Исповедь

Лето всегда ощущается по-другому. Все в этом времени года происходит и чувствуется иначе, словно в теплом воздухе творится что-то магическое и приятное душе.

Такое случается, когда обладатель этой самой души добр, весел, способен радоваться мелочам и когда его мозг не работает с механической точностью, провоцируя выверенные движения. Когда каждый день в жизни не прописан по пунктам и когда приятное дуновение ветра, мягкие лучи солнца и детский смех приносят радость и улыбку на лице. А еще, быть может, так бывает с теми людьми, которые не злятся, скрипя зубами, когда хотя бы один, даже самый незначительный план или идея, рушится.

На ней сегодня разлетающаяся юбка «школьницы» в клетку красного цвета, высокие белые гольфы с зелеными полосками и такого же цвета короткая майка. Кудрявые волосы собраны в тугую гульку, а передние пряди игриво спущены на лицо.

Стандартная магловская одежда, от которой Нотт всегда в восторге и без ума. Гермиона не придумывает лучшего способа примирения, кроме как вырядиться во что-то, по чему Теодор пускает слюнки вот уже который год.

- Никуда я не пялюсь, - бурчит он, отрывая глаза от короткой юбки.

Он подбрасывает окурок в воздухе и с помощью магии уничтожает его легким дуновением огня. Серый пепел рассыпается по мощенной дороге, попадая и на голые ноги Теодора.

Они молча обходят пожизненное владение Ноттов, сворачивая на извилистую дорожку, которая ведет в еловый, вечнозеленый лес. Два столетия назад, когда первый представитель древней семьи построил этот мрачный дом, здесь искусственным образом высадили деревья, проложили мягкие тропинки из мха и поставили деревянные лавочки. Со временем лес приобрел огромные масштабы, расстилаясь на мили вперед от поместья. Здесь бегают лисицы, волки, медведи, летает десяток различных птиц: дятлы, сороки, синицы, дрозды. На одну из лавочек садится Теодор, жестом приглашая Гермиону занять свое место.

- Мне всегда нравилось здесь, - говорит она, наполняя легкие свежим воздухом. Пахнет горьким мхом, корой дерева, свободой и холодом поздней весны. Здесь свежо и дремуче.

Ее тело и душа отдыхают на территории поместья Ноттов, несмотря на то, что от самого здания веет темной магией и чем-то грешным.

- Я все время сбегаю сюда, когда наваливаются проблемы, - соглашается Теодор. - Хорошо, что деревья не умеют разговаривать.

Он плотнее завязывает халат, передернув плечами: в лесу всегда прохладнее, чем в доме.

- Разболтали бы все мои секреты.

Гермиона тихо хохочет и спрашивает:

- Ты что, с елями советуешься?

- Я им жалуюсь, - с улыбкой поясняет Тео.

После минутного молчания, разглядывая запретный лес, Гермиона говорит:

- Корнелиус Нотт был умнейшим человеком.

Огромное состояние, которого Теодору хватит на десять жизней вперед, Нотты сколотили благодаря этому лесу. Ель - неубиваемое, быстрорастущее дерево, почти нескончаемый источник воды и древесины, если добавить в процесс вырубки леса немного магии и логики и постоянно поддерживать рост деревьев. Благодаря обильному количеству ягод, трав, кустов, еловой коры и этилового спирта, Нотты являются одними из главных поставщиков целительных зелий. С учетом того, что волшебники нуждаются в помощи колдомедиков на постоянной основе, у семьи Ноттов просто-напросто не остается шансов обеднеть или прогореть с бизнесом по вырубке леса.

- Поблагодарю его на том свете.

Гермиона ухмыляется и заглядывает к Тео в глаза. Она надеется различить там привычную ей теплоту, доброту или дружескую насмешку, но его темный взгляд сегодня остается безмолвным. Нечитаемым.

- Почему я не отвечал на твои письма? Может быть, потому что, когда писал тебе я и объяснялся в своих чувствах, ты не посчитала нужным написать мне в ответ хотя бы одно гребанное слово? Может быть, потому что после этого ты заявилась ко мне месяц спустя, и то, для того, чтобы опять о чем-то поныть?

- Я же извини...

- А сейчас? Письма она писала, - презрительно фыркает он, сплюнув на землю. - Почему же ты, обиженная моя, не уточнила, письма какого содержания ты мне писала?

Гермиона вся горит, чувствуя, какиз дрожащих рук уплывает весь контроль над ситуацией.

По какой-то причине она думала, что у Теодора не хватит ума разгадать ее скрытые мотивы в попытке помириться.
Вернее, она сама боялась себе признаться в том, в чем ее Нотт сейчас обвиняет, а он, безжалостно ковыряя эту рану, выносит на поверхность все потайное и глубоко спрятанное, не давая Гермионе шанса перевернуть всю ситуацию, как ей нужно, и снова остаться правой.

- Наверное, из-за того, что ответ «я писала тебе всю неделю, чтобы похвалиться о священнике» звучит не слишком убедительно, как доказательство того, что ты обо мне переживала, волновалась и страшно хотела помириться? - пылко заканчивает он, весь раскрасневшийся и тяжело дышащий.

Лицо Гермионы вспыхивает еще сильнее, и она, разъяренно смотря на Теодора, хаотично пытается придумать логичное оправдание своим поступкам.

- Вообще-то, я писала тебе не для того, чтобы что-то там рассказать о священнике, а потому что хотела поделиться тем, что я прислушалась к твоим словам. Но тебе, видимо, на это плевать, раз ты выливаешь на меня ведро обвинений, даже не выслушав меня, - произносит она змеиным шепотом, горделиво поднимая голову.

Теодор тяжело вздыхает, сжимая кулаки и глядя на широкое дерево впереди себя. Ему требуется около трех секунд, чтобы взять себя в руки, прикрыв глаза, и спокойно уточнить:

- Хорошо. Нужно было вначале выслушать тебя. Зачем ты писала мне о священнике?

Гермиона прячет победную улыбку, отвернув голову, и облегченно выдыхает.

Спокойно. Контроль взят.
Теодор обижен, но явно не собирается отказываться от нее - иначе зачем ему вообще к ней выходить?

- Вот это уже другое дело, - одобрительно говорит она, не обращая внимания на злой косой взгляд Тео. - Помнишь, ты мне говорил, что мне не стоит заводить общение с ним?

Нотт молча кивает.

- Так вот... я обдумала твои слова и закончила наше общение.

- Ты прекратила поездки к нему? - бровь Теодора удивленно приподнимается, и впервые за этот разговор он выглядит заинтересованным.

- Да... ну, не совсем.

Когда Тео хмурится, путаясь в ее показаниях, Гермиона быстро тараторит, заранее зная, что он скажет потом:

- Я остановила наш контакт и не выходила на связь, но он сам мне позвонил. Я не хотела вести с ним диалог или еще что, но у него произошла такая страшная ситуация...

- О, Гермиона... - протягивает Теодор, перебивая ее.

-...что я не могла не поддержать его. А потом оно как-то само собой завязалось.

Он смотрит на нее - на этот раз, пустым и безразличным взглядом. Его неравнодушие можно заметить разве что по побелевшим пальцам, которые он с силой сжимает, и выступающим напряженным скулам на лице. Злость на Гермиону кроется в крепко сомкнутых губах и тяжелом дыхании.

Гермиона прикрывает глаза и к сожалению для себя ощущает, как начинаетдрожать ее нижняя губа. Слезы вновь катятся с ее глаз, как будто где-то прорвало кран.

Она не сразу отвечает, плача и смотря прямо в отстраненные глаза Теодора. Раньше он бы уже давно обнял ее и попытался утешить.

«Раньше». Раньше у него и времени было побольше для нее.

- Из-за Блейза.

Прежде чем Теодор вставляет очередную раздражительную реплику по этому поводу, Гермиона быстро восклицает:

- Дай мне закончить! Я знаю, что уже сотню раз говорила тебе это, но... но я хочу, чтобы ты знал, что дело не в мести.

Она смахивает влажные капли с ресниц и набирает побольше воздуха в легкие.

- Да, конечно, я рассержена на него и до сих пор хочу как можно больнее его уколоть, но это бессмысленно. Блейзу моя месть не сдалась, ему вообще все равно. Сколько бы у меня ни было ухажеров или мужчин, ему всегда будет безразлично, - она нервно расправляет свою юбку. - Дело в другом. Я... у меня в семье из поколения в поколение тянется и повторяется одна и та же история. Я называю это «проклятием», но это не имеет значения. Мы... все в моей семье по линии мамы находят одного человека на всю жизнь. Первый человек, в которого мы по-настоящему влюбляемся, остается единственным человеком, которого мы любим. Не сочти это, пожалуйста, глупостью, - Гермиона с надеждой в глазах смотрит на Теодора, - но мы своего рода лебеди. Мы устанавливаем любовную ниточку... связь с одним партером и уже больше не можем его разлюбить. Чтобы ни происходило. Чтобы он ни делал. Даже... даже если он вонзает нам самый острый в мире нож, мы все равно остаемся преданными ему. Я не знаю, как это работает и за что мне выпала эта участь. Но это правда, Теодор.

Он заглядывает в ее широко распахнутые глаза. Молчаливо исследует.

- Хочешь сказать, что спустя столько лет, после его предательства, ты все равно... до сих пор любишь Блейза?

Она кивает, еле подавляя слезы от осознания своей глупости и беспомощности.

- Но он же использовал тебя, Гермиона. Он предал тебя и растоптал на глазах у всей школы. Как ты можешь любить его?

- А как ты можешь любить меня после всего, что сделала я?

У Теодора внутри что-то обрывается, будто его одним легким взмахом руки толкнули в бездну, и на его лице лишь на мгновенье отражается смесь эмоций, которые он испытывает от этих слов.
Заплаканной Гермионе не удается различить и разгадать столь быструю смену в настроении и ощущении Теодора.

- Иногда одной любви недостаточно, - смотря прямо в глаза Гермионы, отвечает он. Прежде чем она успевает что-либо по этому поводу возразить, Теодор аппарирует в неизвестное место, оставляя ее одну в еловом лесу.

***

У Гермионы не слишком хорошо получается наказывать себя за какие-либо проступки или необдуманные решения. Каждый раз после провала ей хочется как можно сильнее проучить себя за разрушенный план или отношения с кем-то, которые по обычаю заканчились крахом, но удается Гермионе это из рук вон плохо.

Из ее собственных наблюдений, люди обычно избирают одну из этих тактик по замаливанию «грехов»: извиняются, плачут, делают подарки, посылают цветы, решают экономить, заваливают себя горой работы, начинают пахать на тренировках как проклятые, уезжают в безлюдные места, строчат по сотне писем человеку, перед которым они провинились, и жалуются друзьям за рюмкой крепкого алкоголя.

Его поступок - это самое болезненное воспоминание в ее жизни. То, как она верила и доверяла ему, - уму непостижимо. Ощущения после предательства такого масштаба могут сравниться разве что с полетом в пустоту. Еще мгновенье назад все в ее жизни стояло на своих местах, и она спрашивала: «Я закрою глаза и упаду тебе в руки, словишь?», без страха падая в его объятия, когда он, в последний момент отходя в сторону, позволяет ей кубарем лететь с горы вниз.

Когда она упала и поднялась, качаясь из стороны в сторону от травм, Гермиона поняла, что никто и никогда не словит ее.
Сухая правда жизни.

Еще одной значимой для нее фигурой является Теодор. Им она, однако, не очаровывалась. Да он и не пытался заставить ее делать обратного. Теодору это как будто бы не было нужно.

Гермиона делает очередной глоток и, пошатываясь, глотает текилу, и спирт больше не сжимает ее горло в тиски. Алкоголь размеренно проникает в ее рецепторы, обрывая способность контролировать свою координацию и адекватное восприятие реальности.

Она пьяна - осознает Гермиона и негромко посмеивается.

Грейнджер призывает фотографии, которые развешаны по стене. Одна за одной они приземляются ей на ноги, и Гермиона начинает разглядывать движущихся на снимках людей.

Вот она на третьем курсе тычет Теодору в лоб волшебной палочкой. Делает бумажные самолетики с Паркинсон на пятом. Сидит на спине у Блейза на шестом. Пьет медовуху с Теодором в Хогсмиде на седьмом. Плачет над книгами перед экзаменами в том же году. Лепит снеговика на четвертом. Оставляет вместе с Тео кляксу в домашнем задании Блейза на пятом. Смеется с Гойлом за обедом. Строит рожицы Поттеру в Большом зале на Рождество - тогда она единственный раз не вернулась на праздники домой.

Гермиона откладывает стопку фотографий в одноцветных рамках и призывает к себе снимки с другой стены. Эти кадры сделаны уже во взрослой жизни.

Курит сигарету с Теодором. Сидит на новом рабочем месте за горой бумаг. Обнимает маму. Теодор машет в камеру рукой, улыбаясь. Они гуляют вдоль реки. Теодор пытается приготовить сырники у нее на кухне.

Последняя фотография сделана на магловский фотоаппарат. Теодор лежит на диване, а Гермиона, прильнув к его груди щекой, обнимает Нотта. Снимок обездвижен, эмоции заморожены.

И все же, несмотря на то, что люди на фотографии выглядят неживыми, Гермиона видит каждую эмоцию, штрих и чувства, которые передаются через бумагу.

Она прекрасно помнит свои ощущения в тот день. До Нового года оставался один день, и Гермиона пригласила Теодора провести этот праздник вместе с ее семьей. Он был настолько поражен таким заявлением, что тут же явился к ней в квартиру, и весь вечер они провели друг с другом, дурачась, играя в «битву подушек» и смотря магловские глупые телесериалы под бутылку вина.

Пожалуй, это был один из самых счастливых дней в ее жизни. Бескрайнее море веселья и беспечности.

Гермиона съедает последний кусочек яблока и пьет еще текилу. Сравнивает снимки со школы и те, что были сделаны уже после выпуска из Хогвартса. Отличие между ними настолько разительно, что Гермиона, закашлявшись, давится алкоголем.

В первой стопке фотографий она окружена таким количеством людей, что кажется, будто Гермионе никогда не придется скучать от одиночества. На второй же партии... рядом с ней только мама и Теодор.

Трудно описать словами ее дикое влечение к падре. Все в нем будоражит ее, манит, словно она одурманена, и заставляет желать его так сильно, будто бы Гермиона нимфоманка.

Есть в его плавных движениях чувственность, в невинном взгляде - соблазнительность, в стыдливом румянце - распаление. Даже сейчас, когда падре нерешительно отступает назад, пытаясь воспротивиться внезапному порыву Гермионы, ее влечет к нему еще сильнее.

Чем больше он ее отталкивает и боится близости, тем острее ощущает Гермиона собственную потребность склонить его к интиму.

Если бы существовал отдельный грех нимфомании, Гермиона была бы лицом этого порока.

- Никто не услышит, - заверяет она.

Падре не успевает ответить, потому что Гермиона коротко, дразняще целует Драко, притягивая его к себе. Рукой накрывает район солнечного сплетения, легко скользит вниз и сжимает ткань его брюк рядом с пахом. Они не виделись приличное количество времени для того, чтобы соскучиться по прикосновениям друг друга, и это так волшебно - вновь ощутить его взгляд на себе и почувствовать себя желанной.

Она находит падре в большом зале, и когда он решается провести ей короткую экскурсию по темному храму, Гермиона затягивает его в один из кабинетов.

Вначале он отчаянно отталкивает Гермиону, видя по ее поведению, чего она хочет. Он все еще удивлен ее внешнему виду, и непонятно, привлекает ли Драко костюм монашки, либо же для него это, наоборот, преступление.

Он боится - до ужаса боится - быть рассекреченным, но не может устоять перед очередным грехопадением. Во время экскурсии он на замок закрывает все двери изнутри, мысленно надеясь, что близости между ними не будет.

Драко испуганно думает о том, сможет ли он противостоять напору Гермионы, и он даже делает несколько попыток сказать ей, что заниматься подобным в храме, - это низший поступок.

Затем под шелест ткани у падре уплывает земля и пропадает устойчивость, и он - уже вяло и безынициативно - пытается выбраться из хватки Гермионы.

Они оба знают, что это не принесет результата.

Гермиона Грейнджер всегда берет свое - даже Драко уже давно понял и смирился с этим. И все же жертва предпринимает последнюю попытку уйти, пока хищник не смыкает свою пасть на ее глотке.

Гермиона грубо целует шею падре, зубами оттягивая кожу, и с остервенением проникает рукой в его аккуратно уложенные волосы. Она хватает, поддевает пальцами послушные локоны и тянет их, заставляя его наклонить голову назад, предоставляя Гермионе свободные, до ее прихода девственные участки кожи.

Ее заводит его молчание.

Ее заводит то, как он скованно хрипит, когда ее нетерпеливые губы оставляют засосы на его горле. Его обеспокоенный взгляд, затуманенный уже его собственным желанием почувствовать Гермиону, полыхает огнем между ее бедер.

Она толкает Драко к столу. Прежде чем он успевает прийти в себя после поцелуев, Гермиона скользит руками по его бедрам и сжимает ягодицы, вновь втягивая падре в мимолетный поцелуй.

Драко обхватывает горячими пальцами ее шею и внезапным рывком тянет Гермиону наверх, заставляя подняться на ноги. На лице прихожанки пропадает след улыбки, и она внимательно следит за тем, как руки падре скользят по ее телу. Гермиона непроизвольно дергается ближе к нему, желая ощутить его прикосновения явственнее, ближе.

Он расстегивает пуговицы на ее платье; пальцы непослушные, путающиеся в застежках, но грудь Гермионы, в конце концов, освобождается от лишней одежды.

На ней нет лифчика. Член Драко упирается в ее живот, и Гермиона едва держит себя в руках, рассматривая возбужденную плоть. Падре накрывает ее грудь рукой,стимулируя соски круговыми движениями, а затем, когда его пальцы залезают под апостольник и путаются в кудрявых волосах, взгляд Драко встречается со взглядом Гермионы. С лукавыми глазами. С похотью в чистом виде.

В этой похоти он с легкостью растворяется.
Растекается.
Исчезает.

Драко тянет ее за запястье, наталкивая Гермиону на стол. С напором вжимается в ее тело, жадно целуя губы, шею, руки. Впервые в жизни он ощущает так много власти и бесконтрольности, что - оказывается - это чувство дурманит падре так же сильно, как изгибы тела прихожанки.

Она поворачивается спиной, кладя руку ему на затылок. Ее упругая попа касается и трется о его член, и падре стонет от переизбытка эмоций, симулируя движения секса, вверх-вниз съезжая и поднимаясь по ее ягодицам, скрытыми тканью длинной юбки. Чистое удовольствие отражается на лице Драко, когда его пальцы вновь ласкают обнаженную грудь и бархатистую кожу, а пальцы Гермионы поглаживают его волосы. Она дышит сбивчиво, напряженно, выгибаясь перед Драко, и наклоняет голову влево: Драко проводит языком по коже, грубо посасывая ее и сразу же даря невесомые поцелуи.

Когда возбуждение тугим камнем собирается внутри, падре, наконец, окончательно избавляется от одежды прихожанки за исключением двух элементов. Ведет рукой по бедру, поглаживая гольфы и кожаную портупею, и, обогнув живот Гермионы, замирает пальцами над бугорком.

Драко еще с первого раза запоминает, как много наслаждения приносит Гермионе стимуляция этого места, поэтому он начинает круговые движения по клитору, аккуратные и все еще неумелые. Гермиона рычит, двигая бедрами, направляя его руку своей, и цепкой хваткой держится за его волосы.

- Здесь? Здесь хорошо? - тихо спрашивает Драко, и она согласно кивает, покусывая от напряжения губы.

В тишине храма методичные движения пальцами между ног прихожанки и ее приглушенные вздохи кажутся ошеломительно громкими. Режущими уши. Должно быть, их слышно в самом дальнем коридоре.

Жжение в паху становится невозможным: Гермиона так вертится около него, что сбивает все мысли в кучу и истошно орет желанием обладать ею.

Падре берет себя в руки, чтобы не умереть на месте от накала, сосредоточенного внизу живота.

Он, вдыхая аромат чайных роз, что исходит от волос Гермионы, склоняет ее над столом - так, что Гермиона локтями упирается в гладкую поверхность и прогибается в спине.

Она горит. Поверхность стола такая же ледяная, как и крестик Драко, и она заставляет Гермиону громко ахнуть.

Когда Гермиона кончает пятью минутами позже, она спиной ложится на стол ицелую бесконечность лежит там с закрытыми глазами. Ее внутренний мир буквально ходуном ходит и отказывается выполнять хоть какие-то действия.

Грейнджер приходит в себя и замечает, что падре все это время сидит на стуле. Он уже одет - скорее всего, на случай, если кто-то посторонний зайдет в кабинет.

Гермиона ухмыляется. Как будто бы обнаженная девушка на столе с одним головным убором не вызовет никаких подозрений.

- Ты знаешь, - сипло говорит Драко, смотря четко ей в глаза, - мне кажется, я сильно об этом пожалею. Но... мне почему-то даже не хочется, чтобы ты уходила.

- Но мы же еще не разошлись.

- Да, - соглашается он, - но я, по всей видимости, уже скучаю.

Гермиона ничего не отвечает, отворачиваясь и слезая со стола. Она спешно одевается.

Все это время у нее внутри разрастается кусок арктического льда.