её ослепительному сиянию. Оно почти визуально. Оно отчего-то яркое, тёплое и такое… угнетающее. Ведь оно обращено не к тебе. Ко всему-всему миру. Кроме тебя. Но Таня этого пока не понимает. Она ещё не знает, что уйдёт. Завтра утром проснётся и уже не вспомнит о тебе. Она будет думать, что никто ей не помогал выбираться из того Ада, в который превратил её жизнь этот чёртов Дима. Она не увидит твоё ярко-жёлтое и не по сезону короткое платье в зарослях кустов сирени, что растут на этом пустыре, кажется, с начала времён. Не заметит твой взгляд, скользящий по лицам учеников. И если вдруг однажды она остановится, если вдруг и промелькнёт в её светлой головке смутное нечёткое воспоминание, то лишь на минуту. Она ненадолго задержит свой взгляд будто бы на тебе, а затем тряхнёт головой и убежит к подругам.
Забавно. Столетия идут, тянутся непрерывной вереницей. И ты всё ждёшь, когда наступит тот сладкий миг, когда ты перестанешь привыкать к людям. Когда прекратишь смотреть вслед посвежевшим и радостным ребятам, растворяющимся в ослепительном свете шумной улицы. Когда слёзы больше не будут касаться твоих щёк после каждого немого прощания. Твои товарищи по несчастью говорят, что это проходит со временем. Что однажды люди больше не так дороги сердцу, и что уходя они не оставляют о себе ощутимого следа. Что вот, совсем скоро ты не будешь плакать. Что придёт однажды твоё время. Но время приходит и уходит, ничего не отдавая и не забирая. А тоска, колючая и чёрная, сродни темноте, остаётся. И, кажется, уже стала твоим верным спутником в эти минуты.
– Когда я читаю его стихи, – лепечет Таня. – Обычно я представляю себя. Но с этим стихом решительно что-то не так. Потому что, читая это, я представляю тебя. Я не знаю, почему… Это сложно объяснить. Но ты прочитай.
Она подушечками пальцев касается пожелтевшей бумаги. Ты берёшь мягкий и податливый лист в руку, стараясь не смять его, и читаешь название: «Утёс». Оно написано аккуратным курсивом и почему-то вызывает чувство ни с чем несравнимой ностальгии. Читая текст, начинаешь вспоминать. Ты не знаешь, откуда взялись воспоминания, но они льются рекой, бурным потоком. Ты слышишь их сквозь столетия. Будто бы снова ты тут, а на дворе то-ли девятнадцатый, то-ли уже двадцатый век. Будто бы сирени тут ещё нет. И ты ещё человек. И этот гнилой город, эти люди, топчут тебя, уничтожают. Кромсают твою бедную душу. Но это было давно. А сейчас перед тобой Таня. Живая, весёлая и до бесконечности светлая. И с каждой минутой отдаляющаяся.
– Ночевала тучка золотая на груди утёса-великана, – тянешь ты строчки, будто пробуя их на вкус, пытаясь с чем-то сопоставить. – Красиво.
Таня довольно улыбается и допивает свой чай. Ты чувствуешь, как в груди всё сжимается, как рёбра сдавливают грудную клетку. Она уже почти уходит.
– Утром в путь она умчалась рано, по лазури весело играя, – ты будто бы пытаешься оттянуть злосчастный миг, назло всем высшим силам растягивая строчки.
Таня хихикает. Она не слышит, как в твоих висках будто бы стучит давно уже мёртвое сердце. Она не знает, что к твоему горлу медленно поступает ком, что кончики твоих пальцев и колени на самом деле слегка подрагивают. Она не видит, что твоё тело, забывшее уже все другие физические реакции, уже готовится к разлуке. К прощанию навсегда.
Она лишь снова смотрит на часы.
– Прости, мне, кажется, пора! Я записалась на курсы молодых сценаристов, нельзя опаздывать на первое занятие! – ты киваешь. Это прекрасно, что она ищет себя. И больно. – Давай обсудим это завтра! Может, к этому моменту я или ты осознаем, почему в этом стихотворении видим тебя!
– Конечно, я никуда тебя не тороплю, – спокойно. Надо быть спокойной, не плакать, только не плакать при ней. – До завтра!
Хочется крикнуть «Прощай».
– Пока-пока! – Таня встаёт из-за стола и обнимает тебя. Нежно проводишь рукой по её спине.
Хочется вцепиться в неё обеими руками и рассказать. Всё рассказать. О своём одиночестве долгие годы, о своей незавидной участи. Хочется попросить её остаться. Но нельзя. Никто не должен услышать твоих рыданий.
– Но остался влажный след в морщине старого утёса, – шепчешь ты, наблюдая, как Таню поглощает шум и суета улицы, как её прямая спина полностью скрывается за листвой, что разделяет бегущий куда-то город и твою обитель. – Одиноко, он стоит, задумавшись глубоко.
Ты наконец-то позволяешь себе зарыдать. Сжимая руки в кулаки до посинения, ты чувствуешь, как странно и неестественно ноет в груди. Как от переполняющей тебя боли щемит в горле. С губ срывается громкий крик. Ничего не видно за пеленой слёз, что текут, текут по щепам и шее. Она ушла. Весь этот год, всё время, проведённое с вами, исчезнет и раствориться во мраке. Вы больше никогда не увидите друг друга. Не поговорите, не обниметесь. И это не то Никогда, что в сердцах говорят поругавшиеся влюбленные. Не то Никогда, о котором идёт речь во время длительной разлуки двух лучших друзей. Это Никогда сродни смерти. Фактически, это и есть смерть. Она в этот момент будто бы умирает для тебя. Ты можешь вспомнить её, можешь говорить с ней. Но она тебя не услышит. Однажды вас будет разделять лишь несколько кустов сирени, да граница между людьми и духами. Так мало, и так много одновременно.
В этот момент, когда она обнимает тебя в последний раз, ты начинаешь медленно для неё распадаться.
Так эгоистично плакать из-за того, что кому-то теперь хорошо. Но когда твоя суть – вытаскивать других из печалей, их счастье становится причиной вашей разлуки. И ничего с этим не поделать. Такова твоя участь. Сущности не имеют права на любовь к кому-то живому. Когда они счастливы, вы не должны вмешиваться в ровный ход их жизней. В такие моменты ваша работа – молча следить за подопечными. И улыбаться, скромно выглядывая из своего убежища, никому не видимые и не слышимые. Так надо. Чтобы хоть кто-то в этом грешном мире не умирал раньше времени. Чтобы ваших ошибок не совершали опять.
Ты – молчаливая хранительница душевного покоя этого местечка. Тебя видят лишь отчаявшиеся, загнанные в угол. Такие же, какой была ты, перед тем, как умереть. Твой долг – в нужный момент протянуть руку помощи, поддержать и научить тому, чему их не научило глупое общество. А потом, когда придёт время, отпустить. Отпустить в их жизнь и своими руками стереть им воспоминания. Чтобы они не хотели обратно к тебе. Чтобы не захотели быть с тобой, не пересекли эту границу между мёртвыми и живыми. Чтобы оставались людьми.
Себе воспоминания стирать невозможно. А стирать воспоминания кому-то о себе по неведомой тебе причине физически больно. Ураган твоих чувств возвращает тебе способность ощущать кожей холод и слышать фантомный стук сердца. И ты бы с радостью списала всё на побочный эффект от ритуала, но… Всё ненужное из Таниной головы уже стёрто, а тебе всё ещё больно. Твои глаза опухли, а голос охрип.
– И тихонько плачет он в пустыне, – говоришь ты зачем-то. Тонкие сиреневые ветки отвечают молчанием.
Теперь ты понимаешь Танины слова. Она правда как золотая тучка. Переждала под твоим крылом невзгоды и умчалась дальше в путь. К своим друзьям-тучкам, таким же лёгким и прекрасным. Тебе остался лишь след, лишь воспоминание о ней, приятное и тёплое, но такое угнетающее.
Завтра тебя найдёт кто-то ещё. Может быть, тот мальчишка, которому сегодня в портфель затолкали мусор. А может, та женщина, у которой от рака умерла единственная дочь. Или оба придут, но в разное время, и такое бывало. А может, кто-то придёт даже сегодня, под вечер. Людей-тучек в этом городе много, и они не заставят тебя ждать.
Кто-то обязательно зайдёт сюда и удивлённо ахнет. И жизнь опять пойдёт по глупому, но уже привычному кругу.