Драгана. Сердце медведя

Куропатка слетела с дерева, и Драгана, злобно простонав, опустила лук. Они с матерью не ели два дня ничего кроме грибов и ягод, а рыба в их маленьком пруду возле землянки уже как с месяц перевелась. Драгана выловила всю ту, что ловилась, не оставив ничего для будущего потомства. Ни рыбки, ни икринки. Но откуда ей было знать, что так нельзя? Разве ее мать, Братислава, хоть однажды давала дочери уроки женской природы? Разве учила обращаться со своим телом, которое уже начало расцветать и давать красный сок? Разве говорила она Драгане о том, что выносила ее в своем лоне? Нет, Братиславе не хватило смелости, и маленькая Драгана утешалась байками о том, что ее сплела Великая Ткачиха. Как и остальных в их ельнике: куропаток, зайцев, рыбешек и даже саму Братиславу.

По весне Драгане стукнуло пятнадцать, и вместе с тем ее тело решило, что время пришло. Слишком поздно по сравнению с другими девушками Велесберии: те, особенно божественного рода, к пятнадцати годам обычно несли уже второго дитя и готовились к третьему. Пришла кровь, проклюнулись волосы в нежных сакральных местах, налились груди, но не пришло желание. И было бы кого желать? Там, в густом ельнике, спрятанном от всего княжества, Драгана провела все свои пятнадцать лет от своего рождения и не знала иных людей, кроме себя и собственной матери. И потому вместо желания плотских страстей пустоту в чреве заполнило нечто иное: охотничий запал. С первой кровью Драгана сделалась неспокойной. Доселе прилежное дитя, она не могла усидеть на месте во время часа грамоты, нервничала, румянилась, едва подавляя в себе желание что-нибудь сломать, уничтожить, умертвить, посмотреть, что будет, если ослушаться мать.

И вот, юная охотница, занимавшаяся этим ремеслом всего-то не больше трех месяцев, стояла посреди родного ельника и злилась на Великую Ткачиху — ей ведь нужен был хоть кто-то, на кого можно было злиться.

— Чего же ты сейчас их не сплетешь, когда нам едать нечего?! — бурчала Драгана, отчего-то представляя, что Великая Ткачиха где-то сидит на небе и слышит ее, но не отвечает. Нарочно. — Чем не угодили мы тебе, старуха?! Потешаешься над нами?!

И сколько бы дней Драгана ни училась стрелять из самодельного лука, у нее никак не выходило поймать ни куропатку, ни даже рябчика. То ли ей не хватало умения быть тихой, то ли лук слишком скрипел — но рябчики и куропатки успевали удрать до того, как Драгана только начинала натягивать тетиву. Иногда помогали самодельные ловушки и капканы, но ждать приходилось долго.

— Ах так, — девчушка пробубнила про себя, утирая бегущие сопли рукавом. Уже холодало, было по-осеннему морозно, кончался вересень, месяц цветения вереска, а Драгана поспешила и вышла на охоту в одной только рубахе, завязав ее узлом между ног, чтобы подол не мешал бегать.

Молодая охотница почесала до красноты коленку, щеку, но зуд никак не уходил. Видать, оранжеголовая куропатка разозлила ее с лихвой. Тогда Драгана вытянула руку вперед, чтобы осмотреть лук.

— Уродство какое!

Драгана натянула тетиву, прицелилась в шишку на одной из нижних еловых веток и отпустила стрелу. Та покряхтела, но все же свистнула. А что толку, если шуму наделала? Тут не только куропатка с соседней ели улетит, но и боги, давно ушедшие с земель, за Мавкино море, навострят уши. К слову о богах: хоть это и были сказки ее матери, Драгане хотелось в них верить. Море! И что это такое и как это можно себе представить? Наверное, это как небо, только наоборот.

— Значится, дело в тетиве... — на этот раз Драгана почесала затылок и побрела искать стрелу в можжевеловых зарослях. — Надо править...

Девчушка не знала, что лук, который она придумала одну седмицу тому назад, уже давно существовал в мире, потому как она и не знала, что мир, дальше ее хвойной дубравы, пруда, землянки и матери, существует. И даже Мавкино море существует. Драгана была уверена, что сама выдумала и изобрела такое потрясающие орудие. Она даже научилась сбивать шишки с деревьев, но эти... куропатки! И, быть может, если бы Драгана ведала больше об искусстве владения луком и его изобретении, то давно бы смастерила кое-что получше. Чего только стоили наконечники из сварогорской стали! Их можно было бы добыть и здесь, в Велесберии, правда выложив серебряников в четыре раза больше. А пока... только один гибкий прутик, заменяющий дугу, и другой прутик, заостренный камнем. Тетиву она сплела из собственных волос. Природа наградила ее густой и белокурой, как пшеничное поле, косой, и, казалось, только одним ее волоском можно было перерезать кому-нибудь глотку. Что же до названия, это мать подсказала Драгане назвать лук — луком, поскольку сама Драгана звала ее изобретение просто "штуковиной".

— Почему же... "лук"? Что это за слово такое? — удивлялась Драгана.

— "Лук" на роданском — значит, "изогнутый", "изгиб". Из роданского слово перешло в берский сразу после войны, и так и прижилось. Ты снова не делала те задания, что я дала тебе после нашего часа грамоты? — умело выкручивалась Братислава, говоря с дочерью на берском. — Впрочем, называй его, как хочешь. Я просто подсказала...

— Зачем мы вообще говорим на двух языках? — сдвигала брови Драгана, снимая со спины лук и укладывая его на особенное место у кровати. — Куропатки и рябчики ни того, ни другого не ведают, я проверяла. А больше говорить нам не с кем! Так, какой прок?

— Не ерничай! — Братислава только вздыхала и легонько толкала дочь в спину между лопатками, чтобы та шла скорее умываться.

— Хоть бы эта старуха мне хоть раз ответила, а то ведь молчит, — продолжала бубнить Драгана, нагнувшись над умывальником.

— Что еще за старуха? — Братислава едва выдавила из себя, и на ее лбу заметно набухла синяя вена, запульсировала.

— Великая Ткачиха.

Братислава с облегчением закатила глаза. Они все еще одни. Только вдвоем.

Мать-то знала, что такое лук, и лет пятнадцать назад даже умела им пользоваться. И когда ее дочь притащила домой две палки и заявила, что придумала "штуковину", чтобы стрелять куропаток, Братислава напрягла все свои мышцы лица, чтобы не рассмеяться и не рассказать дочери правду. А ведь Драгане еще предстояло узнать, что такое колчан и что необязательно за каждой стрелой мчаться в кусты, упуская куропаточку или зайца.

И хотя эта "штуковина" ловко сбивала сосновые шишки, она никак не могла пронзить насквозь и умертвить сладкую, жирненькую тушку к ужину, потому как делала много шума.

До того, как Братислава засела в землянке, высохшая от болезни, она сама добывала еду, и Драгане никогда не приходилось думать, откуда она берется. Все, что от юной берки требовалось — учиться грамоте, а именно двум языкам, роданскому и берскому, следить за чистотой в клети и помогать матери, когда та скажет. Братислава всегда возвращалась с полным мешком: и мяса принесет, и рыбы, и березового сока добудет, хотя самой Драгане запрещено было ходить до берез. Теперь же все легло на плечи дитя, и оттого она стервенилась — не получалось, как у матери. Братислава чахла, едва могла ходить далеко от землянки, и ей нужна была горячая животная кровь.

— Сегодня снова грибы, а завтра, обещаю... обещаю, что вернусь с мясцом или какой птицей, — Драгана вывернула подол, и по узенькому столу, испещренному щелками, покатились увесистые сочные боровики. — Не понимаю, почему охота мне совсем не дается! Я плохая охотница! Как же это делала ты?

— Дочурка, — ее мать, совсем худая и высохшая от болезни, протянула длинные пальцы к Драгане. — Не печалься зазря. Ты выглядишь потухшей. Приноровишься — все получится. Вспомни, как ты поначалу долго рыбу ловила. Она даже с берегу умудрялась у тебя сбежать.

Братислава знала, что в той неудаче не было вины Драганы. Так уж сложилось: за красной нитью все работало иначе.

— Как не выглядеть такой, матушка? Мы не ели ничего два дня, а уже холодает. Я должна думать лучше. Ты займись супом, а я... я пойду, подумаю, как мне быть завтра. Нужно что-то с луком сделать. Или новый пруд найти. Быть может, если зайти чуть дальше...

— Стой, я могу помочь тебе, — вдруг взволнованно ответила Братислава. Она уж точно не хотела, чтобы ее дочь заходила чуть дальше. Только не за красную нить. За красной нитью березовая роща, а за березовой рощей тракт, и хотя он давно заброшенный, бывает, какой охотник иль заплутавший бедолага все же окажется на нем.

— Как же?

— Помогу тебе смастерить хороший лук, настоящий лук, и охота пойдет лучше, — Братислава боялась, что дочь ее отправится искать новый пруд подальше от их землянки, и на то у нее были свои причины.

— А тебе откуда... знать?

— Помнишь те сказки о смелых роданских охотниках, что ты любила, когда была совсем малышкой?

— Которые ловко сражались во время Чистой войны? Да, помню. Немного, — Драгана сдвинула брови и села обратно за стол, к матери, которая уже принялась чистить грибы самодельным ножичком.

— У тех охотников были самые лучшие луки. Ими можно было поразить любую нечистую тварь, а уж куропатку — подавно! Мы сделаем тебе такой же! — Братислава загадочно улыбнулась. Она не договорила главного: с таким луком и не нужно быть хорошим охотником, стрела сама найдет сердце, в какое вонзиться.

— Но это всего лишь... сказки... ни Родании, ни охотников, ни их лучших луков не существует, верно?

Братислава покрутила в руке чищенный липкий боровичок и облизнула нижнюю губу.

— Верно, — бросила она, и голос ее дрогнул, натянулся, как сама тетива, и зазвенел. — Но, может, мы попробуем, и у нас получится сказку сделать явью? Главное, верить. А если хотя бы два человека верят во что-то, разве можно сказать, что это что-то не существует?

Драгана покачала головой, но в глазах ее все же блеснуло недоверие.

— Утром отправляйся до нашей полянки, к орешниковым зарослям. Да возьми с собой топорик. Сруби то деревко, что самое маленькое, с тебя ростом, помнишь? Опосля принеси можжевельника и крапивы, и ту единственную березку, что есть в нашем ельнике. Хорошо бы, если бы у нас были кишки какого животного, но пока что этим не богаты.

— Кишки?

— Для тетивы, — Братислава бросила последний очищенный гриб в деревянную миску. — Ну вот, можно в котелок бросать. Кишки и сухожилия — хороши для тетивы. Знаешь ли ты, Драгана, из-за чего однажды один из великих роданских охотников со своим отрядом потерпел поражение во время Чистой войны?

— Нет, я уже... не помню... тех сказок настолько хорошо, — Драгана нервно почесала свой лоб и сделала гримасу.

— Его звали Зверобой, для ближних просто и ласково — Зверя. В одну из ночей Чистой войны пошел дождь. И когда Зверобой уже натянул тетиву, чтобы поразить своего врага, тетива его... растаяла... разбухла под дождем, и уже ни к чему не была пригодна.

— Но кто был тем самым врагом? Ты мне никогда этого не говорила.

— Потому что уже никто и не помнит правды...

— Не помнит? Разве это не просто сказки, что ты придумала сама?

Братислава прикусила язык.

— Не совсем сама. Когда-то здесь были боги, это правда, но они ушли, и только мы с тобою остались.

— Мы тоже боги?

— Драгана, — ее мать подняла на нее черные глаза. — Прости, пожалуйста, если я запутала тебя своими историями... я лишь хотела развлечь тебя, и, кажется, заигралась.

Драгана еще немного помолчала, а затем задала следующий, главный вопрос, как бы позволяя матери уйти от неприятного разговора.

— Из чего же она была сделана? Та тетива?

— Из конопли.

— А я свою... из своих волос сплела...

— Недурно, — Братислава похвалила дочь, но тут же обеспокоенно на нее посмотрела. — Сколько ж ты волос повыдергивала? Не больно было?

— Я... — Драгана повернулась к матери спиной и приподняла верхнюю часть волос, оголяя затылок.

Братислава ахнула, увидев проплешину.

— Отрезала! И меня не спросила!

— Волосы отрастут, а тебе... еда нужна, — Драгана взяла миску со стола и подошла к очагу в центре их небольшой, темной землянки. — Завтра сделаю все, как ты сказала. А пока... давай поедим.

И Драгана сделала. Уже на рассвете, когда Братислава вышла из землянки, чтобы продышаться и размяться, абы ноги совсем не отказали, она наткнулась на орешник, можжевельник и крапиву.

— Забыла еще кое-что, — протянула матушка. — Драгана, ступай к пруду за водой. Еще принеси ягод, каких найдешь, марены, и... шишек тоже собери.

— Зачем же?

— Сделаем краску!

Драгана насупилась, но все за пятнадцать лет она никогда не ослушивалась матушки и пошла за шишками, водой и ягодами. Ягоды и шишки и впрямь Братиславе не были нужны. Зато было нужно время. Когда Драгана исчезла в хвойной дубраве, Братислава тут же затащила все материалы внутрь, заперлась в землянке, разобрала очаг, отодвинула все камни, сдула пепел, и подхватила одну из половых досочек за край.

— Вот и ты, — Братислава вынула из бездны потертую, мятую и пожелтевшую книгу в кожаном переплете. — Так-так-так.

Она принялась листать страницы, в каких-то местах уже изъеденные жуками, а в каких-то промокшими, но Братиславе и не нужно было видеть каждое слово, выведенное роданскими чернилами. Ей достаточно было пары слов, чтобы напомнить, чтобы оживить то, что давно уснуло.

— Березовые накладки... так... тут перемотать... а тут можжевеловая накладка... крепим тетиву, — ее тонкие сухие губы вспыхнули, наполнились кровью, когда она читала полушепотом слова, что уху ее были сладки. То был мертвый язык, язык Велесит. — Давай, Драгана, погуляй еще пару часов, а матушка все сделает...

И она сделала.

— Где бы ты ни был, ты всегда здесь... — Братислава закрыла книгу и уставшими пальцами погладила ее кожаный переплет, на котором красовался тисненый золотом герб. На нем была изображена первая буква языка Велесита, похожая на перевернутую берскую "А" – . Солнце обнимало букву своими лучами, и все это находилось в пасти свирепого медведя. — Ты бы гордился тем, какой Драгана растет охотницей. И если бы не красная нить, она бы сама это увидела.

Когда Драгана вернулась домой с двумя полными корзинами наперевес, на столе ее ждал резной лук, и это был не просто лук, это был...

— Луковище! — вскрикнула Драгана, а затем перешла на шепот. Ей казалось, только так можно говорить рядом с этим предметом. — Он... чудесный... с меня ростом будет...

Драгана провела пальцами по выженным узорам на рукояти.

— Матушка, ты настоящая богиня...

Братислава дрогнула, помотала головой, но все же натянула улыбку.

— Ты хотела сказать, мастерица на все руки? Это не лучший лук, что можно было бы сделать, но это лук, который можно смастерить за пару часов. Такие готовили во время Чистой войны, практически на поле боя, когда иной лук ломался или воин и вовсе оставался безоружным.

— Как ты... смогла все это сделать из своей головы? — Драгана подняла лук и перестала дышать. — Мне даже смелости не хватает взять его покрепче.

— А надо бы. Иначе улетишь вместе со стрелой, — хихикнула Братислава, но тут же закашлялась и села за стол. — Тетива крапивная, дочурка. Иного не имеем, поэтому... не ходи никуда в дождь.

— Сегодня улетели последние утки, я видела. Они улетают и не возвращаются, — Драгана поставила лук возле кровати, на которой они спали вместе с матерью. — Каждую осень одно и то же. Они улетают и больше никогда не возвращаются. Что-то не так с нашим лесом. Что же будет, когда здесь совсем никого не остается? Ни муравья, ни жучка...

Братислава поправила выпавшую прядь за ухо, чтобы выиграть время и собраться с ответом.

— Кажется, я знаю, что тебе подсказать, дочурка. Вместо того, чтобы их распугивать и заставлять покидать нашу дубраву, ты сделайся им другом. И тогда будет у тебя всегда на столе и мясо, и яйцо.

А что еще Братислава могла посоветовать дочери? Ведь она права. Права. Никто из чужаков не может пересечь красную нить. Доселе, еще будучи здоровой, Братислава выбиралась за пределы ельника, чтобы добыть еды и кое-какие припасы. Она могла рисковать собой, но только не дочерью, и Драгана не знала о вылазках матери. А теперь, когда рыба иссякла, утки почти все улетели, а Братислава не могла стоять на ногах и больше пяти минут...

— Как это? — Драгана сдвинула брови.

— Нужно построить им дом, прямо здесь, возле нашей землянки.

— Держать их в неволе?!

— Это называется... вести хозяйство, Драгана. Несколько куропаток снесут тебе яйца, ты часть из них съешь, другую часть вырастишь и отправишь на мясо, третью часть оставишь, чтобы снова получить с них яиц.

— Как же я их поймаю? Не выходит у меня ничего с луком! Да это и вовсе нечестно!

— Есть одна уловка... Я могу научить тебя ей, — Братислава наклонилась через стол к дочери и заговорчески зашептала.

— Конечно! — Драгана тут же расцвела.

— Куропатки — птицы ленивые, любят парочками гулять по земле. Так их найти сложно, они прячутся в кустах, сливаются с листвой своим оперением... Ежели ты их выманишь в воздух...

— Я так и делаю!

— Но тогда они летят от тебя. Но если же им напеть кое-что...

— Напой!

И Братислава сложила губы в трубочку, сделала глубокий вдох, закрыла глаза и запела. Глаза Драганы оказались на мокром месте. Она и сама была готова стать куропаткой и прыгнуть сердцем на стрелу. Это была не просто песня. За пятнадцать лет своей жизни с матерью Драгана часто заставала ее поющей. Но это... Это было нечто иное. Красивое и страшное. Страшно красивое. Нечеловеческое. Мед на языке, что оказывается ядом. Колодец в знойный день, в котором вовсе нет воды и он наполнен землею. Собственная мать, что оказалась убийцей.

Драгана пыталась сглотнуть, а не могла. Пыталась пошевелить мизинцами на руках, а они едва дрогнули и тут же устали, будто с три часа держали на себе стопку книг.

— Мама... — наконец, Драгана смогла говорить, и из ее груди вырвался этот прежде застывший стон, когда песня матери отпустила ее и сделала вольной. — Что... это было? — Драгана резко отодвинулась от матери и вросла в спинку стула. Ее ноздри раздувались, как у запуганного кабанчика. Из глаз посыпались слезы. — Это будто была не ты, а что-то внутри тебя!.. Что ты сделала со мной? Что ты...

Братислава испуганно посмотрела на дочь, будто совершила нечто непростительное, нечто, что вышло случайно и совершать того она не хотела.

— Я... Драгана, мне что-то дурно стало... пойди... погуляй... опробуй свой лук, — Братислава, пошатываясь, вышла из-за стола. Драгана провожала ее взглядом.

— Кто научил тебя этой песне?

— Драгана... пожалуйста...

— Почему мне кажется, будто ты постоянно что-то скрываешь от меня?..

Братислава оперлась руками о спинку стула и провела языком по верхним зубам.

— Никто. Моя мать научила. Как и я тебя. Сейчас.

— Что это значит? Ты не научила меня... ты просто... просто спела это и... мне стало... дурно! — Драгана едва могла соединять буквы в слова, а слова в предложения. — Откуда ты взяла меня?

— Драгана, к чему такие вопросы? Мы говорили об этом много раз.

— Я видела... куропатки... ты сама сказала... они ходят парами, — Драгана поднялась из-за стола, чтобы быть одного роста с матерью. Она сверлила ее янтарными глазами. — Я извела всех рыб в пруду, и теперь нет другой. Им больше неоткуда браться! Откуда ты взяла меня? Откуда у куропаток берутся яйца?

— Меня учила моя мать. Как я тебя сейчас. Вот и все.

— Я спросила, откуда ты взяла меня! — голос Драганы зазвенел.

— Великая Ткачиха сплела тебя для меня, — Братислава произнесла то совсем невнятно. Она ненавидела лукавить. Она ненавидела эти вопросы, но она знала, что Драгана их однажды задаст.

— Где же она живет? Я хочу увидеть ее! Значит, она настоящая? А остальные?! Велес? Сварог? Семаргл? Остальные?! Где эта старуха?!

— Она вовсе не... Драгана, мы говорили об этом много раз, — Братислава с силой задвинула стул, что тот жалобно проскрипел. — Я же сказала. Мне дурно. Пойди и погуляй!

— Ответь на этот вопрос и я уйду!

— Ах, — Братислава сжала кулаки и челюсти, прорычала. — Никто не знает, где живут те боги теперь. Они давно покинули наши земли! Я говорила тебе об этом много-много раз!

— Никто?

— Никто.

— Значит, есть кто-то еще кроме нас двоих? — Драгана снова сдвинула брови, в ее глазах блеснули надежда и озарение, но с тем же — и злость.

Братислава растерялась. Ее нижняя челюсть отвисла.

— Нет, — резко ответила она. — Только ты и я. Больше нет никого.

— Но ты сказала так, будто...

— Нет, я просто так сказала. Не больше.

— Но...

— Драгана, уйди вон и оставь меня в покое! — Братислава ударила ладонью по столу, и девушка подскочила. — Каждый перунов день одно и то же!

Драгана видела, как мать сдвинула лопатки и втянула шею. Она видела, что мать лжет. И не просто лжет, а чего-то боится.

— Ухожу, матушка... — пропела она, шмыгнула носом, схватила лук и бросилась из землянки прочь со всех ног.

Братислава тут же по привычке схватилась за спину, проверяя, не случится ли того, что обычно случалось с нею во время злости... но нет, все это было в прошлом. Она больше не та, кем была, и прошлого уже не воротить, а вот призрачная боль никак не хочет оставить ее. Ей казалось, что спину ее ломает, кости трескаются, а кожа рвется, но ничего не было из того на самом деле. В агонии Братислава упала на колени и обняла себя руками, чтобы унять боль, чтобы утешить свое бренное человеческое тело. Две крупных слезы скатились по ее бледным щекам.

— На какую кикимору я открыла свой рот... — выругалась она вслух и потерла переносицу. — Так и до беды недалеко... и ни одна красная нить не поможет, если ты будешь себя вести, как дура! Ах, ну вот же дура! Но ведь однажды она должна была научиться...

Братислава сползла на четвереньки и посмотрела на себя в ведро с водой. Она поджала подбородок, и клеймо на кончике ее подбородка забавно сплющилось. То была черная полоска идущая от внутренней части нижней губы. Она заканчивалась, чуть завернув на подвижную кость челюсти, и потому другим не было видно ее конца, если Братислава не запрокидывала голову. У Драганы была точно такая же, и потому девчушка считала это естественной неотъемлемой частью своего тела и вопросов не задавала. Они называли ее Семаргловым лучом.

— Эр... сил... многер... би... дуа... — прошептала Братислава над ведром воды, прикусила губу до крови и опустила голову вниз, чтобы сделать глоток.

— Если ты пришла спустя столько лет, значит, дело совсем плохо? — знакомый голос зазвенел вдалеке, и Братислава расплакалась. Соленая кровь из ее губы смешивалась с водой все больше, и голос звучал все четче. — Пятнадцать лет я тебя не слышала, подруга. Я рада, что ты еще жива. В Родании разное говорили.

— Защити мою Драгану, если она однажды переступит красную нить... Защити ее, Ривка. Отправь к моим сестрицам. Если придет к тебе, больше нет меня, больше нет Гамаюн. Чувствую я, что мне недолго осталось, я свое отжила, и Морена ждет меня.

— Ты ведь знаешь, что больше нет Морены, пропала она совсем давно, как и другие боги.

— Что же будет, если я погибну? Я ведь теперь всего лишь человек.

— Живи, сколько можешь, найди в себе силы жить... иначе закончишь как я. Или еще хуже — в Скверных землях. Говорят, Дети Чернобога становятся все сильнее. Великий Князь издает новый указ о запрете на убийства и даже собственную смерть.

— О чем ты, Ривка? Что за глупость?

— Скажи ты мне, какая глупость тебя заставила выбрать эту жизнь? Твоя суразенка стоила того?

— Думаешь, он тоже там? В Скверне? — после недолгого молчания прошептала Братислава.

— В Нави его никто не видел и не слышал, Гамаюн. Не думаю, что он кончил хорошо.

— Тогда для меня это не будет наказанием, если же мое тело будет рядом с его.

— Для этого придется выйти за красную нить и сдаться.