Джаконда

Я покосился на Ирену. Она быстро и ловко чистила столовое серебро, то и дело переговариваясь с Анной. Они на помеси польского и украинского переговаривались, иногда вставляя русские слова, но это звучало скорее в ироничном издевательски ключе, нежели уважительным.

Перед ними лежали десятки книг и кассет, их улов из распродаж мертвых низших. Все их вещи конфисковывались и передавались в руки доверенных аукционеров, после чего Ирена и Мери скупали все возможное и зачитывали буквально до дыр все книги.

Особенно много конфисковали у иммигрантов из восточной Европы. Поляков, русских, украинцев. Выросшие в многонациональном районе, они свободно говорили на всех трёх языках, французском, немецком и греческом, который изучали в частном католическом пансионе девочек.

Ирена и Анна вызывали во мне все больше вопросов. Просто гении по меркам высших, они не считали себя исключительными и говорили, что не иначе быть просто не могло. В школе и Университете они были своего рода идолами - красивые девушки с идеальными оценкам, смелыми идеями и нахальными глазами, они устраивали публичные страйки, издавали газету, подкаст, так и к тому же важные фигуры в около радикальной "Армии спасения".

Они были убежденные левые, даже около демократичная Ирена на практике была намного более радикальная, чем на словах. Воспитание а лучших английско-польских традициях сделали ее склонной к искривлению действительности, происходящей из британской язвительности и польской аристократичности. Историческая память не померкла в ней, даже несмотря на абсолютно не европейскую условность.

Если к Ирене я чувствовал почти отцовские эмоции, то Анна вызывала у меня неоднозначное ощущение. Лишившись сестры в 15 лет, она перешла на сторону каммунистов, поссорившись с мирными социалистами. Каммунизм ей совсем не шел, она была слишком национализирована, чтоб верить в интернациолизм большевиков. Воспитанная украинской с запада, ее мать была подвержена польскому влиянию, как и многие жители тех територий. Помесь католичества и украинского патриотизма смотрелись нелепо, когда вспоминал, к какой партии она себя относит. Тем более, когда узнавал о всей ненависти и презрению Анны к русским. И если Ирена преуменьшала свою радикальность, то Анна скорее преувеличивала и стояла на стороне радикалов из соображений практичности.

Анна была красива той классической красотой, которая все реже встречалась а наше время. У нее не было интересных черт лица, как у Ирены, но оно запоминалось и невзрачным совсем не казалось. Изящная фехтовальщица, они с Иреной чуть ли не каждый час устраивали бои не на жизнь а на смерть.

С тех пор как они переехали в британский район, все больше и больше я замечал их незаменимость в доме. И не столько из-за той работы, что они раньше проделывали, сколько из атмосферы. Постоянные гарячие споры уже стали незаменимой частью каждого утра. Если же они не спорили по любому поводу, то обсуждали абсолютно все на свете со свойственной средним студентам, выходцам из интелектуальной элиты, беззаботностью и легкомыслием.

В одно утро Мелани уже не выдержала все время не понимать о чем они говорят:

- Почему Айн?

- То есть? - Ирена отделилась от стены, подняв удивлённые глаза от какой-то украинской книги, которую тридцать лет ее выдавали из-за цензуры СССР.

- Почему Виктор и Анна называют тебя Айн?

- Ну... Если вкратце, после смерти сестры мама для безопасности уничтожила все мои документы и дала новое имя. Для нас это обычное дело, ничего особенного. С тех пор никто больше не называл меня моим настоящим именем и я его начала забывать. Со временем в памяти остались только инициалы А. Н, ну или Н. А., не помню. Чтоб я не забыла и их, Вик обращается ко мне так.

- Тебе было 13, как... Как ты могла забыть свое имя?

На это она уже ничего не ответила, сделав вид, что прослушала вопрос. Заморгала ресницами, как будто не замечала направленных на нее взглядов.

Вскоре все разговоры перешли только на докторскую.

- Вик считает, я могу получить доктора раньше срока.

- Это как? - Анна отвлекалась от глажки, поставив утюг в сторону.

- А вот так. В течении месяца собрать комиссию и получить степень. Как это сделал он.

- Ну а потом что?

- А потом поступать в Англию. Я ещё не выбрала, история и философия или просто философия. Журналистику я получила ещё год назад.

По большей части, я не особо верил во все эти разговоры. Я знал, жених Ирены британский аристократ и все отчимов британцы тоже не были частью системы, мощь Великобритании помогала им быть своего рода иностранной элитой, но предпочитал думать, что она никуда не исчезнет. Не сбежит из странны под прикрытием учебы.

Мне стало очевидно, что эти разговоры прикрытие перед системой почти сразу. Когда таинственным образом начали погибать члены верхушки Совета, а старейшини все больше беспокоились о каммунистах и социалистах. Мексиканские левые все дальше и дальше продвигались по границе Америки, захватывая склады с оружием, продовольствием и военные укрепления с тоннами засекреченных бумаг. Теперь ни у кого из высших не было сомнений, Левый Сектор не собирается останавливаться.

Анна относилась ко мне с подозрением. По приглашению из департамента я стал агентом особого назначения, не из веры в принципы Совета, а из желания скрыть подпольную деятельность домашней прислуги как в доме родителей, так и в моем. И хоть я намекал на свою помощь и участие к движению Лондонских социалистов и Армии спасения, она мне мало верила.

В один день, когда я более пристально наблюдал за девушками, Анна показала мне языком жестов знак "Наедине", а когда мы спрятались в тайном чулане, набросилась на меня.

- Когда ты собираешься ее убить!?

- Я не... Как такое вообще...

- Я не идиотка. У меня тоже есть информаторы в департаменте особого назначения.

- Если бы я хотел убить вас, то уже давно все сделал. У меня было много возможностей.

- Клариссу тоже было много возможностей убить.

- Кларисса слишком вызывающе себя вела, к ней нельзя было подступиться без подозрений.

- Агата тоже.

- Анна!

- Если хочешь доказать свою верность делу... Укради досье на Цезария Юлиуса.

- Что?

- Докажи свою преданность делу. Найди, сделай для нас копию и уничтожь досье Цезария Юлиуса.

- Но это высший уровень секретности. Мне до него далеко. Анна, я могу установить взрывчатку в хранилище, подорву все до...

- Меня интересует именно то досье, подрыв главного хранилища вызовет слишком много вопросов.

- А то что ты просишь нет?

- То что я прошу настолько секретно, что об этом узнает только Совет и Предсовет. Распространение информации подорвет авторитет власти, чем и займутся наши мексиканские союзники.

- Я не доверяю Мексиканцам. Они слишком многого требуют. Если у них получилось сбросить тирана на своем клочке земли, то они должны учитывать размеры Америки.

- А Польша под властью Советского союза? Украина? По твоему, Украина маленькая страна? Да она почти самая большая по територии во всей Европе. Итальянцы сбросили Мусолини, Испанцы Франко, чилийцы военных.

- Ты к чему это все говоришь?

- К тому, что от тебя я слышу только жалкие и убогие оправдания собственной слабости нежелании действовать. Какой из тебя подпольщик?

Я вспыхнул. Впервые в жизни мне нанесли такое глубокое оскорбление. Я слабый? Я плохой подпольщик? Я спас мало союзников? Вывез в Мексику и Англию за свой счёт мало революционеров?

- Цезарь слишком известная фигура, чтоб спрятать его и перевезти через границу. Если не здесь, то в море его схватят.

- И твоя задача сделать так, чтоб этого не случилось.

- Ты вообще представляешь, какой это риск? У меня жена и грудной ребенок.

- Даже не начинай. Интересуй тебя твоя женушка, она бы не ушла от тетя ещё месяц назад, прихватив ещё и сына.

- Откуда ты...?

- А с кем по твоему она в последнее время проводила вечера?

- Ты?! Ты увела мою жену?!

- Тоже мне увела. - Анна откинулась на стенку, сложив руки на груди. - Единственное, в чем ты можешь меня упрекнуть, это флирт с замужней женщиной. Больше ничего. Это был не выбор, я не насиловала ее.

- Да как ты смеешь так говорить?! Ты разрушила мою семью!

- Я? Не ты ли это сделал, когда все это время не замечал ее депрессию? Не ты ли когда неделями не появлялся дома? Когда ты в последний раз занимался сыном? Или вообще смотрел в его сторону?

Я сгорал от гнева, но что я мог сделать? Разве Анна не была права?

Я искал Карен в наших привычных местах, но ее нигде не было. Да и почему ей быть там? Я бы сразу ее нашел, а она не хотела со мной разговаривать.

Почему я считал, что мы новое поколение? Потому что мы действительно любили друг друга и женились только из чувств? Но дальнейший опыт показал, что мы почти ничем не отличаемся от своих родителей. Я такой же равнодушный к жене и ребенку, а Карен такая же жертва патриархального мира Америки, как и ее мама.

Как я мог считать себя прогрессивным все эти годы? Я был идиотом. Прогрессивные не мы, а иммигранты католики, начавшие трактовать Библию на новый манер и не принимать каждое слово за чистую монету. Прогрессивные не мы, а открытые лесбиянки вроде Анны, не скрывающие свою сущность даже перед ксьондзом на исповеди в католическом женском пансионе.

Я не прогрессивный, я отстаю на много веков, по сравнению с ними. Меня не было рядом, когда моя жена подала моего сына, меня не было рядом, когда она валилась с ног от недосыпа и усталости. Я не замечал ее депрессию, как предродовоу, так и постродовую.

Агата встретила меня на террасе. Она как будто ждала меня, курила самокрутку и выжидающе смотрела на меня.

- Ну?

- Что?

- Что тебе сказала Мери?

- А ты не знаешь? Не верю.

- Знаю, но хочу услышать твою версию.

- Если вкратце, я двойной агент, который может доказать свою верность только особым заданием и который упустил жену и сына самым идиотским способом.

- И никаких оправданий? Криков? Возмущений?

- А должен был?

- Ну... Когда я изменила Мери и бросила ее ради Виктора, было примерно так. С обеих сторон, не только моей, хотя у меня не было права так себя вести.

- Я взрослый мужчина, а не восемнадцатилетняя девочка.

- Взрослый мужчина, который не умеет контролировать ничего кроме цифр на бумажках?

- Ирена, я тебя не понимаю.

- Ты о чём?

- Ты же не о моей жене хотела поговорить. Что ты от меня хочешь, Ирена?

- Мери тебе уже сказала.

- Так это была твоя идея? Знаешь, я вообще не удивлен. Из вас двоих за сумасшествие отвечаешь ты.

- Не льсти мне, в сумасшествии мы равны.

Я усмехнулся, ее игра казалась мне до нелепости смешной.

- За что ты меня подозреваешь?

- А у меня есть причины этого не делать?

- Ирена, ближе к делу.

- Ну какой ответ ты от меня ожидаешь? Что я раскритикую тебя? Что посчитаю документы ненастоящими? Нет...

- А что?

- Как ты думаешь, есть ли смысл высшему, который будет в убытке после Революции, переходить на сторону левых?

- Как ты думаешь, есть ли смысл девушке, чьи отчимы все как один привеленированые британские учёные и жених английских аристократ рисковать собой ради странны, из которой она вскоре уедет.

- Ты ничего обо мне не знаешь.

- Например?

- Ты не знаешь, как я жила до маминого замужества. Не знаешь, какие демоны бороться внутри меня.

- Ты преувеличиваешь.

- С какой стати ты оцениваешь мой внутренний мир, не зная его и наполовину?

- Что может тебя беспокоить? На тете не лежит ответственность за чужие жизни.

- Не тебе это говорить. Наверное, для тебя будет новостью то, что не только борец за независимость, а и человек. Да-да, представь себе. Ты, Этан, Мелани, твой отец и мать, они все не воспринимают меня как человека. Для вас всех я только идиализированный гиперболизировпнная образ анархиста и не более того.

- Почему ты так решила?

- Разве не очевидно? Вы не воспринимаете всерьез мои чувства к Виктору. Вы думаете, что я пользуюсь случаем обезопасить себя, но это совершенно не так. Безопасность это только следствие.

- Мы так не думаем.

- О, вот как!

- Ты мне не поверила?

- Не буду врать. Вы же не воспринимаете членов Совета как людей, они для вас только политические фигуры и только. Это, пожалуй, единственное, что нас связывает. Мы все надели на себя маску, чтобы добиться главенства наших взглядов.

Я внимательно смотрел на Ирену. На ее длинную тонкую фигуру, склонившуюся над поручнями, с сигаретой в руки и телефоном на поясе низких брюк. Может, она была права?