Сколько тебе осталось?

Глава 1

Конец октября. Понедельник. Время – 7.58 утра. Снова идет мелкий, противный дождь. Я сижу на лавке под большим вековым дубом, что стоит прямо посреди центрального городского парка. Мимо меня, прячась под зонтиками, снуют одинаковые силуэты людей. Кто-то торопится на работу, кто-то на учебу, а кто-то, видимо, просто не в силах сломать ритм улицы, несется вперед, хотя ему, по сути, никуда и не надо.

Иногда люди бросают на меня из-под своих зонтиков косые взгляды. Ход их мыслей вполне предсказуем, они делают поспешный вывод, что я «немного тронутый». Но затем, отойдя от меня метров на пятьдесят, их разум спохватится, и они допустят в сознание новую мысль, куда более добропорядочную. Например, предположат, что я отчаялся, или что меня настигло какое-то большое несчастье. Кто-то из них, возможно, даже позволит себе пожалеть меня, но к тому моменту они уже успеют отойти от меня на приличное расстояние, и им ничего не останется, кроме как постараться как можно скорее меня забыть.

Но вернемся же ко мне. Сумасшедший ли я? Не думаю. Отчаялся ли я? Нет, жизнь идет согласно привычному ритму. Просто я люблю сидеть на этой лавке и смотреть на мелькающих в толпе людей, вне зависимости от обстоятельств. Мне плевать на их оценивающие взгляды и их грубые мысли, я давно научился не обращать на это внимания. И здесь можно было бы предположить, что я циничный человек. Но уверяю, таковым я стал вовсе не из-за своего раздутого эго или проблем с самомнением. Причина в том, что мироздание, бог или какие-то иные высшие силы наделили меня довольно специфическим знанием. Знанием, которое довлеет надо мной, корежит мою душу и постоянно выворачивает наизнанку всю мою жизнь.

Дело в том, что я знаю точное до секунды время, когда каждый из вас умрет. Да, вот так вот. Мне достаточно один раз увидеть тебя воочию, и я безошибочно определю, сколько тебе осталось оборотов Земли вокруг Солнца.

Я точно знаю, когда умрешь ты и твоя жена, мой сосед и его тетя. Знаю, справиться ли твой дедушка с раком предстательной железы и сразу вижу, нет ли у твоего новорожденного ребенка несовместимых с жизнью аномалий развития. Дар ли это? Или тяжкая ноша? Скорее всего, ни то ни другое. Это просто источник информации, жить с которой я так и не привык.

Только подумать, а ведь когда-то я был обычным, счастливым ребенком. Но многое изменилось одним погожим летним утром, двадцать два года назад. Мне было семь, и ближайшей осенью я готовился впервые пойти в школу. Как и все нормальные дети, в ту пору мы с друзьями любили днями напролет играть во дворе. Прятки, казаки-разбойники, салки и прочие игры, правила которых появлялись в момент их оглашения и забывались, не успев утвердиться.

Поскольку все мы были детьми, то знаем, насколько далеко детей могут завести желание быть лучше других и любопытство. Так во время игры в прятки черт дернул меня спрятаться там, где меня точно никто не будет искать - в незакрытой трансформаторной будке. Это в глазах взрослого человека трансформаторная подстанция - опасное место. А в глазах несмышлёного ребенка - это идеальное место для того, чтобы там спрятаться. Именно там, под мерный гул трансформаторов, разглядывая гладкие пластмассовые ручки многочисленных рубильников, я стал «королем пряток».

На протяжении целой недели никто не мог меня найти, и мне быстро наскучило быть единоличным «королем», посему однажды я позвал с собой своего лучшего друга — Валеру. И как назло, это произошло именно в тот день, когда мое место наконец-то рассекретили.

Я помню, что первым услышал шаги снаружи. Знаете, это был эдакий марш победителя, уверенным и четким шагом вода приближался к трансформаторной будке. Такую походку обычно можно заметить у тех людей, что идут с успешно сданных экзаменов или после удачно сложившегося свидания. И, видимо, для того чтобы насладиться своей победой, вода решил потомить нас ожиданием и просто бродил вокруг подстанции, скребя ее стену веточкой.

И для всех троих мальчуганов трансформаторная будка была чем угодно, но не тем, чем она являлась на самом деле. Для водящего это была сработавшая ловушка, для нас с Валерой это был осажденный замок. И казалось, лишь трансформатор своим низким, ровным гулом старался убедить детей в том, что сформированная ими реальность и действительность фатально расходятся.

В какую-то случайную секунду сигнал о том, что надо бежать посетил сразу две маленьких головки. Мы оба, я и Валера, рванули к двери одновременно. И вышло так, что, не поделив узкий дверной проем, мы столкнулись и повалились на пол.

И спустя много лет каждый прожитый день я спрашиваю себя: почему же так вышло, почему мы побежали к двери одновременно? Ведь никто не кричал, не было никакой команды. Если бы этот порыв появился у нас в головах с разницей хотя бы в полсекунды, то мы бы разминулись в проеме. Но нет, мы столкнулись. Мы были примерно одного роста, но я был заметно легче. Отчего после удара получилось так, что я упал в сторону от двери, и, падая, как бы подкосил Валеру, который в полете ухватился за мои ноги. Я летел на пол, стараясь зацепиться за что-нибудь на стене, в этот момент я услышал какой-то звук, и сразу все померкло...

Вероятность того, что после такой электротравмы я прожил бы ровно столько, чтобы со мной успели проститься родители, была около 95 процентов. Людей в таком состоянии нередко успевают довезти до больницы и подключить к аппарату ИВЛ, но только лишь для того, чтобы позже определить степень повреждения мозга как необратимую.

Но мне повезло. Повезло настолько, что я до сих пор, считаю, что использовал в тот миг не только все свое везение, но и забрал все, что было у Валеры. Ведь мой лучший друг упал так, что попал ногой прямо под один из рубильников. А я уже нечаянно замкнул цепь, случайно схватившись за полосу заземления, идущую по стене.

От несчастного Валеры почти ничего не осталось. Его опознали по фрагменту глаза и обгоревшему кусочку футболки размером сантиметр на сантиметр. Это все что осталось от жизнерадостного паренька с родинкой над правой бровью и переводной татуировкой на руке. Все, что осталось его безутешным родителям.

Я уже плохо помнил его лицо, но почему-то отчетливо помнил его манеру говорить будто бы одной стороной лица. Еще я хорошо помнил его зеленые шорты и серую футболку с футбольным мячом, ведь именно в этой одежде безликий Валера неустанно является мне в вязких предрассветных снах.

Но как бы то ни было, я выжил. Я получил ожоги 20 процентов тела и лишился безымянного пальца на левой руке. Да, это было крайне неприятно, но я был жив, и на тот момент это было главной хорошей новостью.

Вся эта белиберда с цифрами началась сразу после травмы. Я не слишком хорошо помню первые дни, проведенные в больнице, ибо постоянно пребывал в наркотическом полусне. Но вот однажды я проснулся рано утром и увидел прямо над собой лицо.

Это была медсестра. Молодая, красивая девушка, почти еще девочка. Она только окончила медучилище и еще весьма трепетно относилась к больным. Ее голос я слышал еще раньше сквозь наркотическую дремоту. Помню, как она говорила мне что-то ободряющее, поглаживая мою здоровую руку, а аромат ее духов всегда приносил облегчение, ведь он появлялся тогда, когда боль в ногах становилась нестерпимой. И, почувствовав сквозь дрему этот легкий цветочный аромат, я знал, что сейчас станет легче.

И вот сегодня, как выясниться позже, через четыре недели после травмы, я, наконец, увидел ее - своего ангела-хранителя. Она стояла, склонившись надо мной и улыбалась. Ее короткие, огненно-рыжие волосы обрамляли приятное, круглое лицо, а тонкая цепочка с крестиком выбилась из-под ее белого костюма и мерно раскачивалась в такт ее дыханию.

Когда она поняла, что я, наконец, смог сфокусироваться на ее лице, то подмигнула мне. Я попытался улыбнуться в ответ, но мои губы высохли и потрескались, из-за чего у меня ничего не вышло.

Тем временем я заметил одну деталь, которая здорово меня смутила. Прямо на лбу девушки я заметил цифры. Это были яркие, красные цифры, прямо как на электронных часах, что так хорошо видны в темноте. Вот только часы на лбу медсестры не показывали время, они мерно вели обратный отчет. Естественно, тогда я даже не мог и предположить, что за срок отмеряет этот таймер.

- А что это у вас на лбу? – я практически не мог говорить, лишь шевелил губами.

- Где? – она встала в полный рост, чтобы посмотреться в зеркало, висящее в изголовье моей кровати. Но, разумеется, ничего не увидела.

- Стерла? – она склонилась надо мной и снова улыбнулась.

- Нет. – Я не смог выдавить из себя даже хрип и попытался поднять руку, чтобы показать медсестре цифры, но я едва смог оторвать ее от кровати.

- Не надо, постарайся не двигаться. – Она нежно прикоснулась к моей руке.

Я ничего не понимал. Ведь я же ясно видел эти чертовы цифры?! Но тут откуда-то из глубин сознания пришел неясный ужас и какое-то невероятно узкое понимание произошедшего. Ну чего мог испугаться ребенок, попавший в больницу после разряда в 10000 вольт? Правильно, того что его теперь накажет мама.

И в страхе я заметался на кровати.

- Ма, мма, ммма! – я не мог кричать и лишь хрипел, пытаясь позвать самого дорогого на всей земле человека.

Медсестра спокойно обошла койку и взяла что-то и ящичка. Затем я ощутил аромат ее цветочных духов и вскоре уснул.

Следующие три месяца я провел в специальном ожоговом центре. Со мной работали врачи разных специальностей, и психиатр среди них тоже был. Но основная работа легла на плечи ортопеда, который во что бы то ни стало стремился восстановить двигательные функции моего тела в прежнем объеме. Этот крупный, седовласый мужчина действительно проделал великолепную работу и посвятил мне невероятно много времени. Но он словно бы ревновал меня к другим врачам, требуя безукоризненного соблюдения назначенного им режима, отчего консультация у психиатра бесцеремонно оборвалась едва начавшись. Не то, чтобы я собирался рассказывать этой милой бабушке про цифры, но кто знает, как бы изменилась моя жизнь, узнай тогда кто-то о том, что я вижу.

А лечение тем временем принесло свои плоды. Ортопед не обращал внимания на мои слезы, не обращал внимания на мою боль и собственную усталость. И именно благодаря ему, по окончании курса я смог выйти из центра на своих ногах, сумел обнять маму и, пускай и некрепко, но пожать руку отцу.

Засим мое амбулаторное лечение было окончено, и за его время я сумел принять на веру две важных истины. Первое, я понял, что все без исключения люди имеют свой циферблат на лбу. Второе, никто, кроме меня, эти цифры не видит.

И чувствуя, что это не нормально, я решил никому не рассказывать про эти цифры. Ведь дети всегда четко знают момент, когда стоит промолчать. Во время семейного застолья они вполне могут спокойно брякнуть о том, что видели, как мама с папой делают в спальне что-то странное. Но если ребенок почувствовал, что в нем есть что-то не то, что-то, что серьезно отличает его от других, то об этом он никогда не расскажет. Каждый из нас притащил с собой из детства какую-нибудь свою тайну, которая в итоге и превратила нас в тех, кто мы есть. То, что мы стремились спрятать как можно глубже, в итоге наиболее сильно повлияло на наши судьбы. Кто-то принял себя и смирился со своей тайной. Кто-то, наоборот, выстроил всю свою жизнь вокруг отрицания своего естества. И, видимо, моей сакральной тайной станут эти проклятые цифры.

Все стало на свои места, когда мне было одиннадцать. В тот зимний день я сидел дома и «болел» гриппом. Ну, то есть грамотно симулировал простуду, чтобы, когда папа уйдет на работу, сесть играть в денди. Я ходил в обычную общеобразовательную школу и был стандартным среднестатистическим оболтусом. От обычных детей меня отличали ровно три вещи: я пошел в школу на год позже, у меня было меньше пальцев на руках и на физкультуру я всегда одевал длинные штанишки.

Я помню, как в тот день прошел в прихожую, чтобы проводить маму, что собиралась поехать в магазин за продуктами. И тут я случайно обратил внимание на то, что таймер у мамы на лбу практически закончил отчет. И мне вдруг стало жутко любопытно. Меня буквально разрывало на части. Что же случится с мамой через час? Может она превратиться в монстра? А может, наоборот, она станет супергероем со сверхспособностями?

И вот, целый час я сидел на диване и, продолжал симулировать простудное заболевание, как вдруг неожиданно зазвонил телефон. Папа нехотя оторвался от завтрака, подошел к телефону и долго слушал, что ему говорит невидимый собеседник. Вдруг он выронил трубку, и спустя десять секунду упал на пол словно подкошенный. Я тут же подбежал к нему и принялся трясти его за плечи, стараясь привести в чувства. Рядом с безмолвным отцом лежала телефонная трубка, как-то неестественно громко ревущая на всю квартиру прерывистыми гудками.

Когда к отцу вернулось сознание, то он ровно секунду удивленно смотрел мне в глаза, а затем его лицо исказилось, и он заплакал, так ничего и не сказав.

Моя мама погибла в автокатастрофе. Дальнобойщик решил проскочить на желтый свет и превратил нашу старенькую иномарку в груду металлолома.

В первые секунды меня эта новость никак не задела. Словно где-то далеко, в некоей параллельной вселенной жил мальчик Ваня, мама которого только что погибла в аварии. Затем с нарастающим ужасом я начал понимать, что тот самый Ваня – это я. И это моя мама только что погибла.

Сначала у меня по коже побежали мурашки, а потом ноги внезапно отказались меня держать и я сел на пол. Какое-то время я просто сидел, шумно пытаясь вдохнуть, словно бы воздух вокруг меня в одну секунду стал непригоден для дыхания. И тут вдруг я все понял! Понял, что это за таймер. Понял, что он отсчитывает. И в ту же секунду я почему-то ясно осознал, что час назад в последний раз видел свою маму живой.

Тогда, пока мое тело совершало пару тяжелых вздохов между гулкими ударами сердца, слишком многое стало явным, и я ужаснулся своим открытиям. Все эти люди, каждый человек, которого я когда-либо встречал, были обречены. Но от отчаяния их всех спасало то, что они не знали, когда за ними пожалует жнец. А я это знал. Я загодя знал, что мама умрет, хотя тогда еще и не понимал этого. И также в эту трудную минуту я почему-то вспомнил моего ангела-хранителя, ту девушку из больницы, что пахнет цветами и умеет забирать чужую боль. Я неожиданно понял, что этого светлого человека уже не было среди нас.

Я так и не смог справится со смертью матери. Точнее, я не смог справиться со странным проявлением чувства вины. Я убедил себя в том, что мог что-то изменить. Я тысячи раз прокручивал в голове наш последний разговор с мамой, и корил себя за то, что мог как-то помешать свершиться трагедии и не сделал этого. А затем я взвалил на себя вину еще и за то, как позволил себе мечтать о том, что через час мама станет супергероем.

Мне тяжело было с этим жить, я закрылся ото всех. И никто не мог мне помочь, ведь никто не знал про цифры. В школе с тех пор я мало с кем общался. Отец со временем еще раз женился, и я, посчитав это предательством, перестал общаться уже с ним.

Нет, моя мачеха не была плохим человеком. Сейчас, когда прожил на этом свете довольно долго и повидал некоторые вещи, то могу сказать, что мне даже повезло с ней. Но она так и не нашла путь ко мне, хотя честно пыталась.

А затем, когда я учился в одиннадцатом классе, у меня родилась сестра и я, вместо того чтобы поступить в местный вуз, как планировал раньше, просто ткнул наугад пальцем в точку на карте страны и поехал туда учиться.

Нельзя сказать, что я полюбил этот город. Он был таким же серым и безликим, как и мой родной. И я так и не нашел здесь искомый покой. Правда, как я понял позднее, это было скорее связано с тем, что тогда, в юности, я просто пытался убежать от самого себя, но почему-то все равно захватил себя с собой.

За все то время, что я живу здесь, я ни разу не позвонил домой и не поговорил с родными. Раньше я искренне их ненавидел, а теперь мне было невероятно стыдно за свои выходки. Я знал, что не смогу им рассказать, о том, что гложет меня, я не хотел взваливать на них это. Но без откровенных объяснений им меня не понять. Посему я решил остаться для своей семьи неблагодарным и инфантильным переростком. Пусть они лучше думают, что я до сих пор на них зол. Пусть думают, что мне не до них. Это лучше, чем горькая правда, в которой я пребывал на грани безумия и старательно выстраивал вокруг себя вакуум из отчаянного одиночества.

Да, у меня были коллеги, были сокурсники, приятели, товарищи, но тут у меня не было ни одного близкого друга, ни одного человека, что знал бы меня слишком хорошо. И меня это полностью устраивало.

Здесь я чувствовал себя словно некий секретарь смерти. Я был абсолютно незаметен для простых людей, а сам сновал в толпе и сверял фактически отведенное людям время с тем, что указано в формулярах.

Ведь любой человек, которого я видел, сразу же получал от меня совсем не ту оценку, что принято давать в социуме. Вот красивая девушка улыбнулась мне на улице, а я, улыбнувшись в ответ, уже знал, что через пару лет ее жизнь оборвется. Бабушка, что сидела у подъезда и жаловалась всем соседкам на сердце, должна вызывать в окружающих некую сдержанную жалость. Но я-то знал, что она переживет их всех, а еще и, в придачу, своего сына и его молодую жену.

Единственное, над чем у моего «дара» не было власти, так это отсутствие прямого зрительного контакта с человеком. Я не мог видеть таймер в зеркале, телекамера не передавала его изображение, а фото не сохраняло текущее значение таймера. Посему я не могу сказать, когда умрет твой любимый киноактер или известный спортсмен.

А еще, по вышеуказанной причине, я не знал когда умру я. Я перепробовал слишком многое, пытаясь это выяснить. Системы зеркал, фотоаппараты, камеры широкого спектра, дагерротипы - все без толку. Однажды я докатился до того что срезал лоскут кожи со своего лба, но это, естественно, тоже ничего не дало. Я чувствовал, что этот таймер идет, я не обманывал себя собственным бессмертием. Секретарь смерти не мог проверить по своим архивам лишь одно имя - свое собственное. Кажется, установить дату окончания моей службы, представиться возможным только при личной встрече с нанимателем.

Боялся ли я смерти? Нет. Когда я думал о ней, то сразу вспоминал маму и Валерку, и мне отчего-то становилось тошно. Я снова прогонял в памяти момент нашего судьбоносного столкновения с Валерой в двери подстанции, а затем неизменно вспоминал маму, на таймере которой разменивался последний отведенный ей час.

В тот момент я всегда замечал таймер случайного прохожего, и если тому оставалось жить совсем чуть-чуть, то я взваливал на себя вину и за эту смерть, словно если бы я не посмотрел сейчас на этого мужчину с седой шкиперской бородой, то он бы не умер в следующее воскресенье. Я не знаю, почему я так делал, но иначе я просто не мог.

Людской поток тем временем схлынул. Этим утром, увидев в этой людской реке немало людей, жизнь которых закончится совсем нескоро, мне стало немного легче. Я промок до нитки, но неприятное чувство словно бы отравляющее меня изнутри немного утихло.

А значит, кризис миновал и можно идти домой. Теперь мне хватит сил, чтобы прожить еще пару дней.

Глава 2

Есть у меня необычная привычка - я всегда просыпаюсь немного раньше будильника. Этим я как будто бы говорю вселенной, что на самом деле у ежедневной рутины нет надо мной никакой власти. Странное, но довольно приятное чувство. Сейчас отработанным движением я достаю из-под подушки наручные часы и вижу, что сегодня я опередил уродливую машину повседневности на пять минут. Это радует.

Естественно, было бы намного удобнее жить, имея на прикроватной тумбочке часы с электронным циферблатом, что так хорошо видно в темноте. Но каждый божий день я вижу сотни подобных часов, что ведут строгий учет продолжительности чьих-то жизней. И я бы просто не смог найти в себе сил встать с кровати, если каждое мое утро начиналось бы не с еле заметных в темноте стрелок, а со столь привычных для меня цифр.

А ведь у меня тоже есть таймер на лбу. Я чувствую его. Чувствую, как медленно идут на убыль секунды моей жизни, и часто из-за этого я не могу уснуть. Я лежу и думаю, о том, как меня покидают жизненные соки, а цифры на лбу ведут этой утечке строгий учет. Кожа на лбу в такие моменты начинает нестерпимо чесаться, несколько раз я довольно сильно расчесывал лоб, приходилось даже врать коллегам насчет аллергии. А сколько ночей я провел в тщетных попытках увидеть свой собственный таймер, трудно и сосчитать.

Днем жить с моим знанием вполне сносно. Я куда-то иду, работаю, общаюсь с людьми. И все мои тревоги как бы немного забываются. Но стоит солнцу закатиться за горизонт и во мне просыпается довольно неприятное чувство - жгучее желание, наконец-то раскрыть эту тайну.

Я не могу в точности описать это чувство, ведь вам оно неведомо. Лучше расскажу о том, какие выходы на поверхность оно находит.

Иногда это злоба. Я прихожу домой и просто начинаю крушить все вокруг. Посуда, мебель, техника - все, что попадется под руку. Утром, когда ярость проходит, я спокойно собираю все разбитые вещи в большие прочные полиэтиленовые мешки и просто иду в магазин за новой домашней утварью.

Иногда же меня съедает любопытство. Я не могу справиться с желанием увидеть свой таймер. И я часами штудирую различные источники информации: от учебников физики, до желтых эзотерических газет от января 97го года. Именно в такую ночь я потерял над собой контроль и срезал со своего лба лоскут кожи. Трудно сосчитать, сколько демонов я вызвал, сколько переломал фотообъективов и сколько денег истратил на зеркала, но результат всегда нулевой и под утро это расстраивает больше всего. После таких ночей, ступая между разложенными книгами, вычерченными прямо на полу пиктограммами и кусками «модернизированной» техники я чувствую что-то вроде похмелья. Я обессилен и пуст. В такие дни мне остается лишь сказаться больным и беспомощно улечься спать прямо среди плодов своих вчерашних изысканий.

А иногда я закрываю глаза, и мне кажется, что я вижу сквозь закрытые веки отсвет таймера. Я молю его перестать, стараюсь поскорее уснуть. Но таймер все еще там, и он не дает мне отвлечься. Я забываюсь тяжелой полудремой, сквозь которую, как мне кажется, я все еще чувствую этот чертов отсчет времени на моем лбу. Проблемы со сном из-за таймера, пожалуй, самое легкое и частое мое состояние. Против этого отлично помогают снотворные средства, даже безрецептурные.

Какое-то время я считал, что все эти ночные помешательства возникают во мне от одиночества. Тогда я познакомился с замечательной девушкой и довольно быстро предложил ей переехать ко мне. Но в итоге женщина, которая, безусловно, мне нравилась, вдруг показалась мне лишней в моей обители самоистязания.

Я лежал в кровати, рядом со мной дремала чудесная девушка, а я только и думал о том, как бы ее поскорее выгнать. Словно бы она позволила себе без разрешения притронуться к чему-то глубоко интимному. В те минуты мне было глубоко противно находится рядом с ней, словно бы это не я ее сюда пригласил, а она самовольно пришла сюда, и теперь нагло валяется в моей кровати.

Утром это чувство проходило. Мы завтракали, миловались и отправлялись по своим делам. Но уже следующим вечером я снова лежал в постели и думал о том, что она здесь лишняя. Затем мы попытались какое-то время пожить у нее. Но там мне стало еще хуже, ведь буквально все здесь казалось мне чужим и враждебным. В новой обстановке с заходом солнца мое безумие не находило выхода, и я маялся, неприкаянно бродя по ее квартире.

Я никогда не говорил ей о том, что чувствую вслух, но для моей девушки было вполне очевидно, что что-то идет не так. Начались недомолвки, ссоры, обвинения. Я так и не смог ей признаться, в том, что меня на самом деле гложет, и она ушла из моей жизни, оставив после себя лишь кружку, зубную щетку и пару чулок, что по ошибке были после стирки засунуты на мою полку. Кружку я разбил в приступе ночного гнева, щетку выбросил и лишь чулки все еще лежали на полке. Изредка они попадались мне под руку, я касался их и с теплотой вспоминал их хозяйку, после чего привычно отправлял их в самый дальний угол для того, чтобы спустя полгода вновь случайно их найти.

Я, правда, симпатизировал этой женщине и даже в какой-то мере скучал по ней. Но я так и не смог доверить ей свою тайну. Посему я мог лишь пожелать ей счастья, да постараться поскорее ее забыть. Я уверен, что ее ждет замечательная и долгая жизнь, ведь ей будет практически сто лет, когда она столкнется с костлявой старухой.

В эту секунду, выведя меня из раздумий, наконец, зазвонил старенький заводной будильник. Я думаю, вы уже поняли, что все часы, что окружают меня - исключительно механические. Мне так спокойнее.

Умываюсь, завтракаю, одеваюсь и иду на работу. Время рутины.

Я работаю в фирме, которая занимается серийным производством садовой мебели. Моя должность, согласно табелю, называется «менеджер». И я окончил местный институт именно по этой специальности. Но вовсе не потому, что это мое призвание, нет. Просто в том институте, что я случайно выбрал на карте, бюджетные места нашлись только на эту специальность.

Это стало возможным благодаря тому, что на тот момент сам факультет имел дурную славу. Его прямо-таки окружал ореол скандалов. Платные экзамены, беременные студентки, беременные преподавательницы, развратные вечеринки и даже один угнанный автомобиль – это то, чем славилась моя альма-матер. Посему все те, кто мог поступить в другие вузы, поступили именно туда. И как неожиданно оказалось, весь кутеж да скандалы они увезли с собой. Посему я без труда и проблем получил вполне сносное высшее образование и, набив себе первые шишки в крупных сетях продуктовых магазинов, пришел на свое нынешнее место работы.

Но на самом же деле здесь я был неким связующим звеном между производством и управлением. Офисные работники не любили показываться на производстве, а на производстве не любили офисных работников. И поэтому этой фирме очень пригодился я, человек, что будет за своего на производстве и при этом избавит чопорных офисных трудяг от необходимости дышать свежим утренним перегаром. Плюс к этому меня более чем устраивал график с плавающими выходными, отчего мне охотно прощали мои частые и внезапные отгулы.

Это была идеальная работа, с моей точки зрения. Ведь я был вроде как задействован и на производстве, и в офисе, а на самом деле получается, не был нигде. Ни там, ни там со мной особо не общались и, кроме соседей по кабинету, я мог даже ни с кем не здороваться, все равно меня не узнавали. Что, на мой взгляд, было очень удобно.

Мой путь на работу пролегал через обширный спальный район, возведенный во времена заката Советского Союза. Его пересекали несколько невероятно широких проспектов, что были заполнены в вечерние и утренние часы и совершенно пусты все остальное время. Я не любил эти широкие то пустые, то переполненные людьми улицы и старался передвигаться по родным пенатам исключительно дворами.

Я вообще всегда предпочитал ходить пешком. Моя старенькая машина стояла на крытой стоянке в соседнем квартале, и пользовался я ей настолько редко, что охранники на стоянке менялись чаще, и мне приходилось таскать с собой весь пакет документов, чтобы просто забрать свою машину.

Сегодня я, как всегда, шел мимо типовых пятиэтажек, и любовался характерной чертой советской застройки – безликостью. Чтобы попасть на работу, мне надо было пройти мимо трех абсолютно одинаковых домов, а затем свернуть налево и перейти проспект. Беда была в том, что абсолютно идентичных домов вдоль проспекта было расположено целых пять штук, и проворонить свой поворот было легче легкого. Раньше я всегда ориентировался по останкам старого, сгнившего уазика, что словно бы маркировал нужный мне поворот. Но недавно его утащили на металл, и теперь мне приходилось напрягать сознание, чтобы не проскочить мимо нужного поворота и не затеряться в серых пятиэтажных джунглях.

Мой рабочий день шел в точности так же, как многие сотни других. Возле кофейного автомата столпились солидные мужчины, что обсуждали рестайлинговую версию популярного кроссовера. По коридорам, словно удары молотов, разносился стук длинных каблуков о мраморный пол. А из курилки, расположенной под окном, доносились звуки доверительной беседы на предмет займа до получки.

Мой кабинет располагался в переходе между офисом и производственным корпусом. Если бы это предприятие было живым организмом, то я бы стал его холестериновой бляшкой. Я был в самом главном узле этого организма, но обо мне никто не знал.

Возле моей двери на время умирал грохот каблуков. И если разговор в какой-то момент превращался в случайный набор радостных возгласов и взвизгиваний, то это значило, что скоро одна пара каблуков исчезнет, но лишь для того, чтобы через пару месяцев ее заменила новая. Солидные мужчины любили возле моего кабинета отвечать на звонки потенциальных работодателей. Сначала они говорили робко, затем громче и под конец уже полфирмы слышали, что завтра в полдень состоится определяющая встреча.

И, наконец, из курилки под моими окнами я мог почерпнуть подробности событий, произошедших в коридоре, молчаливым свидетелем которых я был:

«Да она и устроилась-то сюда лишь бы залететь. Юбка покороче, каблук подлиннее. С первым ребенком не вышло, кому-то не тому дала, видать. Так сейчас-то точно не ошиблась».

«А Генку-то давно надо уволить было, он же ничего не делал, только кофе свое лакал постоянно».

Я не брался судить о правильности этих суждений, ибо разговор в курилке и нужен лишь для того, чтобы остаться там навсегда и развеяться на ветру как сигаретный дым.

В этот момент неторопливый ход моих мыслей был прерван. В кабинет ввалилась моя напарница. Точнее первым ввалился ее тяжелый живот и лишь потом, кряхтя, пыхтя и страшно потея, она целиком зашла в кабинет. Она неловко облокотилась на свой стол и тяжело вздохнула.

Ане было тридцать пять лет, и она была беременна первенцем. На пути к желанной беременности они с мужем едва не развелись и потратили сумму соизмеримую с ценой довольно просторной квартиры в этом городе.

Поэтому, когда Аня узнала, что, наконец, сумела забеременеть, то стук каблуков замирал возле нашего кабинета так часто, как никогда раньше. Аня была самым открытым и отзывчивым человеком из всех, кого я знал. Своей простотой и обаянием она умудрилась расположить к себе даже меня, и я чувствовал себя в ее обществе, по крайней мере, терпимо.

- Ты не представляешь, как я рада видеть твою кислую мину! – сказала она, пытаясь отдышаться.

- Рад стараться. А ты что приволоклась-то, собственно?

- Ты не поверишь...

- Да ты сядь нормально. Мне на тебя смотреть тяжело.

- Не-не-не. Если сяду, то точно описаюсь, так что до машины потерплю.

- То есть в машине не страшно?

- Ах ты... А еще друг называется. У меня там сиденье разложено, лежа почти едешь. Никаких протечек...

- Ладно-ладно, так какими судьбами?

- Да-а-а, Алка из кадров мои документы где-то посеяла, попросила завезти. Я решила заодно на твою рожу посмотреть. Думала, зайду, а ты тут уже весь такой поросшим мхом и паутиной сидишь. Как тут вообще?

- Кто-то родился, кто-то женился, а садовые стулья «Сережа-3» начали поступать в розницу. Все, как всегда.

- А ты, как всегда философствуешь, Достоевский.

- Почему Дост... Не важно.

- Ладно, слушай, хотела поболтать. Но не могу больше, честно, пойду все-таки, а то и без стула тяжело и намокнуть не хочется.

- Ань?

- Что?

- Как дела-то с ребенком? Как себя чувствуешь?

- Нормаль... - у нее округлились глаза. – Да ты никак переживаешь, философ?! Как приятно. Ты, конечно, чувства проявляешь как кирпич, но я тронута, прям вот до самого сердечка.

- Я искренне рад за ребенка, вот только с мамкой ему немного не повезло.

Он в шутку замахнулась кулаком, снова тяжело вздохнула, поднялась на ноги и направилась к выходу. Но, уже держась за ручку двери, замешкалась.

- Слушай, Вань. А ты верующий?

- Нет.

- Кто бы сомневался.

- А к чему ты... Сколько тебе еще ходить?

- Две недели.

- Удачи вам всем. – Улыбнулся я.

- Все хорошо будет, - вдруг сказала она.

- Само собой.

- Да это я не тебе уже.

Аня погладила свой огромный живот, и горделиво удалилась, продолжая собирать по коридору восхищённые вскрики своих многочисленных подруг.

А я сидел, продолжая глупо улыбаться закрытой двери. И тут вдруг я со всей силы ударил по столу кулаком. Так сильно что, кости в ладони жалобно хрустнули. «Все будет хорошо». Все. Будет. Хорошо.

Не будет, Ань! Роды начнутся раньше. Чуть больше чем через неделю ты поедешь в роддом. И там ты умрешь. Я не знаю, выживет ли твой малыш, но скоро тебя не станет. Я не думаю, что ночью на дом Ани упадет самолет или кто-то попытается ворваться к ним в квартиру. Все будет куда прозаичнее. Жизнь вообще бедна на поэзию. Невероятно взволнованный муж отвезет Аню в поликлинику, а затем, после нескольких часов мучительного ожидания в пустом коридоре, ему скажут, что его жена умерла в родах.

Так и будет. Ибо происшествия случаются, но не так часто, как нам кажется. Я много размышлял над этим, смотря на людей, и стараясь подмечать сколько им осталось. И, хоть все мы и боимся жутких случайностей, вроде нападения грабителя или массового происшествия, на самом деле, скорее всего, наша жизнь закончится по естественным причинам. Никто, засыпая, не тревожится о том, что где-то в его сосудах уже начал образовываться тромб, а следовало бы. Ведь, как ни странно, куда более опасен вовсе не тот шизофреник с плохого фоторобота, что мешает тебе отбросить тревожные мысли и спокойно заснуть, а твой собственный организм.

В тот день я засиделся допоздна и выполнил такой ворох работы, что обычно отнимал у меня два-три дня. В голове у меня все смешалось, и чтобы хоть как-то отвлечься от душевных мытарств я попытался утонуть в работе. Но не вышло, слишком мелко я плавал и слишком быстро выплыл. И когда мне стало нечем себя занять, мой «дар» снова начал пожирать меня изнутри.

Я уже давно знал, что Аня умрет в родах. Точнее, сначала я просто знал, что она скоро умрет, а затем узнал, что она беременна и без труда сопоставил дату родов и дату смерти Ани. Я уже смирился и подготовился.

Но сегодня рану разбередили, я в последний раз говорил с живым человеком, говорил со своим, можно сказать, другом. И я ничего не мог изменить в естественном ходу вещей. Разумеется, я мог бы попытаться ее предупредить. Но что бы это дало? Да и как бы я это сказал? Цифры на твоем лбу говорят, что ты умрешь в родах? Такое не говорят и этому никогда не поверят. Поэтому, сообщив шефу о том, что мне нужен отгул, я направился в продуктовый и купил себе большую бутылку виски. Я не любил пить и не любил виски, но я искал забвения.

Глава 3

Вчера я сотворил очевидную глупость. До трех часов утра я сидел на кухне с початой бутылкой виски и размышлял о высоких материях. А затем, боясь, что мои собственные мысли не дадут мне уснуть, я проглотил явно избыточную дозу снотворного и успел уснуть до того, как почувствовал на себе давление неизбежности.

Это было откровенно дурацким решением. Но я струсил перед давящей на меня определенностью и очень хотел поставить игру под названием «жизнь» на паузу и немного отдохнуть. Утром же я поплатился за свою трусость в полной мере.

И теперь моя голова была невероятно тяжелой, а сознание вязким. Словно бы мой мозг вышел куда-то погулять, а в пустой черепной коробке теперь клубился туман. Мысли возникали где-то на периферии сознания, но, так и не достигая ясности, терялись в тумане и бесследно исчезали.

Дел у меня не было абсолютно никаких. Да и тяжело что-то делать, когда мысль о том, что надо сейчас взять ключи с полки может потеряться где-то по дороге от головы к руке. Поэтому я решил просто прогуляться до своей любимой скамейки в парке, дабы хоть немного проветрить голову. Сейчас уже было одиннадцать утра, людской поток давно схлынул, но сформировать предложения по иному виду досуга мое сознание так и не сумело.

Выйдя из подъезда, я увидел на лавке мирно спящего пьяницу. Он лежал удивительно тихо, но при этом жутко смердел на всю улицу. Прошедшая ночь была весьма холодной, и, чтобы не замерзнуть, пропойца запихал себе под одежду газеты и ими же накрылся. Обычно пьяницы хотя бы храпят, и я подошел ближе, дабы проверить, жив ли данный субъект.

Мой «талант» позволяет констатировать смерть без каких-либо ошибок. Если я вижу тело без циферблата на лбу – значит это уже именно тело, пустая оболочка. Чудо жизни отработало отведенный срок в этом сосуде и понеслось на следующую смену в какое-то другое место. Мой «дар» никогда не ошибался, и никаким образом его нельзя было обхитрить. Если на лбу человека не было цифр, то он уже не был человеком, и мои глаза уже не делали различий между деревом, камнем и этим телом, в котором еще совсем недавно теплилась жизнь.

Я приподнял газету, чтобы увидеть лицо пьяницы. И уже по тому, как меня обдало крепким ароматом сивушного перегара, можно было определить, что человек определенно жив. Но мне было любопытно узнать другое.

И знаете, окончательно отняв газету с лица бродяги, я осознал сразу две удивительные вещи. Для начала, это была женщина. Что было удивительным, ведь в нашей стране женщины спиваются до такой жуткой степени крайне редко. Из какого-то мифического источника они черпают свои жизненные силы и, стиснув зубы, бредут по хитросплетениям нашего унылого, серого бытия. Они не сдаются, хотя им зачастую приходится в одиночку расти потомство, материально тащить на себе всю семью от мала до велика, и справляться не только с похоронами родителей, но и мужа, которого поглотило наше серое бытие.

Это мы мужчины всегда сдаемся. Специфика жизни в нашей стране не дает нам пространства для маневра, наша жизнь предопределена: родиться, потерпеть, утратить надежду и постараться умереть как можно тише и, чтобы не пришлось потом далеко тащить. Мы можем биться с чудовищами, быть храбрыми и безрассудными, но когда чудовище – это вся окружающая нас действительность, то мы тонем. На женщин наше бытие давит так же сильно, но они всегда находят какую-то соломинку, чтобы не утонуть. Они живут ради. Ради детей, ради родителей, ради того, чтобы быть нужными и, наконец, ради того, чтобы тот самый мужчина, что давно сдался и выгорел, не остался на этом свете совсем один.

Поэтому нечасто можно встретить опустившуюся женщину-пьяницу. Особенно отдельно от кавалера - элегантного джентльмена с желтым, худым лицом, одетого в рваные сандалии и тренировочные штаны с растянутыми коленями.

А второй вещью, что меня удивила, был таймер. Его ход был неизменен и безжалостен, но до того, как он придет в нулевую точку, оставалось еще целых шестнадцать лет. Я не мог даже предположить, как она сумеет столько прожить, но сможет.

И вдруг мне очень захотелось представить, как она обратится в реабилитационный центр. Вылечится, устроится на нормальную работу, и только по прошествии шестнадцати лет экстремальные ночевки на лавочках возле подъезда, наконец, скажутся на ее здоровье и она умрет от острой почечной недостаточности.

В этот момент потенциальная гордость реабилитационной клиники проснулась, взглянула на меня мутным взором и сказала незамысловатое:

- Что ты вылупился, му...

Я не дал ей договорить, просто вновь опустил газету на ее лицо и отправился по своим делам.

Людей в парке, как я и предполагал, почти не было, «моя» лавка была свободна, и я спокойно устроился под голой кроной старого дуба. По дороге я осознал, что очень хочу пить, и зашел в гастроном, где неожиданно для себя купил пятилитровую бутылку воды. Апатия, вызванная сочетанием несочетаемого, потихоньку проходила, и мозг, вернувшись к выполнению своих прямых обязанностей, начал получать некоторые сигналы от внутренних органов.

Стараясь как-то залить пустыню внутри меня, я пил воду большими глотками прямо из бадьи и просто смотрел по сторонам. Вот, мимо меня, презрительно посмотрев на мое похмельное лицо, прошмыгнул парень, который видимо шел с тренировки неся большую спортивную сумку через плечо. Он был атлетично сложен, его лицо сияло здоровьем, а одет он был исключительно в вещи от специализированных спортивных брендов.

Он идет, попивая протеиновый коктейль из шейкера, а его таймер при этом показывает всего восемь лет. Возможно куда больше тренировок ему требуется консультация онколога, но также вероятно и то, что в тот день пьяный подросток на угнанной машине просто собьет его во время вечерней пробежки. Что-то определенно должно случиться.

Я знал, что цифрам можно верить на сто процентов и никак на их ход повлиять нельзя. Это достоверные сведения, сейчас я в этом уверен. Но когда-то давно я был достаточно наивен, чтобы попытаться повлиять на них и изменить судьбу человека.

В институте я сдружился с одним однокурсником по имени Витя. Он был в целом приятным малым, писал какие-то высокопарные рассказы, сочинял музыку, делал какой-то «контент» для интернета. Вот только периодически он страдал от внезапных и разрушительных перемен настроения в самый ненужный момент, отчего далеко не каждый был готов его долго терпеть подле себя.

В тот день, когда его таймер подошел к концу, в общежитии случилась вечеринка по поводу удачной сдачи экзамена. Витя крепко набрался и хотел было ехать домой на такси. Как раз кстати к нему захотел присоединиться еще один наш сокурсник, с которым я, честно говоря, был слабо знаком. И тут я заметил, что судьба определила им погибнуть во время этой поездки, их таймеры расходились буквально на пару минут. Поэтому я кое-как сумел отговорить их от этой идеи, и убедил обоих остаться отсыпаться в общежитии.

Это был успех. Я помню, как стоял на улице возле парадного входа в здание и радовался тому, что сумел перехитрить цифры, и как раз в тот момент прогремел мощный взрыв.

Много позже пожарные пришли к заключению, что взрыв произошел из-за «несертифицированных изменений в конструкции газопровода». А я жил дальше и думал о том, сколько подобных «несертифицированных изменений» могло быть внесено в нашу реальность в тот день. Витя и другой наш сокурсник могли все-таки упереться и уехать на такси. Они могли пойти пешком. Да они могли просто не попасть на эту вечеринку по каким-то своим причинами и все равно умерли бы примерно в одно время. Эта истина пугает, но истиной от этого она быть не перестает.

С тех пор я задаю себе множество вопросов о судьбах людей, но одна аксиома остается непреложной - что должно случиться, то обязательно случится.

От очередного большого глотка прохладной воды под глубокие мысли меня отвлекло то, что на лавку подле меня кто-то сел. Причем сел не на противоположенный край, как это обычно делают незнакомцы, а прямо рядом со мной. Выйдя из задумчивости, я внимательно посмотрел на возмутителя спокойствия.

Это была девушка. На вид ей еще не было и двадцати. Довольно приятная внешне. В ней гармонично смешались восточные черты и приметы типичного жителя среднерусской возвышенности. Так у нее были черные волосы и очень темные глаза, но при этом лицо было слегка округлым с мягкими скулами.

- Привет! – вдруг сказала она и мило улыбнулась, склонив голову набок.

Я бы сказал, что в этот момент в ее темных глазах промелькнул тот самый огонек, когда женщина приглашает тебя поиграть во флирт. Но почему я? Не самый приятный, изрядно помятый мужик, вряд ли может считаться покорителем дамских сердец. Я даже обернулся посмотреть, не сидит ли кто по другую сторону от меня. Но там, очевидно, никого не оказалось.

- Привет. Мы знакомы? Что-то я не припомню.

- Нет, мы не знакомы. Точнее, пока еще не знакомы, но сейчас будем. Да, сейчас... – Она нервно выдохнула и покраснела.

Я кивнул и постарался сохранить каменное выражение лица, чтобы еще больше ее не смущать.

- Я Рита. – Наконец сказала она.

- Иван. – Я, наконец, сподобился отставить в сторону бутылку воды. Хотя после питья у меня сложилось впечатление, что снотворное снова начало действовать, так как у меня начала кружиться голова.

- Очень рада познакомиться.

- И я очень рад.

- В такие моменты принято пригласить куда-нибудь девушку, - она снова кокетливо улыбнулась.

- Слушай, я не большой мастер подобных дел. А вчера у меня вообще была передозировка снотворным. Ты уверена, что я именно тот человек, с кем ты хочешь познакомиться?

Она вопросительно посмотрела на меня. Я не буду врать, она мне понравилась. Она была правда красивой девушкой. В тридцать лет, когда твоя жизнь примечательна лишь тем, что визит к урологу уже не звучит как что-то непонятное, очень легко влюбиться в такую красивую, естественную и несколько наивную девушку. Но зачем ей я?

И тут я скользнул взором по ее таймеру и что-то во мне перевернулось. Я резко выкинул из головы все циничные мысли, развернулся корпусом к девушке и повел себя как теннисист, что вытянувшись в струну и упав на корт, таки достает мяч и возвращается в эту игру.

- Я так неудачно шучу, разумеется.

- А-а-а-а.

- Слушай, а почему ты...

- Уже два месяца как я хожу в школу через этот парк. Ну, не в школу, то есть не учиться, а на работу. Хожу, в общем... - она снова покраснела. - И я довольно часто тебя здесь вижу. Как ты сидишь, просто смотришь на людей и думаешь о чем-то своем.

- Знаешь, обычно люди, наоборот, сторонятся тех, кто сидит часами на лавке и просто о чем-то думает, – ухмыльнулся я.

- А я вот думаю что ты очень интересный человек. Ты просто смотришь на людей и видишь больше чем остальные. Ты словно бы заглядываешь им в души, даже не заговаривая с ними. Я права? Ты ведь, правда, видишь больше?

- Что ты имеешь в виду? – я немного насторожился.

- Не знаю как сказать... Я вижу это в твоих глазах. Ты воссоздаешь внутренний мир людей по единственному взгляду, брошенному на тебя или какому-нибудь неприметному жесту. Этот мир ошибочен и существует только для тебя, и ты это знаешь, но уже не можешь остановиться. Я думаю, ты писатель или художник.

Повисла пауза.

- Отчасти верно, но лишь отчасти.

- Это не так важно.

Я искренне удивился ее наивности. Так вот они и попадают в лапы маньякам. Художник?! Я мог сидеть на этой лавке, а в моем сознании словно рой разъяренных пчел мог метаться хор безликих голосов, что могли в любую секунду приказать прервать жизнь этой милой девушки. Мой рассудок, пройдя несколько болезненных искажений, мог причинить ей самой невероятные страдания, а ее семье большое горе. А она сидела и смотрела на меня с явной симпатией.

Ладно, маньяков на самом деле не так уж и много. Но я мог бы быть хоть и не опасным, но просто недостаточно исправным для обычной людской жизни субъектом: душевнобольным в ремиссии, перегоревшим наркоманом, безутешным вдовцом. Да кем угодно. И все это было бы куда вероятнее чем то, что я был художником. Однако в одном она, и правда, была права, я видел больше чем другие и жил в мире, который существовал только для меня.

Тут вдруг подул легкий ветерок. И я ощутил исходивший от девушки цветочный аромат. Я невольно вспомнил свою спасительницу, своего ангела-хранителя. У нее были такие же духи. Та, что забирала мою боль, предпочитала такой же аромат.

- Слушай, а можешь повторить, как тебя зовут?

- Рита.

- Рит, ну что, может, прогуляемся? Как насчет завтра?

- Я бы с радостью, но я работаю до четырех.

- Значит, здесь в четыре тридцать?

- Ты так резко передумал...

- Знаешь, иногда незначительная деталь, даже порыв ветра может что-то переменить.

- Я не очень поняла, но я приду, мой милый художник.

Милая Маргарита встала с лавки и медленно, даже несколько вальяжно, направилась к выходу из парка. Она несла себя через парк, зная, что я смотрю на нее. Она тщательно вычерчивала каждый шаг, хотя больше всего на свете ей сейчас хотелось поскорее скрыться от моего взора. Она не была уверенна, что все прошло именно так, как она планировала, но в целом результат знакомства ее устраивал.

Оставшись один, я закрыл глаза и задал себе довольно очевидные вопросы.

Что я опять делаю? Зачем?

И проблема была вовсе не во внешности, Рита и правда была очень хороша собой.

Дело было в том, что таймер на ее лбу отмерял ей меньше четырнадцати дней. Этой девушке оставалось жить меньше двух недель, а я зачем-то решил принять в последних днях ее бытия самое непосредственное участие. Я знаю, что ничего не смогу изменить. Так почему я снова что-то пытаюсь сделать?!

Ваня, ты дурак! Почему ты снова во все это ввязываешься?

Глава 4

Каждый из нас хоть раз ошибался в людях. Почти всегда мы ассоциируем внешность человека с его внутренним миром. Это неправильно, но человек так устроен. Одна и та же глупость, сказанная красоткой и замухрышкой, вызывает в нас совершенно разный эмоциональный отклик. И пожалуй, в этом и есть корень нашего личного несчастья.

Зачастую чтобы понять человека и принять его, надо провести с ним наедине какое-то продолжительное время. Но какой-то древний инстинкт срабатывает первым и отсеивает кандидатов по внешнему виду. Да, эта мера была вполне эффективна в ту пору, когда нам надо было находить самого сильного и здорового партнера для спаривания. Но люди постепенно отказываются от животных повадок, и теперь уже нам требуется человек, с которым мы хотели бы провести вместе несколько лет, а при идеальном стечении обстоятельств и всю свою жизнь. И здесь старый метод оценки партнера по здоровью зубов и оптимальному распределению мускулатуры уже не работает.

Сколько людей разочаровались в жизни из-за того, что рядом с ними не оказалось «правильного» человека? Полагаю, что очень много. А ведь «родственная душа» всегда была рядом, возможно эти люди даже знали друг друга. Но дело в том, что лысая обезьяна, как бы она того ни хотела, все еще обезьяна, и до сих пор в первую очередь ищет себе партнера для спаривания. А уж то, что после гормонального всплеска тебе понадобятся какие-то там чувства, это уже твои личные проблемы.

Вот и я ошибся. Ошибся практически во всех своих умозаключениях насчет Риты. Вся та устойчивая картина ее естества, что сформировалась в моей хмурой голове, оказалась несостоятельной.

И сейчас она спокойно спит на моей кровати, а я лежу на расстеленном прямо на полу матрасе и никак не могу уснуть.

Правда, сегодня я не могу уснуть вовсе не из-за цифр. Они все еще там, я чувствую их, и они до сих пор жутко меня раздражают. Но сегодня мое безумие проявляется не так ярко, и я смог бы позабыть о цифрах при помощи пары таблеток снотворного. Однако я не хочу этого делать, ведь меня переполняют самые искренние эмоции. Наверно впервые за двадцать лет я чувствую себя прекрасно и не хочу засыпать, так как боюсь, что утром уже не буду чувствовать себя настолько полноценным. Глупо, конечно, но чувства обычно ограничены во времени и стоит уметь ими насладиться, пока есть время.

Представляете, в моем доме находился чужой человек, но я совсем не переживал по этому поводу. Может быть, дело в цветочном аромате ее духов, что заполнял сейчас комнату? Возможно. Но я полагаю, что за те десять дней, что мы знакомы с Ритой, случилось немало того, что я назвал бы куда более существенным, чем воспоминания о человеке, что умел забирать боль.

Я ошибся в Рите с первого же взгляда на нее, ибо даже внешность ее оказалась обманчивой. Я думал, что ей еще нет и двадцати, а она оказалась младше меня лишь на три года. Если долго вглядываться в ее лицо, то можно было заметить те самые следы, что отличают девушку и женщину. Но они были едва заметны, плюс к этому Рита почему-то очень сильно стеснялась своего лица, и когда мой взгляд останавливался на нем дольше положенного, то она отворачивалась или поправляла волосы, не отнимая затем руки от лица.

Когда она делала так, то ее глаза пытливо смотрели на меня поверх руки. Она искала подвох. Этот взгляд одновременно выражал неуверенность и очерчивал годы, когда Рита была гадким утенком и научилась видеть в людях лишь фальшь и черствость.

Ведь также я сделал неверные выводы и о ее внутренней сути. То, что казалось мне наивностью, оказалось искренней добротой. Она работала в школе учительницей начальных классов. И познакомившись с ней поближе, я увидел, что те годы, в течение которых мир давал Рите лишь злобу и агрессию сделали ее бесчувственной к взрослым людям, но вместе с тем она все это время аккумулировала внутри себя душевное тепло и теперь с готовностью отдавала его тем, кто по ее мнению, был этого достоин – невинным детям. Она казалась взрослым наивной лишь потому, что она старалась избегать их общества, и просто не имела той второй личности, которую воспитывают в себе взрослые люди, чтобы общаться с другими взрослыми людьми.

В этом городе у Риты не было близких. Ни друзей, ни подруг, ни родственников. Иногда она, конечно, ходила в клуб или в ресторан с коллегами. Но все мы видели этих жмущихся к углам, жутко напуганных женщин в красивых одеждах. Они пришли сюда, чтобы попробовать общество сверстников, и это общество им не нравилось.

Я узнал, что Рита осиротела, когда ей было девятнадцать. Ее родители погибли в автокатастрофе. Вместе с родителями и двумя младшими братьями Рита в тот день ехала к морю на отдых. И словно бы специально у шедшего по встречной полосе грузовика отвинтилось колесо и ударило прямо в лобовое стекло их легковушке. Родители погибли мгновенно, тогда как дети отделались некритичными травмами.

После трагедии Рита взяла опеку над двумя братьям и всю свою сознательную жизнь посвятила их воспитанию. Как оказалось, познакомившись со мной, Рита первым делом позвонила своим братьям, что разъехались по разным уголкам нашей страны.

Ведь в этом году братья Риты поступили в учебные заведения по разным полюсам нашей необъятной родины, и семья приняла решение разъехаться. Они продали родительскую квартиру и поделили деньги поровну. Этих средств как раз хватило Рите, чтобы купить квартиру в нашем городе, а с работой у нее никогда и нигде не было проблем. В нашей стране достаточно много бизнесменов, а вот учителей всегда не хватает.

И как только она переехала, братья начали активно заниматься ее сватовством. Она понимала, что те чувствовали на себе некую вину за то, что Рита к двадцати шести годам так и не нашла себе мужчину, и пытались это хоть как-то компенсировать, сватая ей вообще всех, кого знали. Поэтому-то она и подсела ко мне, чтобы потом сказать братьям, что у нее уже кто-то есть.

Во время нашей первой прогулки Рита какое-то время пыталась быть кем угодно, но не самой собой. Она плавала в образах между той Ритой, что представала в школе перед детьми и роковой женщиной, от которой в Рите не было ничего. Однако довольно быстро она отбросила все эти маски и предстала предо мной такой, какой ее наверно видели только братья.

Мы оба почему-то чувствовали, что можем друг другу довериться. Мы оба были в какой-то степени сломаны и малопригодны для обычной жизни. Наверно, это нас и роднило.

- Знаешь, я очень плохо схожусь с мужчинами, – сказала вдруг она. - У меня маловато опыта, что уж греха таить. Но сегодня все идет как-то по-другому. Я словно бы могу...

- Просто побыть собой? У меня тоже такое чувство. Я... У меня проблемы с выражением эмоций, а на людях я часто веду, себя странно. Особенно когда вокруг меня слишком много людей. – Я уже сказал ей больше чем кому-либо другому за всю свою жизнь. Но я, почему-то совсем не переживал по этому поводу.

- Агорафобия. – Она кивнула.

- Что?

- Это так называется – агорафобия.

- Даже так? Оказывается, у всего того, что я чувствую даже есть название - агрофобия.

- Агорафобия! С латыни «агора» – рынок. А ты сейчас признался, что боишься огурцов.

- Я боюсь только патиссонов и баклажанов. Первые странно выглядят, а другими красят старые жигули.

Шутка была так себе, но мы посмеялись над ней. Словно бы нам просто был нужен повод, чтобы наши улыбки не выглядели слишком уж спонтанно.

- Знаешь, я ведь сразу в тебе это разглядела. Что-то очень близкое, знакомое. Ты ведь так напряженно сидел.

- Что, прости?! Напряженно сидел?

- Да, - она немного смутилась. - Когда я видела тебя в парке, ты всегда выглядел настолько напряженным, что если из-под тебя резко убрать лавку, то ты так и останешься сидеть.

- Подожди минутку, теперь ты говоришь что, просто проходя мимо, ты разглядела во мне что-то родственное? А что же ты тогда наговорила мне насчет художника?

- Ну, я не совсем то имела в виду. К тому же мне нужен был повод, чтобы перекинуться парой фраз. Я все сразу поняла, хоть ты и лукавил вчера, мой непризнанный гений.

Тогда я еще раз понял, что ошибся. Рита видя, что мое самомнение было несколько уязвлено, улыбнулась и сказала:

- Я очень боялась ошибиться в тебе. И если тебя это успокоит, то сейчас мне кажется, что вчера я поступила правильно.

И тут она неожиданно взяла меня за руку, а я не успел ее одернуть.

- Ой, господи! - взвизгнула она, схватившись за сердце.

- Я...

- Прости, пожалуйста. Я просто не ожидала.

Я сконфуженно поднял к лицу левую руку, на которой не хватало безымянного пальца. Рита ужасно сконфузилась, и неожиданно выпалила:

- Это же левая рука, да? Так что не так страшно. Ты просто не сможешь быть... полноценным вдовцом, а для семейного счастья как раз нужен палец на другой руке... Ну вот... Кажется, я все испортила... Опять.

Для семейного счастья мне нужна только правая рука? А что, неплохо придумано. Я улыбнулся ставшей пунцовой Маргарите и подал ей здоровую руку. В ответ она покачала головой и взяла в свою ладонь ту руку, на которой не хватало пальца.

И вот, всего десять дней спустя она уже спит в моей постели. Правда виновна в этом вовсе не страсть, а самосвал-песковоз и слишком глубокая лужа. Перед тем как окатить нас водой водитель даже честно попытался притормозить. Но ни мы, ни он не знали, что медленно катящийся тяжелый грузовик, неожиданно провалившийся в яму внутри другой ямы, оказывает на окружающих ровно тот же эффект что и быстро едущий тяжелый грузовик.

Дальнейший выбор был прост. Моя квартира оказалась ближе, поэтому мы и пошли ко мне.

Был ли у нас сегодня момент интимной близости? Был. Но вовсе не той близости, о которой вы сейчас подумали. Или вы серьезно полагаете, что учительница начальных классов отдастся кому-нибудь после двух недель знакомства?

Когда мы пришли ко мне, то я сразу дал Рите свою одежду и отправил ее в душ. Сам я переодел футболку, но так и не решился сменить штаны. Я побоялся, что она в любой момент может выйти из ванной, увидит мои ноги и испугается. Мне показалось, что пока ей вполне хватило того, что у меня недоставало пальца.

Когда она, наконец, вышла из ванной, то очень удивилась.

- Ты до сих пор в грязных штанах.

- Да, я решил сменить их уже после душа. Незачем пачкать чистые брюки грязными ногами.

- Но ты же мог просто остаться на какое-то время в белье?

- Лучше я переоденусь в душе.

Я подхватил свои вещи и поспешил закрыться в ванной. В этот момент чувство того, что в моей квартире находится кто-то чужой, стало буквально удушающим. Я уже искал в голове повод, как бы мне поскорее выпроводить Риту, когда в дверь постучали. Не зная, что делать, я спрятался за шторкой и открыл замок.

В ванну вошла Рита. Она была полностью обнаженной. На ней оставалась лишь цепочка с маленьким кулоном и потемневшее от времени золотое кольцо на указательном пальце правой руки. Она подошла ко мне и медленно повернулась вокруг своей оси, как бы демонстрируя себя. Я увидел длинный темный рубец проходил от ее плеча к груди - напоминание о той тяжелой аварии, перевернувшей ее жизнь, он был довольно странной формы и чем-то напоминал косу. Затем увидел две родинки под ее левой грудью и маленькое родимое пятно на лопатке.

В тот момент я словно бы впервые видел женщину в ее естестве. Я видел каждый сосудик под ее тонкой кожей, каждый волосок на ее теле. Я чувствовал, что ей немного не по себе, возможно, в первый раз кто-то видел ее такой. Но она показала мне себя всю и сказала: «А теперь твоя очередь».

Я закрыл глаза и отпустил шторку. Я знал, что она увидит. Женщины всегда смотрят на мужчин сверху вниз. Она увидит мое лицо, затем мой торс, а потом ее взгляд будет опускаться все ниже, пока она не дойдет до ног.

Я ждал, когда же она испуганно отшатнётся, когда выбежит из ванны или вовсе упадет в обморок. Но вместо этого я неожиданно ощутил ее мягкое прикосновение к моей ноге. Я дернулся, словно бы меня снова ударило током, и открыл глаза. Но Рита, как бы настаивая, вновь прикоснулась к моей ноге.

На одной ноге страшный ожог заканчивался едва выше щиколотки. Кожа так и осталась неестественного розово-белого оттенка, врачи кое-как сумели привести ногу в приличный вид, но со шрамами уже ничего нельзя было сделать. На второй же ноге ожог дошел до колена и задел его. Именно там была рука Валеры в момент падения. Эта нога, естественно, выглядела еще страшнее, плюс именно из-за нее меня так сильно мучил ортопед.

Такое явление называлось – контрактура. Стягивание кожи около сустава как последствие появления послеожоговых рубцов. При таких ожогах суставы нередко теряли подвижность. Но тот ортопед из ожогового центра был достаточно профессионален, трудолюбив и упорен, чтобы суметь подарить мне полноценную жизнь.

Вверх от уродливых, потребовавших оперативного вмешательства ожогов шли фигуры Лихтенберга. Это были неглубокие ожоги, внешне выглядящие как росчерки молний в ночном небе. Эти росчерки шли где-то до середины бедра, а затем сходили на нет.

- Это было очень больно? – спросила Рита, поглаживая мою ногу.

Я лишь кивнул.

- А сейчас?

- Нет, сейчас не больно.

Она приблизилась и поцеловала мою ногу чуть выше колена, после чего отстранилась и сказала:

- Главное, что не болит. А на то, как выглядит - плевать. Ты, кстати, можешь начать дышать.

- Что?! – в этот момент я шумно выдохнул и понял, что все это время не сделал ни глотка воздуха. От резкого притока кислорода у меня помутилось в голове, и я присел, чтобы не упасть.

- Друг для друга мы должны быть такими, какие мы есть. А иначе, зачем вообще кем-то быть друг для друга? – С этими словами она потрепала меня по голове и вышла из ванны, оставив меня наедине с этой мыслью и расплывающимися кругами перед глазами.

И вот теперь она спит в моей постели, я сплю на полу рядом, а ее вещи, что я забыл закинуть в стирку, приятно пахнут цветочным одеколоном. И я впервые со дня той трагедии чувствую себя обычным. Сегодня в моей жизни, наконец, появился человек, благодаря которому я чувствую, что словно бы я не один на этой планете, что есть кто-то, кто смог принять меня со всеми увечьями.

В этот момент громко зазвонил мой мобильный. Рита проснулась и испуганно озиралась по сторонам. В темноте я нашел свои мокрые штаны и нашел в кармане мобильный. На экране высвечивалось «Олег (начальник)».

- Да, слушаю. – Сказал я в трубку.

- Алло, Вань, это Олег. Слушай тут у меня не самые хорошие новости.

- Что-то случилось?

- Да, два часа назад в больнице умерла Аня.

- Господи! Как? Почему?

- После родов у нее открылось обширное кровотечение... И ей не смогли помочь.

- Так... Так... А ребенок?

- Он в порядке. Жив и здоров. Слушай, давай я утром к тебе подъеду, и мы к ним съездим. Я-то лично мужа не знаю, надо бы с ним поговорить, помочь может чем.

- Да, конечно, подъезжай часам к восьми.

- Договорились.

Олег отключился, и вскоре телефон погас, перейдя в спящий режим. Рита вопросительно смотрела на меня, закутавшись в одеяло. В комнате все еще стоял цветочный аромат ее духов.

Глава 5

Я стоял на площадке автобусной станции и смотрел на нее, на ту женщину, что по собственной глупости пожалел, а затем и полюбил. Сегодня утром сильно подморозило, и Рита одела теплую шапку, из-за которой я не видел цифр на ее лбу, но и без этого я знал, что таймер сейчас отсчитывает последние минуты ее короткой жизни.

Любовь. Это прекрасное чувство было для меня новым, я еще не успел его понять и научится им наслаждаться. Впервые за всю свою жизнь я был рядом с тем человеком, с которым хотел быть. Мне нравилось просто смотреть на нее. На то, как она поправляет шапку, постоянно съезжающую ей на лоб. На то, как она, неуютно чувствуя себя в людном месте, постоянно оглядывается на меня, будто бы боясь, что я внезапно исчезну.

И главное, мне нравилось чувствовать тот момент, когда наши взгляды встречались. От взгляда ее темных глаз мне становилось легко, а она, еще секунду назад сконфуженная окружающей толпой, словно бы распрямлялась и делала чуть более уверенный вдох, нежели предыдущий.

А ведь уже совсем скоро мне придется познать и горечь утраты.

Очень хотелось поругать свою судьбу за несправедливость, но я, как никто, знал, что к жизни вообще неприменим термин «справедливость». Когда ты, покинув лоно матери, издаешь первый крик, вселенная уже знает точную дату твоей смерти. Следовательно, жизнь – процесс. У этого процесса есть начало и есть окончание, а то, что происходит между этими двумя точками – лишь фантазии людей, напуганных простотой этой истины.

Всю ту боль, что я сейчас переживу, я создал для себя сам. Я мог отринуть Риту в любой момент. Даже прямо сейчас я могу сказать ей что-то невероятно грубое и уйти. Но стоило мне лишь подумать об этом, как во мне просыпалась кипучая злоба на самого себя. Я представил, как она останется стоять на площадке, не очень понимая, что произошло. В этот момент у нее неожиданно сильно заболит в груди, она упадет на слегка запорошенную снегом площадку и умрет в толпе незнакомых людей.

Или она вдруг решит последовать за мной. Поспешив, Рита выскочит на проезжую часть, и будет сбита машиной, а последним, что она увидит в жизни, будет моя удаляющаяся спина.

Об этом страшно было даже подумать.

Я взял ее за руку, она ответила мне тем, что крепко сжала мою руку и робко улыбнулась, посмотрев на меня как на идиота. Хотел ли я никогда не встречаться с Ритой? Ни в коем случае. Мы знакомы без малого две недели, но я бы ни на что не променял то время, что мы провели вместе. Я бы хотел отказаться от той боли, что испытаю вскоре. Но ее испытывают все, кто когда-либо любил.

А тем временем наш автобус уже задерживался на десять минут. И это было бы сущим пустяком, если бы сегодня не ударил мороз, из-за которого площадка на междугородной автобусной станции превратилась в танцпартер. Паршивая погода, если автобус не приедет в ближайшие пять минут, то я отведу Риту в павильон зала ожидания. Отчего-то я захотел, чтобы в тот страшный момент ей было хотя бы тепло.

С того момента, как мы узнали о смерти Ани, Рита жила у меня. Но, что меня удивило, она наотрез отказалась перевозить ко мне какие-либо свои вещи. Даже зубную щетку она приносила с собой в своей сумке. Утром она уходила на работу, после работы она заходила к себе домой, переодевалась, брала сменное белье и только тогда уже шла ко мне.

- Я не хочу, чтобы ты считал, что я воспользовалась ситуацией. – Сказала она.

- Но ведь это глупости?!

- Хорошо. Тогда я не хочу как-либо ассоциироваться у тебя с тем, что произошло. Может это и глупо... Но знаешь, спустя неделю после аварии, в которой погибли мои родители, соседка принесла ко мне в больницу письмо от бабушки, что пришло по почте. Обычное такое бумажное письмо. Мама моей мамы прямо-таки обожала отправлять всем бумажные письма. Они с дедушкой жили на севере, где тот всю жизнь прослужил подводником, а, уйдя на пенсию, устроился на местный судоремонтный завод, отчего они так и не перебрались поближе к нам.

Письмо было, естественно, адресовано в первую очередь моей маме. Я помню, как распечатала это письмо и, прочитав его, просто не могла найти себе места. Письмо было отправлено пару недель назад, когда о происшествии никто и думать не смел. В письме бабушка шутила, рассказывала какие-то забавные истории про деда, а в конце она написала: «Главное, чтобы вы с мужем были здоровы, и у ваших деток все было хорошо».

И с той секунды, когда я прочла эту строку, бабушка словно бы сплелась в моем сознании с той аварией. Она замечательный, отзывчивый и очень добрый человек. Но я с ней больше не общалась. В прошлом году мои братья ездили к старикам в гости, а не смогла. Я осталась дома под формальным предлогом, так и не сумев заставить себя поехать.

И меньше всего в жизни я хочу ассоциироваться у тебя со смертью друга. Где-то через месяц я «забуду» у тебя свою расческу, затем «для удобства» привезу часть своей домашней одежды. Но не раньше. Договорились?

Тогда я, уже зная, что этого никогда не случится, не нашелся что ответить и лишь кивнул.

Что же в такой важный день мы забыли на автобусной станции? Дело в том что вчера Рита уговорила меня съездить на несколько дней в ее родной город. Никаких особых причин на то не было, она просто хотела, чтобы я ненадолго уехал, развеялся.

Мы забронировали номер в гостинице на три дня, и Рита пообещала мне такую культурную программу, что мне просто некогда будет предаваться мрачным мыслям.

Но отнюдь не кончина Ани была источником мрачных мыслей в моей голове. А Рита, и только она одна. Так сегодня утром, когда мы уже стояли в дверях, у Риты очень сильно разболелась голова. «Так сильно она никогда не болела», - тихо сказала она, запивая двойную дозу обезболивающего водой из кружки. Руки ее при этом мелко дрожали.

Аневризма? Инсульт? Какой-то необратимый процесс в ее голове уже начался и именно он приведет к ее преждевременной смерти. Сейчас, стоя на площадке, я смотрел на нее и старался уловить какие-то знаки. Я боялся увидеть перекошенную улыбку, боялся, что она внезапно пошатнется и просто рухнет ничком на снег, не успев ничего понять.

Но как раз в этот момент к станции наконец-то подъехал автобус. Толпа, недовольно гудя, двинулась на посадку. Не зная, что делать, я схватил Риту за руку и не отпускал. Она лишь удивленно посмотрела на меня, но не стала сопротивляться. Ни для меня, ни для нее такие нежности были нехарактерны. Мы были людьми другого склада ума. Но я не знал, как еще проявить свои чувства. Я не мог ей ничего сказать, знал, что это лишь испортит наши последние мгновения. Поэтому мне оставалось лишь глупо держать ее за руку, словно бы нам обоим снова стукнуло четырнадцать.

Когда я поднимался по ступеням в салон автобуса, у меня зазвонил телефон. Звонил незнакомый мне номер. И я, почему-то поднял трубку. Хотя обычно я так не делаю, ибо звонят мне с незнакомых номеров только коллекторы по поводу долга некоего Алексея Алексеевича, да «служба безопасности» какого-то банка. Но сегодня я поднял трубку. Словно бы надеялся, что какой-то божественный голос скажет, что все это было неким испытанием, которое я с успехом прошел и теперь Рита не умрет. Но нет, конечно, этого не произошло

- Иван, здравствуйте.

- Здравствуйте.

- Мы не особо знакомы... Меня зовут Максим, я муж Ани.

- Да, слушаю вас?

- Насколько я знаю... Вы...

Голос в трубке дрогнул, но мужчина продолжил.

- Моя жена хотела, чтобы вы были крестным нашего сына.

- Я не был в курсе.

- Я хотел бы исполнить эту ее волю. Вы согласны принять участие в таинстве?

- Конечно. – На этот раз дрогнул уже мой голос.

- Я позвоню, когда уточню время...

На этом разговор оборвался.

Автобус тем временем очень резко тронулся. Люди в салоне едва не попадали на пол. Водителя облили отборной бранью, а тот в ответ не оставался в долгу и, перемежая грязные ругательства предлогами, что-то говорил о расписании. Рита заняла место у окна, я сел у прохода. В автобусе было жарко, но зашедшие с мороза люди не спешили раздеваться и снимать головные уборы.

- Кто звонил? – спросила Рита, когда я, наконец, устроился на кресле рядом с ней.

- Максим, муж Ани. Он хочет, чтобы я был крестным их сына.

- Это поэтому на тебе лица нет?

Я кивнул.

Рита молча погладила меня по лицу. Это был просто жест. Но какой разный смысл в него мы с ней вкладывали. Она просто хотела поддержать дорогого ей человека, а я знал что это, возможно, последнее проявление нежности между нами.

Вскоре пассажиры автобуса наконец успокоились, согрелись и начали раздеваться. Рита сняла шапку, и я увидел таймер, показывающий чуть больше минуты. Меня затошнило, голова закружилась, и я отвернулся в проход, чтобы Рита не видела того, что мне внезапно стало дурно.

И тут я обратил внимание на женщину, что сидела от нас через проход. Ей было около шестидесяти, приятная на вид бабушка приводила в порядок свои редкие волосы непослушными дрожащими руками. Но важен был не ее внешний вид, важно было то, что ее таймер тоже показывал чуть больше минуты.

Почему же я не заметил этого раньше?! Верно! Сегодня ведь ударил крепкий мороз и все были при головных уборах, поэтому-то я ничего и не увидел. А если...

Я резко встал с кресла и посмотрел на пассажира, сидящего сзади. Подросток лет пятнадцати намеревался спокойно поиграть во что-то на телефоне, а теперь удивленно уставился на меня.

- Обознался, извини. – Сказал я и вернулся на свое место будто бы ничего и не произошло.

Я был прав, его таймер показывал почти то же значение, что и у старушки. А значит...

Значит, не будет боли утраты! Не будет горечи и отчаяния! Мы уйдем вместе. Мой таймер отмеряет последнюю мою минуту, и я проведу ее с той, с которой мечтал бы провести. Да, у нас не будет свадьбы, не будет детей. Но зато у нас не будет и рутины, не будет угасших чувств, взаимных обвинений и измен. Мы уйдем как герои старых сказок - в один день. Да, пускай мы жили и не долго, но это были лучшие дни моей жизни. Дни, которые стоят куда больше предшествующих лет пустоты и одиночества. И вдруг мне стало невообразимо спокойно.

Я хотел обнять Риту, но знал, что ей будет некомфортно. Поэтому и просто обернулся к ней и сказал:

- Рита, я люблю тебя.

Это был первый раз, когда я говорил это ей. Более того, это был первый раз, когда я говорил это кому-то искренне.

- И я тебя люблю.

Она, конечно, сказала это несколько снисходительно, ведь она не могла понять мой порыв. Но ей было приятно, и мы просто сидели рядом и словно два дурака смотрели друг на друга.

Неожиданно автобус резко качнуло вправо. Я посмотрел на Риту, словно бы стараясь унести с собой в вечность ее образ. Как раз в этот момент пассажиры поняли, что колеса автобуса потеряли сцепление с дорогой. Кто-то вскрикнул, кто-то вспомнил всевышнего, а Рита вдруг выразительно посмотрела мне прямо в глаза. В ее взгляде не было страха, в них был лишь немой вопрос. Я улыбнулся ей и она, улыбнувшись мне в ответ, тронула рукой мое покалеченное колено. И вдруг я ощутил резкий спазм во всем теле, словно бы меня ударило молнией.