Глава 10
Времени прошло достаточно, чтобы научиться держать в себе самую истинную и неподвластную скорбь. Этот период всегда мрачен и вызывает сильнейшее отвращение в нашей жизни. Любой человек бы согласился с тем, что «скорбь» самое безвыходное и угнетающее чувство, что может подавить лишь время.
Когда я потерял мать, время шло протяжно, будто бы медленным течением реки, неся меня к обрыву, жизнь делала новый круг, и снова, и снова, не торопясь, приближала меня к концу.
Осознание того, что Грейс проходит сейчас то же самое, сильно огорчало меня и приносило столько же боли, сколько на первый взгляд и ей. Мои чувства к ней уже не было смысла прятать. С каждым днем я все больше убеждался, что как раз-таки эти чувства и были ее утешением в той непроглядной тьме, что окутывала каждого человека с утратой близкого. Счастье, что я испытывал при осознании нужности (хоть и не в таких благополучных обстоятельствах) было пределом мечтаний, что посещали меня каждый вечер, как случилась наша вторая встреча.
За то время, что она была со мной, Грейс плакала всего дважды: когда стояла на пороге дома, и когда нашла под моей кроватью бутыль виски, что опустошила уже к тому времени, как я пришел после заката. Меня это ничуть не смутило. Мое превосходное мнение и очарование ею, способствовало такой высшей способности, как закрывать глаза на все, что могло смутить другого, и просто принять это данным.
Но после этого, нам все же пришлось поговорить на одну тему, после которой спиртного в доме больше не было.
Ее гордыня мешала мне позаботиться о ней. Но лишь тем вечером, тем единственным, уже холодающим вечером, я переступил через все возможное в своей жизни. Поливая из ковша ее продрогшие, исхудавшие плечи, я смотрел на ее темнеющие волосы от струйки воды, и приговаривал что-то, что мог бы сказать только человек, чувствующий любовь... такую необоснованную временем, разрушительную, но и окрыляющую до безумия во всех ее проявлениях.
Она пыталась сказать мне что-то, но из этого выходил лишь пьяный еле слышный шепот. А потом и вовсе я пытался сделать все, чтобы она не засыпала, когда я окутывал ее полотенцем. Больше мы об этом не разговаривали.
Прошла неделя. Мы проводили вечера и ночи вместе, наслаждаясь той близостью, что давала нам намного больше, чем могли мы получить, будь бы мы порознь, иль вовсе не встречались. Без лишних деликатностей мы приняли решение, что пока что она будет жить у нас с отцом. Решение это далось ей с трудом, но через какое-то незначительное время она все же согласилась.
Спустя первые два дня она спокойно уже выходила из моей комнаты, а позже, вовсе нашла увлекательным беседовать с моим отцом. Прекрасно зная ситуацию, она никогда не ставила меня в положение, которое возмущало бы меня хоть немного.
Отец мой был вовсе не против появления женского лица в доме, иногда мне даже казалось, что он хочет, чтобы она осталась с нами навсегда. Он был любезен с Грейс, разговорчив, и я бы сказал, что за эти дни он, даже полюбил ее, нежели одобрил. Его забавляло, когда она спорила со мной на бытовую мелочь; в его глазах появлялся огонек, когда Грейс проявляла остроумность и веселый нрав, даже когда сама еле держалась на ногах.
За время моего отсутствия дома, она перечитала всю домашнюю библиотеку и пересказала краткое описание старику за медной работой. Я не считал даже нужным разговаривать с этим человеком, но слова «против» никогда бы не произнес. Ведь мне было даже не описать какую благодарность я испытывал, когда ощущал ее присутствие рядом, хотя ей, может быть, и казалось это мелочью.
Время шло, а я все набирался смелости спросить: «Что все же случилось?» Мы обсуждали наше детство, боясь подойти к будущему. Обсуждали темы, что заставляли ее на секунды улыбаться, но мимолетная радость быстро сливалась с тишиной и напоминала ей о потере. Пройдя четыре дня, она сама начала столь щепетильную тему.
Отца ее нашли повешенным в своем кабинете, без записки и без малейшего объяснения. Следствие объявило, что произошедшее было основано на слабой выдержке трудностей, что плотно связаны с работой. Грейс утверждала твердо... уверенно и несомненно, что отец не был жадным до денег, и не жил своей работой настолько, чтобы совершать импульсивные, необратимые поступки. Мать ее не верит в убеждения, что все может быть иначе.
Я промолчал, но в голове моей мелькнула мысль, как же может мать так холодно относиться к страданиям и словам своего дитя? Она лишь пустила слезу перед следователями и сразу же занялась бумагами о доходах. Остаток дня она твердила про его ужаснейшие качества, особо выделяя эгоизм и бездушие, приговаривая: «Вот, появились трудности с деньгами, и сразу на тот свет. Что за мужчина оставит свою женщину, в его долгах и финансовых проблемах?!»
Грейс же, зная, своего отца, твердила только то, что в петлю он бы не полез. А вот, у влиятельных людей, чужие денежные трудности, вызывали разные выгоды. Для конкурентов в деле ее отца было место радости, как обычно, это бывает. Но в любом бизнесе, за одной шишкой стоят более крупные, кому такой расклад событий совсем не по рукам.
Людям опасным, как описала Грейс. И запуганным шепотом, будто бы нас подслушивают, рассказала, что накануне произошедшего, видела людей, с которыми якобы связывался отец. И о которых она так подозрительно отзывалась. По ее предположению для них могли появиться проблемы с очень уж отсроченной невыплатой долга, связанным с критичным денежным положением ее отца.
Но это всего лишь были предположения, выдуманные истощенной от жизни Грейс, что не могла смириться с суицидом отца. Мог ли, по словам Грейс, добрый человек, связаться с настолько серьезными людьми, что провинность ему стоила бы жизни...? Мог бы, но есть ли смысл копаться в том, что не принесет никакого другого исхода? Я забываю об этом, целуя ее соленые мокрые губы.
Этой ночью она плакала третий раз.