Стимулятор

Удар. Второй. Рев толпы.
Снова удар – и снова рёв. Вспышки, слепящие, как удары хлыста. Камеры, выхватывающие из темноты лица, искривлённые восторгом. Улыбки, плакаты, крики, обожание – всё это сливалось в один густой, липкий гул, от которого звенело в ушах.

Ньют Уиллер и Джеймс Маккей открыли новую неделю отборочного этапа уверенной победой Уиллера. Благодаря этому Томасу удалось избежать матча против заносчивого соперника – маленькая передышка, крохотная отсрочка. Но радость, как всегда, оказалась хрупкой, ненастоящей. Следующий матч ждал его, как ловушка.
Место привычного соперника занял совсем иной игрок — двадцатилетний азиатец Мин Хо. Лицо – каменное, без единой трещины, только в уголках губ таилось что-то вроде усмешки. Мускулы играли под кожей, как туго натянутые тросы. Движения – резкие, отточенные, без лишнего жеста. Прошлым летом он появился здесь просто зелёным мальчишкой. Но стоило мячу коснуться корта – и зал замер. Скорость. Сила. Точность. Он нёсся по корту, как машина, только что сошедшая с конвейера, ещё пахнущая маслом и металлом.

Но Том видел больше, чем просто скорость. Он замечал, как Мин Хо рвётся к сетке, как заяц, мечущийся между деревьями – стремительно, нервно, в ожидании удара. И тогда Том нанёс свой: несколько обводящих ударов* с бэкхэнда*, чётких, как математическая формула. Мяч врезался в дальний угол, Мин Хо не успевал, не мог успеть. Почти ничья превратилась в победу. В победу Томаса Эдисона.
За этой игрой следили абсолютно все. Свежий Мин Хо был одним из главных любимцев теннисных фанатов: судьи восхищались, мужчины уважали, девушки вешались. Такая крупная фан-база всегда служила серьезным преимуществом для любого спортсмена, поскольку, если публика хочет видеть тебя на корте, возрастает шанс получить приглашение на будущий сезон, даже несмотря на неудачи в первых отборочных матчах.
Томас никогда не собирал толп преданных поклонников — тех, что бледнеют от восторга, пишут письма кровью, носят футболки с его лицом. Его знали, конечно, уважали — но обожали ли когда-нибудь? Разве что в самом начале — когда он был еще свежим мясом, новым, необтертым, с той мальчишеской смазливой внешностью, что так нравится публике. Но холодность, эта стеклянная стена между ним и остальным миром, быстро гасила любые попытки приблизиться. Людям хотелось интимности, сплетен, доступа — они жаждали сохранять его фотографии, следить за каждым шагом, притворяться, будто знают его. А Томас? Он ненавидел это. Медиа-цирк казался ему пошлым, унизительным — и потому всемирная любовь прошла мимо, как поезд, на который он даже не пытался сесть.

После победного рукопожатия толпа стала растекаться, медленно, неохотно, как муравьи, потревоженные ядом. Томас вытер лицо полотенцем, глотнул воды, почувствовав, как она теплеет во рту. Опустился на стул, разминая шею – мышцы затвердели, как узлы на верёвке.
И вдруг – быстрые шаги по корту. Мин Хо.
Он бежал обратно, уже без той лёгкости, что была в игре, теперь запыхавшийся, с каплями пота на висках. Остановился перед Томасом, согнувшись, руки на коленях.
— Там... там это... — дыхание рваное, слова сбиваются, — меня, кароче, поставили с этим... новеньким... Уиллером.
— Тебя? — Томас приподнял брови.
— Да, сам в шоке. Не рановато ли ему? Богатенький сынишка... но, это, ну, я к чему... Расскажи, как его одурить. Ты же уже это делал. Записи не могу найти. Бездарь, но скачет – будь здоров. Есть у него слабые места?
— Ну... как у всех.
— Как у всех?
— Новичок. Играет на интуиции. Сам должен понимать.
— Хм, ну да. Хреново. Ненавижу играть с новичками.

Томас пожал плечами. В голове у него крутилось другое. Шанс, что Ньют проиграет Мин Хо, был слишком велик. И ещё – эти дни молчания. С тех самых пор, как он видел его на парковке с отцом. Тогда на счёт Томаса упала крупная сумма – залог за обучение. Но как учить того, кто не берёт трубку? Кто отвечает одно: «Занят»? Он даже начал заходить в фейсбук чаще, просто чтобы проверить: был в сети час назад, был в сети пять минут назад...
Одно радовало: это странное влечение к Ньюту действительно ослабевало, стоило тому исчезнуть из виду. Но теперь его сковало другое – долг. А он даже не знал, где тот тренируется. Тренируется ли вообще?

— Ну, спасибо за помощь, Томас! Игра – огонь, как всегда! Бегаешь – будь здоров!
Мин Хо протянул руку. Томас встал, улыбнулся – автоматически, – и пожал её. Крепко, по-дружески.

***

После душа Томас натянул спортивный костюм, сунул мокрую форму в рюкзак и вышел на улицу. Воздух был резкий, осенний. Он прислонился к капоту машины, достал телефон – собирался позвонить Нэнси, но в этот момент что-то тяжелое и теплое обрушилось на его плечи.
— Ку!
Он резко обернулся.
Ньют. Взъерошенный, в растянутой майке-алкоголичке – той самой, что Томас уже видел на нем раньше, только тогда она была прикрыта олимпийкой. Сейчас же – голые плечи, острые ключицы, слишком много кожи для такого ветра. Том поймал себя на том, что задержал взгляд, и быстро перевел его вверх, в глаза. 
Только бы не покраснеть.
— Привет, — выдавил он, голос прозвучал глухо, будто из-под воды.
— Пришел поздравить, — Ньют ухмыльнулся.— На матч не успел, прости, корт был занят. Но принес... вот.
Из-за спины он вытащил букет. Ромашки: белые, глупые, нелепые. Томаса обдало волной жара, потом холода. В горле встал ком – стыд, злость, что-то еще, чего он не хотел называть.
— Цветы?! — его голос прозвучал резче, чем он планировал.
— Ну, телефон же тебе не понравился. Решил так. Через парк шел, они там росли.
Ньют сиял. Улыбался во все лицо, наблюдая, как Томас корчится от неловкости.
Эдисон быстро осмотрелся вокруг, взял букет и торопливо убрал его на заднее сидение.
— С... спасибо, — сдержанно сообразил Эдисон, — где ты пропадал? Почему на звонки не отвечаешь?
— Соскучился?
— Ньют, прекрати! Ты и так ставишь меня в неловкое положение.
— Чем же?
— Цветами своими, да и вообще! Вдруг кто увидит?
— Ладно, прости, — Ньют потер глаза. — Я сегодня не спал.
— А что так?
— Бухал.
Томас с пренебрежением кинул уставший взгляд на Ньюта, пытаясь разглядеть похмельные глаза и потрескавшиеся от сушняка губы.
— Реально? 
— Шутка. Просто не мог уснуть, — Ньют задержал взгляд на лице Томаса, пристально изучая темные глаза напротив, — и не надо так смотреть на меня. Въебать охота.
— За что?
— Морду отвращения кукурузишь.
— Извини, — серьезно начал брюнет, — не люблю, когда спортсмены пьют.
— Ага.
— Почему уснуть не мог? 
— Да там, мать звонила...
— И?
— Забудь. Не хочу, — Ньют махнул рукой, натянул солнечные очки и привалился к машине рядом.
— Всегда ты так. На полуслове заканчиваешь.
— Это я то?! По моему это ты постоянно везде да рядом, а нормально сказать не можешь.
Сердце Томаса пропустило пару ударов.
— О чем ты?
— Да так... просто чувствую, что ты что-то скрываешь.
Ньют взглянул на Томаса исподлобья, ожидая привычных оправданий, но их не последовало. 
— О Боже... — протянул на выдохе Эдисон, — ты просто ебанный трикстер, Уиллер.
Ньют на это лишь залился смехом.
— Ньют, ты с кем сейчас тренируешься?
— Ни с кем. Один.
— А где твой предыдущий тренер?
— Выгнал.
Уиллер достал жвачку, швырнул две подушечки в рот:
— Без сахара. Хочешь?
— Не, спасибо.
Томас помолчал, собираясь с духом:
— А со мной?
— Что «со мной»?
— Не хочешь тренироваться?
Ньют пожал плечами:
— У тебя и так дел полно.
— Сегодня отыграл. Пару дней свободен.
— Том, я не хочу в этой общей коробке. Все уже заебали.
Томас задумался. Потом сказал – быстро, необдуманно, совсем не так, как обычно:
— Понял... А хочешь съездим к моим за город? Развеешься. У меня там корт есть.
— Ого. Ну, я не знаю...
— И лошади! — слишком громко выпалил Томас.
— Лошади?
Он смутился, понизил голос:
— Ну, да... Мама увлекается.
Ньют замер, потом медленно ухмыльнулся.
— Хм. Ну, раз лошади... — Он взъерошил волосы. — Че, погнали, Эдисон.
Томас улыбнулся – и только потом осознал, во что вляпался.

***

Родители Томаса не удивились, узнав, что сын собирается приехать на ранчо. Обрадовались – чрезмерно, навязчиво, как это было у них в привычке. Лишь одна деталь вызвала напряжение: Том настоятельно попросил не сообщать Нэнси о его визите. "Чтобы не сорвалась с места", – сказал он, и в голосе прозвучало что-то жесткое, почти паническое. Мысль о том, что Ньют и его жена окажутся в одном пространстве, сводила его с ума – ладони чесались, в висках стучало.
Мистер и миссис Эдисон вначале решили, что сын везет любовницу. Но когда он уточнил, что это просто "друг по спорту", их лица разгладились. "У него аллергия на морепродукты?" – спросила мать, уже мысленно составляя меню.

Они выехали в семь утра. Четыре часа дороги – не близко. Том подготовился серьезно: вода, протеиновые батончики, вареные яйца, мини-морковь – все разложено по контейнерам, как в военном походе. Ньют, в ответ на просьбу захватить еду, принес пачку чипсов и три банки энергетика.
— Остановимся на каждой заправке, — объявил он, развалившись на пассажирском сиденье. — Хочу хот-догов. С двойным беконом.
У Томаса задёргался глаз.

В машине стоял запах жареного мяса, жира, чего-то химически-аппетитного. Ньют уплетал свою дрянь с таким наслаждением, что у Томаса сводило желудок. Но он терпел. Сжав зубы, наблюдал, как тот проглатывает третий хот-дог, и думал о том, как несправедливо устроен мир: его собственный организм требовал расчёта за каждую лишнюю калорию, а Ньют мог есть что угодно – и оставаться жилистым, быстрым, ненасытно молодым.
— А у твоих предков дом близко к пляжу находится? – Ньют облизал свои пальцы и потянулся на пассажирском соседнем сидении.
— Нет, не близко. Там скорее нужны поля, чтобы пасти лошадей. А где ты видел местность, чтобы рядом были и пляж и поле?
— Логично. Просто я уже почти месяц в Австралии, а на пляж так и не сходил. Не порядок.
— Не велика потеря. Я тоже не был.
Ньют округлил глаза и пристально посмотрел на Томаса;
— Хочешь сказать, что ты ни разу не был на пляже? За столько лет в Австралии?
— В детстве был.
— А сейчас?
— Да как-то некогда...
— Некогда.
Это слово повисло между ними. Ньют задумался, его пальцы барабанили по колену:
— В Англии толком не покупаешься. Холодно. Я бы вообще хотел жить где-нибудь в тепле.
Том кивнул, глядя на дорогу. Ирония не ускользнула от него: он, застрявший в вечном лете, тосковал по английскому холоду, а этот парень...
— А мне нравится Англия, — подытожил Том, — жил там несколько месяцев при чемпионате. Даже думал переехать одно время туда.
— А почему не переехал?
— Родители здесь, да и все здесь. Дом, машина, жена. Я обосновался тут.
— А я бы уехал куда угодно, лишь бы подальше от родителей.
Он резко отвернулся к окну, закончив разговор.
Том вспомнил тот разговор на парковке, голос Ньюта, дрожащий от слез. Он хотел что-то сказать, но передумал.

Оставшиеся два часа они ехали молча. Ньют заснул, его дыхание стало ровным, губы чуть приоткрылись. Том украдкой смотрел на него, на эти ресницы, отбрасывающие тени на щеки, на расслабленные плечи, изредка подрагивающие от ветра из приоткрытого окна.
А за окном лишь мелькали поля. Пустые и бесконечные. 

***

Дом родителей стоял на возвышении, маленький и хрупкий, будто игрушечный. Двухэтажный, теплого бежевого цвета, с крышей из зеленой черепицы — он казался вырванным из какой-то старой открытки. Хлипкий забор огораживал участок, на котором ютились огород, палисадник и самодельная теплица в углу. А за домом расстилалось поле, и в самом его начале, у кромки леса, стояли деревянные конюшни. Оттуда доносилось ржание — громкое, нетерпеливое.

Машину они оставили на обочине. Томас вытащил рюкзаки и ракетки, в то время как Ньют, сонный, щурился от солнца, натягивая темные очки. Он вертел головой, пытаясь разглядеть лошадей.
— Они вон там, — Томас кивнул в сторону конюшен.
Ньют ухмыльнулся, потом наклонился к боковому зеркалу, вытер засохшую слюну с щеки и поправил растрепанные волосы.
Калитка была заперта на массивный садовый замок.
— Мам! Пап! — неожиданно громко крикнул Томас.

Из дома донесся шум, топот ног, и на пороге появилась миссис Эдисон — круглая, маленькая женщина с короткими волосами и лицом, вечно готовым расплыться в улыбке. Она вытирала руки полотенцем, торопливо семеня к калитке.
— Милый, наш Томми приехал!
Томас потупил взгляд.
— Томми? — Ньют ехидно поднял бровь.
— Замолчи.
— Теперь ведь не отцепиться от меня...

Миссис Эдисон открыла калитку ключом, который достала из кармана фартука, и вцепилась в сына объятиями.
— Наш чемпион! — она сжала кулачки и потрясла ими в воздухе, как болельщица на матче.
— Привет, мама.
— Джон! Иди сюда, быстрее! — крикнула она через плечо. Из глубины дома донеслось кряхтение.
Потом она заметила Ньюта.
— А это кто у нас такой? — ее глаза засветились любопытством.
— Здравствуйте! — Ньют вытянулся, как на параде, улыбаясь во все лицо.
— Ой, здравствуйте, дорогой! — она рассмеялась. — Вы же играли с Томми, да? Я Вас запомнила! Такой быстрый! Только худенький совсем... Вы хорошо кушаете?
— Мам, хватит, — застонал Томас.
Но Ньют только рассмеялся:
— Я ем больше, чем ваш сын. Это метаболизм.
— Ой, повезло вам! — она захлопала в ладоши, — а у нас Томми в детстве был пухленький, я Вам фото в доме покажу!
— Мама, пожалуйста, — Томас закрыл лицо рукой.
— Ладно, ладно, идемте в дом! Вы же голодные!
Она махнула рукой, приглашая их внутрь, и засеменила к дому. Ньют толкнул Томаса локтем.
— Пошли, Томми, — прошептал он.
Томас просто закатил глаза и пошел следом.

***

— Ньют, Вы любите гамбо? – миссис Эдисон наклонилась вперед, ее глаза блестели, — Томми сказал, у вас нет аллергии на морепродукты.
— Нет, нет, я буду суп. И можно на ты.
— Ты должен попробовать мой гамбо! – она уже наливала полную тарелку, руки дрожали от возбуждения, — Томми в детстве его обожал.
Томас сидел, слегка улыбаясь, наблюдая, как Ньют жадно заглатывает первую ложку и тут же обжигается. Парень раскрыл рот, хватая воздух.
— Осень вкусно, миссис Этисон! — выдохнул он, глаза слезились.
— Ты не торопись так! — раздался мягкий хрипловатый голос с края стола.
Мистер Эдисон. Высокий, поджарый мужчина в идеально выглаженной поло, с седыми волосами, зачесанными назад. Его глаза цвета морской воды изучали Ньюта с любопытством.
— Ньют, ты такой юный. Тебе восемнадцать?
— Ему двадцать два, — ответил за него Томас.
Ньют кивнул, улыбаясь.
— Выглядишь на подростка! Удивительно!
— Генетика. Мне всегда дают меньше.
Сначала Ньют ел аккуратно, но потом забылся – ложка за ложкой, быстрее, громче, пока в конце не скреб по тарелке, словно голодный пес.
— Спасибо! Правда вкусно! — он огляделся, — где можно помыть?
Семья Эдисон едва успела начать есть. Они переглянулись, улыбаясь.
— Ньютти, может, добавки? – миссис Эдисон уже тянулась к кастрюле.
— Нет, я наелся, – он постучал по плоскому животу, — пузо надулось.
— Тогда оставь тарелку в раковине.

Ньют встал, замялся:
— Эм, извините, а где можно...
— Туалет? – спросил мистер Эдисон.
— Нет...
— Он хочет покурить, – Томас усмехнулся, получая в ответ испепеляющий взгляд, — что? Не так сказал?
— Ты куришь? – миссис Эдисон нахмурилась.
— Майя, успокойся. Он взрослый! – мистер Эдисон встал, нашел жестяную банку из-под фасоли, обрезал ее и торжественно вручил Ньюту, — вот. Пойдет?
— То, что надо, – Ньют ухмыльнулся и вышел.
— Только на лошадей не дыми! – крикнул ему вслед отец.
Ньют чертыхнулся, пробираясь через кусты ягод и обрывки садовых деревьев.

Отец Томаса проводил юношу взглядом, а потом резко повернулся к Томасу:
— Ему правда двадцать два?!
— Правда.
— Черт возьми! Мальчишка!
— Ну, он высокий, – Томас отправил в рот ложку супа.
— А подростки не бывают высокими?
— Ему. Двадцать. Два. – Томас четко проговорил.
— Мне он нравится! – миссис Эдисон всплеснула руками, — cимпатяжка, и кушает хорошо!
— Как у вас дела? – Томас сменил тему.
— Все как всегда. Милка заболела, но Нэнси нам лекарства заказала, умничка!
— Почему мне не сказали?
— Не отрывать же тебя от турнира! Мы все матчи смотрим! Тетя Дженкинс передала печенье в честь победы. Заберешь.
— Мам, у меня диета.
— От пары печенюшек не станет! – она достала жестяную коробку.
Томас поцеловал ее:
— Я обещал Ньюту покататься. Только Милка болеет?
— Шторм и Гончий в порядке. Ты тоже поедешь?
— Так ты же боишься! – отец засмеялся.

— Боишься? – раздался голос из двери.
Ньют, пропахший табаком, ухмылялся:
— Так ты даже кататься не умеешь? С такими-то конюшнями?
— А ты умеешь? – спросил отец, и Томас услышал в его голосе новый оттенок – интерес, почти уважение.
— Да, все детство занимался, – Ньют перевел взгляд на Томаса, и его глаза вдруг стали серьезными, — хочешь, научу. Можем вместе сесть – я буду управлять.
Томас медленно опустил взгляд – шея Ньюта, тонкая и жилистая, с выступающим кадыком; талия, очерченная сквозняком, который гулял по кухне; бедра, узкие, но сильные... Горло пересохло, и он сглотнул, чувствуя, как учащается пульс.
— Я... просто посмотрю, как ты катаешься.
— Понял. Струсил. – Ньют склонил голову набок, и его волосы – светлые, непослушные – упали на лоб.
— Я не струсил. – Томас почувствовал, как кровь приливает к лицу – предательски, неконтролируемо.
Ньют саркастично кивнул, и в этом движении было столько снисходительности, что Томас вскочил, схватил его под локоть и вывел за угол дома, подальше от любопытных взглядов родителей.

— Ты чего устраиваешь? – он сжимал руку Ньюта так сильно, что тот нахмурился.
— Что? Они же ничего не сказали. Прекрати выебываться и отпусти.
Томас разжал пальцы, вдруг осознавая, как это должно выглядеть со стороны – два взрослых мужчины, сцепившиеся, как школьники.
— Извини. Не люблю подколы при родителях.
— Я заметил. Ты вообще не любишь подъёбы, – Ньют потер предплечье, где уже проступали красные следы от пальцев Томаса.
Томас пожал плечами, чувствуя себя неловко, и показал на конюшни:
— Покатаемся? Потом тренировка.
— Ты тоже пойдешь?
— Попробую.
И тогда Ньют неожиданно потрепал его по волосам – быстро, небрежно, но этого хватило, чтобы Томас замер, почувствовав, как по спине пробежал разряд.
— Я хорошо катаюсь. Не бойся, – его пальцы задержались на секунду дольше, чем нужно, в глазах вспыхнуло что-то непрочитанное.
А потом он уже шел к конюшне, оставляя Томаса стоять с бешено колотящимся сердцем и странным ощущением, что земля под ногами стала менее устойчивой.

***

Утро разгоралось, солнце висело в небе ослепительным диском, заставляя щуриться. Жара уже наливалась в воздух, густая, как сироп.
Конюшня стояла поодаль от дома — старая, почерневшая от дождей, но крепкая, будто вросшая в землю. Вокруг расстилался луг, пышный и некошеный, а редкие деревья бросали на траву жидкие тени. Их листья шевелились на ветру, словно перешёптывались.

Томас ждал, пока Ньют докурит, когда появилась мать. Она была в широких брюках, в рубашке с закатанными рукавами, в сапогах, мягких от долгой носки. Увидев их, улыбнулась — неспешно, почти лениво — и помахала рукой: идите за мной.
Двери конюшни скрипнули, как старые кости, и свет хлынул внутрь, выхватывая из темноты облака пыли, кружащие в воздухе. Запахло соломой, лошадиным потом, чем-то тёплым и живым. Женщина замерла на пороге, давая глазам привыкнуть.
— Вот они, — сказала она, — мои красавцы.
Лошади стояли в стойлах, массивные, блестящие, с тёмными, влажными глазами. Рядом с ними она казалась ещё меньше, почти хрупкой. Томас усмехнулся — то ли от радости при виде старых знакомых, то ли глядя на Ньюта, который застыл с открытым ртом.
Ближе всех к выходу стоял серый конь. Его шерсть отливала серебром, мускулы играли под кожей при каждом движении. Ноздри трепетали, втягивая воздух. Чуть дальше, прислонившись к стене, дремал гнедой — мощный, с каштановой шкурой, покрытой тёмными подпалинами.
— Томас говорил, у вас три лошади, — неуверенно проговорил Ньют.
— А, Милка заболела. Отвезли к ветеринару.
— Жалко.
— Крепкая кобыла. Перед случным сезоном бывает. — Она взглянула на них, прищурившись. — Сегодня только мальчишки остались. Ньют, ты говорил, что умеешь кататься?
Тот кивнул.
— Бери Гончаго. — Она указала на гнедого. — Резвый, но с тобой справится. А Томми возьмёт Шторма — тот спокойный.
Ньют подошёл к коню. Тот насторожился, уши дрогнули, но не прижались.
— Экипировка где?
— Ты уверен, что справишься?
— Могу и Шторма для Томаса подготовить.
— О, — она улыбнулась, будто услышала что-то забавное. — Тогда пошли на склад.

Склад прятался в тени старых деревьев, доски его стен потемнели от сырости. Внутри пахло кожей и маслом. Она двигалась между стеллажами легко, почти танцуя, вынимая сёдла — одно чёрное, с серебряными заклёпками, другое серое, с вытертым узором. Потом ремни, попоны, металлические пряжки, холодные и отполированные до блеска.
— Разбирайтесь сами. Если что — позовёте.
И она ушла, оставив за собой лёгкий шорох шагов по траве.
— Ты точно справишься? — Томас нахмурился, перебирая в руках уздечку. — Они же кусаются.
Ньют усмехнулся.
— Не ссы, — сказал он. — Всё под контролем.

***

Они перенесли снаряжение ближе к стойлам. Ньют вошёл в денник к гнедому коню без колебаний, как человек, знающий язык этих животных — не словами, а прикосновениями. Его пальцы скользнули по блестящей шерсти, мягко, почти невесомо, будто проверяя температуру металла. Конь не дрогнул, лишь ухом повёл — принял, но не сдался.
Ньют работал быстро, с той странной грацией, которая бывает у людей, выросших среди лошадей: седло легло на спину без единого лишнего движения, ремни затянулись ровно, уздечка скользнула в рот без сопротивления. Всё это выглядело как ритуал — древний и отточенный.
— Первый готов, — сказал он, отряхнув ладони о бёдра. Голос его звучал непривычно светло, почти мальчишески. — Дай—ка мне вещи для второго.
Томас не двигался. Он стоял, заворожённый, наблюдая, как пальцы Ньюта — длинные, с чуть выступающими суставами — ловко затягивают пряжки. Он никогда не видел, чтобы кто-то делал это так. Даже его мать, годами возившаяся с лошадьми, двигалась иначе — практично, без этой почти балетной точности.
— Ты где этому научился? — спросил он наконец. 
Ньют улыбнулся, не поднимая глаз:
— Говорил же. В детстве.
— Я думал, ты просто катался.
— Ну, Томми, — он усмехнулся, — пока не научишься запрягать, тебя к седлу и не подпустят.

Томас почувствовал, как что-то внутри него дрогнуло — глупо, нелепо, как будто он впервые услышал собственное имя.
Он молча наблюдал, как Ньют возится со вторым конём, и впервые ощутил себя неуклюжим рядом с разгильдяем Уиллером. Каждое движение блондина было продуманным, выверенным — даже вены на предплечьях выступали не от усилия, а от какой-то внутренней сосредоточенности. Томас подавал ему вещи, как слуга рыцарю, и от этого становилось ещё неловче.
— Как думаешь, — Ньют отвлёкся, оглядывая свои джинсы, — переодеться или сойдёт? Тянется, вроде.
Он оттянул ткань на бедре, демонстрируя эластичность. Томас резко отвернулся.
— Да, да, сойдёт.

Ньют вывел коня, вскинулся в седло одним движением — легко, как будто его тело не весило ничего. Ветер подхватил его светлые волосы, футболка облепила торс, обнажая очертания рёбер, узкие бёдра. Он сидел на лошади так естественно, будто родился там — и Томас, внезапно осознав всю свою неуместность, почувствовал, как горло сжимается от чего-то горячего и колючего.
— Поехали? — Ньют наклонился к нему, и в его глазах мелькнуло что-то тёплое, почти нежное. — Выведешь сам?
Томас покачал головой.
— Я... я не знаю.
— Тебе помочь?
— Не уверен, что смогу залезть.
Ньют подъехал ближе, протянул руку.
— Можем пока вдвоём. Запрыгивай, я придержу.
Томас схватился за его ладонь — сухую, тёплую, с тонкими пальцами — и неуклюже вскарабкался. Седло оказалось уже, чем он думал. Его бёдра прижались к Ньюту, грудь — к его спине. От неожиданности Томас дёрнулся назад, но было поздно — они уже соприкоснулись, и это касание прожигало, как раскалённая проволока.
— Всё в порядке? — Ньют обернулся, и его губы оказались в сантиметре от носа Томаса.
— Да, — прошептал Том.
Они тронулись.

***

Томас пытался держаться за седло, но руки соскальзывали.
Почувствовав возню спиной, Уиллер мягко вопросил:
— Что не так, Томми?
— Не могу удержаться за седло.
— Зачем за седло? — Ньют рассмеялся, взял его ладони и обвил ими свою талию. — Вот так.
Сердце Томаса забилось так сильно, что, казалось, Ньют должен был услышать его даже сквозь спину.

Они выехали на луг. Ветер нес запах травы, нагретой солнцем, и чего-то еще — чего-то, что исходило от самого Ньюта: чистого, свежего...
— Хочу перейти на рысь, — сказал Ньют. — Ты не против?
Томас не ответил. Он старался не дышать, чтобы не чувствовать этот запах, но это было невозможно — он заполнял все, проникал в легкие, в кровь.
Рысь оказалась неожиданно резкой. Томас, не успев поймать ритм, начал сползать. В панике он расцепил руки и впился пальцами в бока Ньюта. И вдруг порыв ветра, внезапный и капризный, как вспышка летней грозы, подхватил свободно болтавшуюся футболку Ньюта, обнажив полоску кожи. Томас, в отчаянной попытке удержаться, инстинктивно впился пальцами в оголенный живот друга, и мгновенно ощутил под подушечками пальцев горячую, слегка влажную кожу, будто присыпанную тончайшим слоем пыли от быстрой езды. Кончики его пальцев заныли странным покалыванием, будто через них проходил слабый электрический ток, а дыхание перехватило — то ли от бешеного ритма скачки, то ли от внезапного осознания того, что его ладони сейчас предательски лежат на обнаженном теле Ньюта.
Он попытался поправить вздыбившуюся ткань, но ветер, словно насмехаясь, снова вырвал ее из его дрожащих пальцев, заставив вновь и вновь касаться той плоской, рельефной поверхности живота, где под тонкой кожей проступали очертания мышц, напряженных от езды. Талия Ньюта оказалась неожиданно узкой в его широких ладонях, кожа — невероятно гладкой, как отполированное дерево, но при этом живой и теплой, пульсирующей под пальцами.
В отчаянии Томас попытался перенести руки выше, но тут его пальцы наткнулись на выступающие ребра, отчетливые, как клавиши пианино под тонкой тканью футболки. Он рванул головой вперед, ударившись лбом о спину Ньюта, и на мгновение его нос заполнил тот странный, мучительно знакомый запах — смесь пота, нагретого солнцем хлопка и чего-то неуловимого, что было сугубо ньютовским, как отпечаток пальца.
Этот аромат, вперемешку с тактильными ощущениями, вызвал внутри Томаса настоящую бурю. Его руки дрожали теперь не только от напряжения, но и от чего-то другого, более глубокого и пугающего. Пальцы, казалось, жили собственной жизнью — они жадно скользили по влажной коже, бесстыдно исследуя каждый сантиметр, пока мизинец не наткнулся на выпирающую тазовую кость, острый выступ которой странным образом взволновал Томаса еще больше.
Ветер не унимался, то и дело швыряя светлые пряди Ньюта в лицо Томасу, каждая из которых несла на себе тот же мучительный запах — запах бескрайних полей в знойный полдень, запах только что сорванного яблока с соседской дачи, когда сок еще не успел окислиться на воздухе, запах морского бриза, приносящего с собой обещание свободы. Ньют пах молодостью и беспечностью, всем тем, чего Томас так отчаянно жаждал, но никогда не мог достичь.
Какой же Ньют клевый... прямо как игрушечный.

Охваченный водоворотом ощущений, Томас совершенно забыл, что Ньют, сидящий впереди, может почувствовать его возбуждение через ткань одежды. Когда же эта мысль наконец достигла нужного нервного окончания, пройдя по всем извилинам его сознания, щеки Томаса вспыхнули таким ярким румянцем, будто кто-то вылил на них ведро горячей краски. 
— Ньют, стой! — вырвалось у него хрипло, голос предательски дрогнул на последней ноте.
Они уже отъехали достаточно далеко от дома. Ньют плавно перевел лошадь на шаг, затем мягко натянул поводья, и животное послушно замерло, только ноздри его раздувались от быстрого бега.
— Что случилось?
В его голосе Томас уловил странную ноту — не тревогу, а что-то более сложное, почти предчувствие.
И только сейчас, в этой внезапной тишине после бешеной скачки, Томас осознал, что спина Ньюта тоже вздымается в такт учащенному сердцебиению. Этот ритм передавался ему через тонкую ткань футболки, как зашифрованное сообщение.
— Мне... мне надо отлить, — выдавил из себя Томас, чувствуя, как язык прилипает к нёбу.
— Понял.

Томас спрыгнул с лошади так стремительно, будто седло вдруг раскалилось докрасна. Он почти побежал к ближайшим кустам, спотыкаясь о кочки. Опустившись на корточки, он закрыл лицо ладонями, пытаясь глубокими, размеренными вдохами унять бешеную дрожь в коленях. Когда пульс наконец немного успокоился, он осторожно выглянул из-за укрытия. Картина, представшая его глазам, была странной: Ньют нервно шагал туда-сюда перед лошадью, глубоко затягиваясь сигаретой. Его пальцы странно подрагивали, когда он стряхивал пепел, а взгляд метался по сторонам, ни на чем не останавливаясь.
— Томас, поехали обратно! — вдруг резко крикнул Ньют, — у нас еще тренировка!
— Ты там вечно ссать будешь?! — добавил он уже откровенно раздраженно. — Давай теперь ты спереди, я устал!

— Он злится, — пронеслось в голове Томаса, — конечно злится, я же его облапал как последний извращенец. Надо было сразу отказаться и сесть на другую лошадь.
Когда возбуждение наконец улеглось, Томас нерешительно вышел к Ньюту. Напряжение между ними стало почти осязаемым. 
— Залезай, — пробормотал блондин, упорно глядя куда-то в сторону от Томаса.
Тот сделал несколько неуверенных попыток вскочить в седло, но каждый раз не хватало толчка, и вторая нога беспомощно болталась в воздухе.
— Только не беси меня сейчас, Эдисон, — сквозь зубы процедил Ньют.
— Да что, черт возьми, случилось?!
— Ничего. Просто устал и хочу есть, — ответил Ньют монотонно, все так же избегая встретиться взглядом.
Томас пристально всматривался в его профиль, пытаясь разгадать эту внезапную перемену.
— Это из-за того, что я... — начал он, но слова застряли в горле, будто кто-то перекрыл кислород.
Он замер, потом, собравшись с духом, снова попытался взобраться на лошадь. С пятой попытки это наконец удалось. 

Ньют докурил сигарету, затушил о подошву ботинка и небрежно сунул окурок в карман джинсов. Затем одним плавным движением вскочил в седло позади Томаса.
— Быстро ехать не будем, — сказал он уже немного мягче. — Давай шагом, ладно?
Томас лишь кивнул, взял поводья и направил лошадь к дому. Они ехали молча, и только когда лошадь начинала подниматься в гору, Ньют слегка касался плеча Томаса — быстро, неловко, словно боясь обжечься.

*Обводящий удар в теннисе — это технический приём, когда игрок направляет мяч мимо соперника, который находится у сетки, делая его удар труднодосягаемым или недосягаемым вообще.
*Бэкхенд (backhand) - это удар по мячу (или волану), выполняемый со стороны, противоположной рабочей руке игрока. Для правши это обычно удар слева, а для левши - справа. В отличие от форхенда, при бэкхенде тыльная сторона кисти движется вперед, навстречу мячу.