Глава бублик: Да, к черту эту контору!
- Лучшее начало любого дня - это кружечка горячего чая с утра пораньше. Давайте принесу, обсудим всё в спокойной обстановке, милочка моя.
Дедушка Айк улыбался - и этим, как ни странно, сохраняя чрезмерное спокойствие. Его мягкая, почти отеческая улыбка будто прятала капкан под пушистым ковром. Тех, кто ещё не познал тьму, она обезоруживала сразу. Остальные же видели то, что было по-настоящему - змея.
Он разглядывал не просто внимательно - с научной холодностью. Одурманивал без лишних слов. А если требовалось - жалил. Без предупреждения, без лишнего театра. За это его и ценили в «Замке». Там, где хищников ценят по остроте клыков, он занял кресло HR-директора - и никто не осмелился возразить.
Ходили слухи, среди коллег, что он метил в кресло гендиректора, но добровольно уступил Почему - не знал никто. Версии ходили разные: от внутренних договорённостей до желания остаться в тени.
Его откровенно недолюбливали. Но даже самые раздражённые сотрудники, едва сдерживавшие злость при виде старика, признавали: по части подбора людей ему не было равных.
Именно он изобрёл ту самую нынче популярную систему отбора - четырёхступенчатый, как лестница в неизвестность, «квартет», состоящий из: анкеты, тесты, вычисления, игры.
Первый этап напоминал скорее допрос. Комната - зал с тусклым светом, расставленные в строгом порядке стулья с пюпитрами. Над головами - камеры, одна за другой, как стая хищных птиц, выслеживающих каждое движение. Воздух пах чем-то стерильным, как в операционной, где вместо скальпелей - слова и бумага.
Сам по себе этап проходил больше как государственный экзамен выпускника школы. У каждого свой номер и завервированное место, в том числе и у экзаменаторов. Их усадили по углам помещения с маленьким столиком и бутылкой воды. Однако они предпочитали ходить между рядами, высматривая каждого из кандидатов. Задача у них сложная - из триста кандидатов вытащить лучшие части «топора» или «снеговика».
Каждый из них по своему индивидуален. Где-то хороши в одном, а где-то в другом. Кто-то умён, а кто-то удачливый. Всех экзаменуемых объединяло одно - получить хоть какую-то должность в «Замке», ведь здесь пахнет большими деньгами, возможностями улучшить свою жизнь. И не важно на какую должность ты претендуешь, все кто желает работать здесь обязаны проходить «квартет».
Однако есть в «квартете» маленькие особенности.
Вот например анкета. Она выглядела почти оскорбительно простой. Белый лист, стандартный шрифт, никаких пометок или загадочных знаков - только вопросы. Но стоило начать читать, как у большинства начинало дёргаться веко: «Кто ты? Почему любишь это? А почему ненавидишь?Напиши рецепт любимого блюда.Ты уверен(а), что ты - это ты?»
И это только четверть из всех вопросов.
Айк не придумывал их с расчётом. Он даже не тратил на них и десяти минут. В тот день, когда анкета была составлена, он расписывал отчёт по внутренним расследованиям, параллельно жевал сухой бублик и думал о том, кого бы уволить до конца недели. Просто захотелось отдать эту задачу на аутсор - пусть кандидаты собеседуют сами себя.
Парадокс заключался в том, что никто так и не понял, вопросы придумались за утром в день сдачи. Руководство нашла в них какие-то «потайные смыслы», раскрывающие всю подноготную человека.
Как это произошло, дед так и не понял. Возможно, и не стремился. Но всё это - воспоминания, лишь фон для настоящего.
В кабинете уже стояла она - кудрявая, прямая как стрела, дышащая гневом, прокатившаяся по бетонному коридору ярости. Влетела без стука, без паузы, как грозовое облако с характером.
Дверь хлопнула, как выстрел. В воздухе чувствовался весь её гнев. Айк не вздрогнул. Он даже не повернулся сразу - лишь поднялся и подошёл к тумбочке, как если бы заваривание чая было важнее любой бури.
- Какой, собака, чай? - уже выкрикнуто, уже прозвучало.
Но ничего не произошло. Он улыбнулся - своей мягкой, липкой улыбкой, которой можно было приклеить стену.
- Индийский. Есть ещё из Китая, раз уж вы из буйных - отозвался хриплым голосом Айк.
- Я не за чаем сюда пришла,- процедила сквозь зубы, сдерживая дрожь.
Айк кивнул, даже не слышал. Всё так же медленно, почти лениво, он продолжал насыпать заварку в пузатый чайник. Движения его были выверены, нарочито неторопливы - как у фокусника, знающего, что зритель всё равно не заметит обман.
- Тише, тише... Так будете чай или нет? - его голос был липкий, как патока. - Или звать охрану за непристойное поведение?
Эти слова ударили холодом. В голове всплыло: тот парень, молодой, слишком громкий, ещё перед первым этапом - устроил перепалку. Не успел договорить - охрана выстрелила. Прямо в ноги, как в боевике. Он кричал, как раненое животное, а все вокруг лишь смотрели: кто с ужасом, кто с интересом. Один охранник что-то рявкнул, другой взвалил пострадавшего на плечо - и, не раздумывая, вышвырнул вон за дверь. Как мешок с протухшей картошкой.
Кудрявая сглотнула, медленно выдохнула - губы побелели. Ладони стали влажными.
- Чай, - выдавила, сгибая пальцы. - С тремя кубиками сахара.
Айк в ответ лишь усмехнулся и сосредоточился на заварке. Казалось, он и правда живёт ради этого чайного ритуала - как если бы кипяток мог промыть душу.
Пока змей возился с чайником, она шагнула вглубь кабинета. Опустилась в кресло у рабочего стола, резко, почти с вызовом, и закрыла лицо рукой. Сердце грохотало. Следовало догадаться: старик не станет говорить, пока она не остынет. Свои нервы он берег, чужие - коллекционировал. Играл с ними, как с шахматными фигурами, и редко ошибался в ходах.
Убрав руку, она скользнула взглядом по столу. Новый монитор, стопки бумаг - всё стерильно, как в операционной. Только две пачки среди белоснежной макулатуры выделялись: лёгкий желтоватый оттенок, почти винтажный. Те самые листы, которые ей выдали на собеседовании.
«Художники оценили бы» - вспомнила она. Тогда, под номером сто шестьдесят девять, сидя под камерами, в зале, где даже стены казались наблюдателями
Долго сосредоточиться ей всё равно не удалось. За спиной внезапно прозвучал резкий скрежет - кто-то дёрнул стул так, что воздух задрожал. Женщина вздрогнула и обернулась, лишь успев заметить, как мужчина торопливо вышагивает из зала, будто убегает от огня.
Оглядевшись, кудрявая заметила: почти все участники - едва схватив ручки - нервно крутили их между пальцами, пытаясь выдавить из инструмента ответы. Кто-то теребил края бумаги. Часть просто вставала и без слова выходила в неизвестность. Она же не понимала, почему все так нервничают.
Оставшиеся метались по залу - кто-то вполголоса шептал вопросы соседу, кто-то ловил взгляд наблюдателя, пытаясь украсть хоть крупицу поддержки.
Нашёлся и один герой-неудачник. Он кипел, требуя у организаторов встречи, а эксперты спокойно и с безразличием объясняли: «Такого не будет».
Это только раззадорило парня - крикун швырнул на пол лист и ручку и выплеснул гневную тираду. Речь скакала быстро, сбивчиво, а в кульминации к нему даже примешались французские ругательства.
Утихомирился только тогда, когда один из наблюдателей - парень на вид лет семнадцати - вытащил из кармана компактный электрошокер в форме пистолета и, не моргнув, приставил к плечу расстроенного иностранца.
- Предупреждаю, - произнёс он - эта «игрушка» оставляет серьёзные травмы. Советую покинуть помещение без лишних воплей.
Мужчина замер. Лицо парня исказилось смесью страха и унижения. Он резко развернулся и, не оборачиваясь, выскочил из зала, бег его был такой стремительный и неловкий, что напомнил героя из старого мультфильма - словно Флинтстоун, подгоняемый стаей динозавров.
Юный наблюдатель - слишком молодой дирижёр этого странного оркестра - поднял руку и громко, почти надтреснутым голосом произнёс:
- Есть ещё желающие покинуть помещение?
Ответом ему стала абсолютная, ледяная пустота. Тишина, в которой можно было услышать, как у кого-то в горле застрял неровный, предательский вздох. Весь воздух заледенел, и вместе с ним окостенела любая решимость.
- Как говорится в одной старой поговорке, - голос наблюдателя стал липким и вкрадчивым, - в мёртвой тишине несогласных нет.
Эти слова прозвучали как приговор, окончательный и бесповоротный.
- Приступаем.
Команда ударила по залу, как выстрел. Кто-то нервно дёрнул плечами, кто-то сжал зубы до боли. Все - без исключения, даже она - почти синхронно потянулись к бланкам.
Её пальцы дрожали, предательски соскальзывая с бумаги, когда мысли заплясали бешеным, безумным хороводом. Каждое слово анкеты казалось важным и бессмысленным одновременно.
А потом взгляд зацепился за первый пункт.
И вдруг в глазах полыхнула вспышка, и все кусочки этого чудовищного пазла в одно мгновение стали на место.
«Автор точно был под градусом», - подумала она с горькой, почти циничной усмешкой. Тридцатичетырёхлетняя женщина, привыкшая к бездушным формам и стандартным анкетам, теперь сидела перед этим белым листом, который умудрился выглядеть как театр абсурда.
«Если уж он решил выдать себя за гения в горячке, то почему бы и мне не сыграть свою роль?»
С таким тихим, колким сарказмом она и начала свой странный творческий поход.
Каждое движение казалось почти ритуальным: то строчила печатными буквами, отсекая лишнее, то вдруг переходила на изящный, вычурный почерк, выписывая мягкие согласные с таким усердием, как если бы именно в них прятались все её сомнения.
На вопрос о еде, не задумываясь, нарисовала шаурму - неровную, лукаво кривую. Подчёркнуто приписала рядом: «Сам Иисус рекомендует.»
Эта дерзкая надпись немного успокоила её. Но только на мгновение. Чем ближе к завершению, тем быстрее уходили силы.
Во-первых, время стекало. Она почувствовала это не по часам - по особому напряжению в воздухе, когда один из наблюдателей подошёл почти бесшумно и протянул новый лист. Ни слова, ни взгляда - только движение руки, как у палача, предлагающего сменить оружие.
Она без колебаний взяла бумагу и продолжила.
Во-вторых, человек, что стоял рядом, слишком внимательно за ней наблюдал. Он уселся ближе, ждал, когда её маска наконец треснет.
В-третьих - холодный, тугой комок тревоги прочно обосновался под рёбрами каштанки, стягивая каждую клеточку мышц. Когда она подняла глаза, взгляд врезался в того самого юношу с оружием. Теперь он был совсем близко - слишком.
Он не просто следил за ней. Медленно, почти лениво крутил спусковую скобу электрошокера - как ребёнок игрушку.
В груди у неё что-то сжалось - тяжёлый камень опустился вниз, мешая дышать. Она резко отвела взгляд и заставила себя сосредоточиться на последнем вопросе. Но ощущение его пристального, ледяного взгляда продолжало жечь кожу.
Не позволяя рукам выдать дрожь, вывела одно короткое слово: «Нет.»
Едва успела поставить точку, как поспешно протянула лист наблюдателю. Парень тут же прекратил медленную игру с оружием и без слов взял бумагу. Мельком взглянул на строки, приподнял бровь - движение было почти насмешливым, он явно ожидал другого финала этой истории.
- Вы неплохой художник, - голос наблюдателя звучал спокойно, почти обыденно, но в этой простоте сквозила какая-то осторожная оценка, которую невозможно было не почувствовать. - Дедушке Айку этот рисунок точно понравится.
- Дедушка Айк? - переспросила она, и голос сорвался громче, чем ей хотелось, внутри что-то дёрнулось.
- Возможный твой будущий директор, - с такой же невозмутимой интонацией пояснил он, на мгновение коснувшись уголков губ чуть заметной улыбкой, которая не приносила ни тепла, ни угрозы, лишь подчёркивала, что он видел её насквозь. - Советую тебе лучше сейчас приступить ко второму этапу. У тебя осталось около тридцати минут.
Она почувствовала, как что-то ледяное сжало внутри солнечное сплетение, но не дала себе времени думать о том, что будет потом: резким движением развернула бланк, упрямо выдохнула и принялась читать вопросы, которые оказались до нелепости простыми. Это был какой-то беззубый тест, позаимствованный из школьного учебника.
«Тьфу ты... тут ума и не надо» - мелькнула у неё мысль, окрашенная усталостью, едва заметным сарказмом и напряжением, в котором она застывала уже несколько часов подряд.
Вопросов оказалось всего шестнадцать: шесть по математике, семь по английскому, три по биологии, и в этом удивительно безликому перечне чувствовалась какая-то насмешка - слишком уж очевидным было, что каждый взрослый человек должен знать хотя бы половину этих ответов.
Но самое странное было не в содержании. Сам бланк, ровный и строгий, без единого намёка на ту абсурдную креативность с белочками и вопросами про любимое блюдо, производил впечатление чего-то холодного, окончательного, словно он был вынесенным приговором. В его аккуратном шрифте и стерильной разметке крылась такая равнодушная точность, что Марта ощутила дрожь, едва заметную, но неприятную, как если бы её слегка толкнули в спину, подгоняя к краю пропасти.
С математикой и биологией она справилась почти без усилий, отбрасывая каждое сомнение так же легко, как комки ненужной бумаги. А вот раздел с английским, ставший для неё проклятием, вызвал в груди знакомое, мерзкое ощущение тяжести: в школе у них вообще не преподавали иностранные языки, и всё, что она знала, уместилось бы в две строчки туристического разговорника.
Каждое слово на листе казалось камнем, который приходилось проглатывать, и чем дальше она читала, тем отчётливее понимала: времени мало, а правильных ответов - ещё меньше.
Тем временем парнишка с электрошокером всё ещё сидел рядом, не проявляя прежней язвительной игры. Он наблюдал - за ней, за остальными кандидатами, за коллегами, за всем этим странным процессом, в котором судьбы людей решались между строчками. В его взгляде не было ничего угрожающего, но именно эта холодная сосредоточенность делала его ещё более странным, почти пугающим.
И всё же, вопреки её ожиданиям, в присутствии наблюдателя рождалось какое-то напряжённое спокойствие - он казался невидимой стеной, отгораживающей её от всех, кто пытался приблизиться, и этой защиты хватало, чтобы хотя бы на время перестать ощущать себя безоружной.
Когда она наконец осмелилась мельком поднять глаза, он тихо, так, что слова едва дотронулись до слуха, произнёс:
- Octava Malum Volat. Decima Vulpes Saltat. Undecima Oculus.
Она чуть не уронила ручку, настолько неожиданной была эта латинская речь, и едва успела перехватить дыхание, когда в голове вспыхнул хаос догадок: он что, помогает? Или это ещё один тест?
Хотелось повернуться и спросить прямо, но по безапелляционного «нет», поняла, что времени на лишние вопросы больше не будет.
Сердце колотилось так, будто внутри кто-то пытался выломать рёбра. Она лихорадочно пыталась сопоставить странные слова с пунктами анкеты, втиснуть их хоть в какую-то логику, но каждая секунда, каждый взгляд этого человека ускоряли бег времени.
- Стоп!
Приказ прозвучал как выстрел, освобождающий и одновременно осуждающий. Рука с ручкой медленно опустилась, и ей показалось, что вместе с этим движением из неё ушли все силы.
Подняв глаза, и в этот момент увидела, что он улыбается. Не холодно, не зло, а так действительно признал её старания со словами:
- Молодец.
Только когда он отошёл, женщина поняла, что снова может дышать. Она сделала медленный вдох, пытаясь унять дрожь, и впервые за много часов позволила себе короткое, осторожное облегчение.
Ещё не успела привести мысли в порядок, как раздался тихий, деликатный звук чайника. Повернувшись, она встретила взгляд Айка, который сидел на корточках у тумбочки, с видом человека, решившего устроить археологические раскопки в поисках самой редкой пряности на свете.
- К сожалению, белого сахара у меня не нашлось, - с усталой обречённостью сообщил он, повернувшись в её сторону, - есть только тростниковый и вот эта коробка с надписью «сахарозаменитель».
- Ничего страшного, - сказала она чуть спокойнее, чем ожидала сама от себя, и удивилась, что голос не дрогнул. - Тростниковый подойдёт.
Он кивнул, поднялся, достал аккуратную коробочку, и с тем особым вниманием, какое бывает только у людей, знающих цену ритуалам, начал рассыпать сахар по чашкам.
- Знаешь, - негромко проговорил он, словно продолжая их разговор, который был только у него в голове, - старость берёт своё. Вот я, например, забыл проверить, есть ли вообще вода в чайнике, прежде чем его включить.
- Старость тут ни при чём, - чуть улыбнувшись, сказала она, глядя, как он медленно размешивает сахар. - Вы просто не выспались.
- С каких это пор вас начало волновать моё здоровье? - вопрос прозвучал мягко, почти с лукавством, но взгляд оставался внимательным.
- С тех пор, как вы упомянули про охрану, - ответила она с осторожной, усталой иронией, и в этой короткой реплике впервые прозвучало что-то похожее на примирение.
И в этой почти ненастоящей кухне, под тихий звук остывающей воды, она поняла, что что-то в её усталости отступило - ровно на одно маленькое дыхание.
Усмешка на лице Айка вспыхнула почти мгновенно - тонкая, едва заметная, но в этой сдержанности сквозила какая-то утомлённая снисходительность человека, который давно привык к чужой откровенности и воспринимал её скорее как очередной элемент большого спектакля. Взял в обе руки чашки, подошёл ближе, протянул одну ей и, задержав взгляд, который был одновременно изучающим и равнодушным, слегка наклонил голову, вежливо приглашая её в эту странную игру:
- Вот ваш китайский чай, мисс... - он нарочито замолчал, позволив паузе повиснуть где-то между их взглядами, и медленно, чуть лениво повёл подбородком, - напомните старичку, как зовут вашу легенду?
Она на секунду задержала ладони над тёплой кружкой, проверяя, действительно ли этот ритуал - часть их договора или просто жест вежливости, а потом всё же взяла чашку и почувствовала, как тепло пробивается сквозь кожу и понемногу растапливает то хрупкое напряжение, что сковывало её плечи.
- Марта Фриз, - сказала она, выдыхая вместе со словами упрямую усталость последних часов, и позволила себе едва заметную улыбку, которой хватило, чтобы в этом странном месте хоть на миг почувствовать себя настоящей. - Вы ужасны в придумывании фамилий.
- Мисс Март, - Айк слегка усмехнулся, так, что его голос стал почти насмешливым, но в этой мягкой иронии не было злобы, только бесконечное спокойствие человека, много раз видевшего одно и то же, - никто не любит фамилии своих легенд. Я тоже не слишком над ними корплю, в отличие от ваших «настоящих» историй, которыми вы так гордитесь.
Она подняла бровь, не отводя взгляда от его морщинистого лица, и впервые за всё это время ощутила странное, колючее любопытство - между ними действительно что-то прояснялось.
- Слушайте, а почему именно я? Почему выбрали меня для...ну...шпионажа, или как вы это называете? - её голос прозвучал тише, чем хотелось бы, но в нём всё равно просквозила эта упёртая, почти детская потребность понять, зачем её втянули в эту игру. - И почему по легенде я - школьная медсестра?
Айк, ожидая этого вопроса, откинулся назад и устроился поудобнее, положив локти на подлокотники с таким видом, собираясь рассказать старую байку, к которой он возвращался много раз, чтобы самому убедиться, что всё именно так.
- Знаешь, в каждой истории есть своя причина, - его голос звучал без спешки, и слова ложились ровно, точно по разметке, - ты - не просто школьная медсестра, ты - та, кто умеет слушать, кто замечает то, что другие не считают важным, кто видит трещины в людях там, где остальные видят фасад. Особенно в детях. Медсестра - идеальный образ для наблюдателя, который всегда рядом, но которого никто по-настоящему не видит.
Она сделала осторожный глоток, позволяя терпкому теплу наполнить горло и грудь, и подумала, что, возможно, впервые за долгое время ей действительно хочется услышать до конца, что скажет этот человек.
- Значит, это образ... - медленно проговорила она, не поднимая глаз от темнеющей поверхности чая, - чтобы быть на виду и при этом оставаться в тени?
- Именно, - спокойно подтвердил Айк, и его взгляд задержался на ней чуть дольше, чем требовали обстоятельства, - ты удивляешься, но, честно говоря, это гораздо логичнее, чем кажется.
Она осторожно улыбнулась, хотя в этой улыбке чувствовалась осторожность человека, который ещё не решил, доверять или нет.
- А теперь скажи, - Айк вдруг чуть подался вперёд, и в его голосе прозвучал странный оттенок чего-то почти личного, - почему ты решила стать героем?
Марта задержала дыхание, на миг зажмурилась, выхватывая из памяти воспоминание, которое так и не научилась отпускать, а потом медленно выдохнула и посмотрела прямо ему в глаза:
- Мечтала. Не потому, что хотелось спасать мир или кого-то спасать вообще. Просто я...устала. - сделала глоток - Все таки читали?
Айк смотрел на неё молча, и в его лице впервые скользнула тень эмоции, которую он, возможно, не планировал показывать - то ли сострадание, то ли понимание, а может, всего лишь усталость, знакомая им обоим.
- Это моя работа - читать и узнавать о вас всё, что можно, - сказал он наконец, и в голосе снова вернулась деловая ровность, запертое в нём что-то слишком человеческое исчезло без следа, - ты ведь не думала, что всё это - просто формальность?
Он сделал короткий глоток, нахмурился и пробормотал с досадой, почти детской:
- Додумался я купить этот тростниковый с арахисом...
Кудряшка засмеялась, тише, чем намеревалась, но в этом смехе была какая-то робкая, непривычная мягкость - и одновременно горькое облегчение, что эта странная беседа на несколько минут вытеснила тревогу.
- Сахар теперь делают с чем угодно, - сказала она, чуть отставляя кружку, - и приходится учиться это принимать. Хотя, признаюсь, в вашей организации я рассчитывала на меньшее количество сюрпризов.
- О, поверь, их будет гораздо больше, - с почти ленивой ухмылкой ответил Айк, - я изучил твою подноготную, Марта. Всю. От школьных сочинений до твоих последних шести месяцев.
Она не отвела взгляда и даже не дрогнула, но в её глазах промелькнула та самая тяжесть, которую уже невозможно было прятать за улыбками.
- Неужели вас всё устраивает? - спросил он чуть мягче, проверяя, не сломалась ли она от этого объёма контроля.
- Скажем так, - медленно проговорила Марта, и голос её звучал сдержанно, но в нём всё ещё было достаточно упрямства, - я всегда подозревала, что в международных организациях людей проверяют. Но чтобы настолько... - она сделала паузу, подбирая слово, - это что-то новое.
Она едва заметно прищурилась, и внутри всё снова качнулось - то ли от злости, то ли от стыда, то ли от ощущения, что теперь она связана с этим местом куда прочнее, чем собиралась. Хотелось возразить, напомнить, что два года работы с трудными сиротами - это далеко не та мечта, но Айк снова её перебил, словно заранее знал, что она хочет сказать...
- Послушайте, - голос Айка стал мягче, но всё ещё оставался таким же бескомпромиссным, каким был с самого начала, - я написал для вас наиболее подходящий сценарий. В больницу отправить не могу, там уже есть наши, а вот в школу - вполне. Они не сообщили нам о ней. Долго уговаривали не сносить её. Мы дали добро, но с условием что один из наших будет там работать.
- И это настолько серьёзно? - Марта чуть приподняла бровь, но внутри всё холодно сжалось, невидимая рука обхватила лёгкие и не отпускала. Ей очень хотелось сохранить спокойный вид, хотя в душе поднималась острая волна раздражения, смешанного с тревогой.
- Ещё как серьёзно, - Айк говорил с какой-то усталой досадой, той, что свойственна людям, привыкшим считать себя единственными вменяемыми во всей этой системе. - Эти дети и их родители живут в мире, где вера в апокалипсис стала почти священной. Они не понимают, что без нашего контроля давно бы друг друга поубивали или с голоду погибли. Они цепляются за иллюзии, как за спасательный круг, и не собираются его отпускать.
Марта не сразу ответила, только сделала долгий, осторожный глоток уже остывшего чая и выдохнула так, будто пыталась вытолкнуть из себя всё это липкое ощущение безысходности.
- Их вера лишь усугубляет всё, - сказала она наконец, чуть тише, чем собиралась, и поставила кружку обратно на стол с тихим стуком, в котором слышалась её усталость. - И нас втягивает в это. - Она медленно провела пальцами по ободку чашки, стараясь собрать мысли в одну линию. - То есть моя задача - следить за детьми в этой школе в течение трёх лет, пока остальные агенты будут разбираться со взрослыми?
Айк кивнул, и в этом кивке была не просто деловая констатация факта, а ещё и странное, почти мрачное сочувствие, которого она от него не ожидала.
Марта отвела взгляд, давая себе пару секунд, чтобы хоть немного унять злость. В глубине души она понимала, что это не просто работа, а куда более сложная часть её личной истории, от которой она столько лет упрямо отворачивалась. И всё же это злило, бесило пуще всего: быть вынужденной возвращаться туда, куда, казалось, никогда больше не пойдёт.
Постепенно эта злость угасала, как костёр, которому не хватило воздуха, уступая место холодному, вязкому согласию. Она давно знала - спорить здесь бессмысленно. После подписания контракта любые колебания превращались в слабость, и беспомощность, которую она так презирала в других, теперь расползалась в ней самой.
- И почему я... - начала она, чувствуя, как голос дрогнул от усталости, но Айк, конечно, не дал ей договорить:
- Прежде чем вы начнёте корить себя за то, что не сообразили раньше, - его голос стал чуть насмешливым, но в этом сарказме не чувствовалось злобы, только усталое терпение человека, которому приходилось многократно объяснять одно и то же, - хочу обсудить ещё одну деталь. Это касается вашей «игры» и того парня с электрошокером.
Марта чуть выпрямилась, и её пальцы, всё ещё лежавшие на чашке, незаметно напряглись. Она сама собиралась поднять эту тему, но после всех подготовок и походов по больницам вылетело из головы.
Тот день, когда «игра» закончилась, ей удалось обменяться короткими репликами с другими кандидатами. Почти все, даже те, кто выпал, признавались, что это было странно, неожиданно, но... по-своему увлекательно. Кто-то даже говорил, что такие задания им по душе. Она слушала, кивая, и только внутри себя завидовала.
Везунчики.
Была бы она чуть внимательнее и быстрее, то все могло быть по другому.
Как он представился там? Майкл? Да, идёт он в задницу!