Спасение

— Запись идёт. Мы можем начинать. Вы готовы?
— Не знаю возможно ли быть готовым в этой ситуации, господа. Как по мне — так это нереально. По крайней мере...
— Начинайте когда будете готовы, — перебил Сашу человек в коричневом пиджаке. Он держал планшет, на котором по всей видимости были написаны вопросы, которые он собирался задать Александру.
Саша так и не запомнил имени мужчины, который сидел перед ним. Это был следователь, или как их называют, чёрт их подери. У него страшно болела голова. Страшно хотелось выпить. Желательно водки, с лаймом, или с солёным огурцом на худой конец. От этих бесконечных допросов у Саши начались мигрени. К хронической бессоннице, из-за которой худое лицо девятнадцатилетнего парня, не соответствующее своим внешним видом возрасту вследствие измученности депрессией и нескончаемой тоской, было обезображено тёмными синяками под прозрачными голубыми глазами, в которых бесконечная нездоровая печаль смешалась с бездонной апатией. На бледной коже Александра уже начали появляться морщины, а волосы выпадали так, будто он проходил облегчённый курс химиотерапии. Но в целом Саша имел приличный вид. Разве что слегка потрёпанный жизнью. И зачем он им сдался? Будто никто не знает что случилось.
— Я готов, — сказал Саша. — Нельзя ли попросить сигарету?
Мужчина в коричневом пиджаке кивнул и дал рукой знак второму, который стоял у двери, и тот, вышедши на свет, падающий из окна, подал Саше сигарету, и дал подкурить. Парень, сладко затянувшись, выпустил дым, и спросил, приосанившись:
— Так. Что вы хотите знать?
Второй ему нравился гораздо больше, чем этот в коричневом пиджаке. Тот у двери был обычный полицейский, а перед Сашей сидел следователь. Или детектив. Чёрт его знает кто он такой, но лицо у него отвратительное. Он похож на скелет, обятнутый кожей. Скелет в очках. Противный. Ни тени доброты, или улыбки — только холодный расчёт. Но, каким бы уродом он не был, факт остаётся фактом — он пришёл узнать о «Спасении».
— Ладно. Давайте по порядку. Назовите свои фамилию, имя, отчество, и дату рождения. Для протокола.
Не долго думая, Саша сказал, как на духу:
— Ереванов Александр Сергеевич. Две тысячи второго года рождения.
Хотелось добавить: «Характер скверный, не женат», но Саша не стал. Ещё чего доброго разозлит этих псов цепных. Им только дай повод — сразу за решётку запроторят. Сволочи эдакие. Проходили уже таких.
— Род деятельности?
— Студент.
— ВУЗ?
— Факультет филологии Н-ского Государственного университета. Специальность — мёртвые языки.
— Какова причина вашего пребывания в «Спасении»?
Парень задумался. Отдали его туда в шестнадцать. Как для того, чтобы очутиться в «Спасении», мягко говоря, рановато. Туда попадают в основном в двадцать пять, или, в крайнем случае, в двадцать три. По крайней мере так ему рассказывали остальные «гости».
Саша решил не кривить душой, и ответил по совести — всё- таки какая им разница. На него ему плевать. Им не плевать на баснословные деньги, которые проходили через это проклятое место. Он ответил:
— Наркотики. Родители отдали меня туда из-за наркотиков. Спиды, колёса, гашик, всё что хочешь — если это можно раскрошить, снюхать, скурить, глотнуть, или оставить на языке — я, скорее всего, это уже пробовал. Я — пациент «Спасения».
Мужчина в коричневом пиджаке неодобрительно посмотрел на Александра. Парень добился того, что хотел — в броне следователя тоже есть тонкое место. Следователь поправил очки, обвёл что-то ручкой на планшете, и продолжил:
— Сколько вы пробыли в клинике?
— Клиника? Вы о «Спасении»? Так это не клиника.
— Отвечайте на поставленный вопрос. Сколько вы пробыли в клинике?
— Как вам будет угодно. Три года я там пробыл. Но это не клиника.
— А что это по вашему?
— Что угодно, но не клиника. Я могу назвать это... Хм... Дайте подумать...
Саша замолчал и уткнулся глазами в стол. После долгих ночей во время марафонов такое бывало. Залипнет в одну точку, и не может очнуться. Сейчас он конечно уже не принимал — в «Спасении» наркота была строго запрещена. Наказывали жестоко, как и за любое непослушание — заставляли жить. Если это можно так назвать.
— Это тюрьма, товарищ следователь. Тюрьма-хоспис. По иному я это назвать не могу. Это только на бумаге клиника. И то — те, кто туда поступают, или ещё хуже те, кто сдаёт туда людей, прекрасно понимают что там происходит. Вам не понять. Вы там не были.
Лицо следователя приобрело выражение любопытства.
— И чего же я не могу понять, Александр? Я знаю что там происходит. Если бы я не знал — вы бы здесь не сидели.
Саша курил громко. Затягиваясь как можно глубже. Хочется пить. Может попросить у этих демонов хотя бы пива?
— Будьте уверены — то, что вы знаете — это ничто. Не знаю что у вам там написано в ваших бумагах, но своими глазами я видел гораздо более страшные вещи, чем в любом протоколе.
Следователь снял очки, и сложил их в футляр. Он взялся пальцами за переносицу. Похоже, что товарища следователя тоже мучала мигрень. «Понимаю, друг», — подумал Саша.
Парниша был спокоен. Сигарета усыпила его тревожность, а пара таблеток оксиконтина, выпитая за полчаса до прихода из полиции, взяла его в свои нежные объятия.
— Хорошо. Ладно, — подал голос следователь. — Раз вы считаете, что я недостаточно осведомлён о том, что происходило в «Спасении», может вы расскажете мне больше, товарищ Ереванов?
Саша положил руки на стол и опёр голову на них. Он до жути устал рассказывать одно и то же по несколько раз. К нему приходят уже в третий раз — сначала какие-то журналюги, потом мусора, и вот теперь вовсе какие-то серьёзные типы. Следователи. Всё из-за сраного Егора. Не сиделось ему, падлюке, на месте. Ну да ладно. Просят, значит надо. Пока не расскажет — не выйдет. Так уж и быть.
Парень поднял свой взор на следователя. Тот смотрел на Сашу без выражения. Молчаливое ожидание. Он понимает, что Саша будет говорить. Времени у них много, случай громкий, понятное дело нужно всё узнать. Саша заговорил:
— Ладно. Я расскажу вам про «Спасение». Только дайте, пожалуйста, ещё пару сигарет, и кофе, если можно. Рассказ получится длинный.
Саша смотрел на следователя с улыбкой и ждал — или он сейчас выведет этих двоих из себя, или же...
— Сходи мальцу за кофе, Борис.
Неожиданно. Борис вышел, а Саша откинулся на спинку стула. Через пару минут полицейский вернулся с чашкой кофе, и выложил на стол перед парнем две сигареты.
Саша хлебнул кофе. Кисловат, но пойдёт. Он закурил, и принялся рассказывать:
— Чтобы понять что такое «Спасение» вы должны сами это почувствовать. Давайте представим ситуацию: вы — бизнесмен, предприниматель, у вас высокий доход, и в следствие этого, или наоборот, как причина такого нехилого заработка — у вас напрочь отсутствуют моральные принципы. Вы — тиран, ваша жена во всём слушается вашего мнения, и вам, по большому счёту, совсем не важно то, что она алкоголичка. Далее — допустим у вас родилась дочь. Вы её ждали, лелеяли, готовили ей светлое будущее. Вы уже знаете в какую школу, затем в какой университет она поступит, решили чем она будет заниматься, и скорее всего уже составили список должностей для неё как в своей, так и в компаниях своих знакомых из списка важных рукопожатий. Она трудится, учится, занимается английским, ходит на теннис, а в свободное от этого всего время, она общается с мальчиками, которые не всегда вам нравятся, но не нравятся ровно настолько, чтобы позволять ей с ними общаться. Но вот незадача! Оказывается, что у неё есть личное мнение! Вы начинаете запрещать ей некоторые вещи, и пару раз даже чувствуете по приходу домой от своего «солнышка» запах алкоголя и сигарет. Первый раз вы закрываете на это глаза. Затем второй, третий раз. Делаете вид, что ничего не замечаете, чтобы и дальше оставаться авторитетом и кукловодом. Потому, что если она на вас обозлится, то все ваши старания и обещания коллегам по цеху полетят в тартарары. Её успехи в учёбе вас радуют гораздо реже, чаще приходится носить учителям дорогие вина, коньяки, и конфеты. Хотя запросы её только увеличиваются, и вы ей потакаете, изредка уменьшая количество, а при серьёзых проколах и вовсе лишаете карманных денег. Но всегда ненадолго, так как эффективности это почти не имеет. При всём при этом вы с ней почти не общаетесь. Вы работаете не «покладая рук», дабы «кормить семью», хотя она всё чаще вам повторяет, что «лучше бы ты зарабатывал как обычный человек, и сидел с семьёй», на что вы ей отвечаете, чтобы она «знала своё место». А потом вы, как бы нечаянно, находя её в машине в компании двух сынков ваших богатых знакомых, позволяете себе сорваться. Вы злитесь, как давно не злились. Да что там — вы в бешенстве! Только бешенство ваше страшно в своём спокойствии. Вы ровным голосом произносите всевозможные фразы и угрозы в адрес своей любимой доченьки, но она вас не боится, потому, что знает, что вы позлитесь, а потом всё равно сбросите на карту ей пару тысяч долларов. Все трое обдолбаны в ничто, и вы, забирая её от двух малолетних наркотов, объяснительную беседу с родителями которых вы уже планомерно заносите в календарь в своей голове, как бы случайно, но даёте ей пощёчину, когда она чересчур дерзко вам отвечает, обозначая «границы своего личного пространства». И в этом ваша фатальная ошибка, товарищ. С этого момента дорога назад для вас закрыта. Вы для неё мертвы, вы её потеряли. Но что же происходит дальше?
— Вы уверены, что это касается дела? — Спросил у Саши следователь, который, казалось, уже теряет всякое терпение.
— Если вы хотите знать что было дальше, — ответил Саша, — то вы дослушаете до конца. Я не могу вам вырвать из контекста какую-либо историю — нужно общее понимание. Оно у вас отсутствует, так что впредь, пожалуйста, не перебивайте меня, товарищ следователь.
Александр смотрел на следователя с выражением победы. Юношеский задор в его глазах был каким-то воспалённым и гипертрофированным. Мужчина в очках на откровенное неуважение внимания, похоже, не обратил.
— И, не смотря на всё это, вы искренне верите, что вы всегда и во всём правы. Вы — глава семьи, отец своих детей. Такой именно — батя. Решаете всё за всех всегда и везде. Ну, профессиональная деформация, понимаете. И тут, когда ваша хватка ослабевает, девочка взрослеет, и начинает успокаивать плачущую навзрыд маму, которая лишний раз глотнула коньяку из фляги, которая всегда болтается в её сумочке с буквочками «МК». А мама, не будучи совсем надутой дурой, понемногу взращивает в девочке себе союзницу. Конечно всё остальное время она строга со своей дочерью, под стать вам. Она старается не давать слабину, но когда это происходит — дочка тут как тут. С вами она не общается из принципа. Не потому, что затаила на вас личную обиду, а потому, что её мама рассказывает ей о всех тех маленьких и не совсем, трещинах в вашем браке.
Саша вспомнил про зажжённую сигарету, тлеющую в руках, и затянулся, запив дым кофе. Он продолжил:
— Таким образом ваша дочь теряет: а — фигуру отца, или фигуру мужчины, бэ — теряет веру в брак, и це — она больше не доверяет своей семье. Вы отбираете у неё основу жизни, и ущемляете её «права», хотя о своих обязанностях она совершенно не хочет знать. С этого момента она становится неуправляемой — она курит, бухает, и, к сожалению, даже иногда нюхает. Вас не удивляет, что бессонница у неё длится по несколько дней, и после этого она отсыпается, валяясь в постели без желания делать что-либо. Вы оказываете на неё всё больше давления, и прочая и прочая, но.
Саша остановился, и докурил. Он сделал большой глоток кофе из чашки, и напитка осталось совсем на дне. «Оставлю на попозже», — подумал парень. Он сложил руки в замок, и продолжил своё повествование, не обращая внимания на холодное непроницаемое лицо следователя, и недовольную кислую мину полицейского у двери. Зачем он вообще там стоит? Саше бежать некуда — к родителям дорога закрыта. Это же они сдали его в «Спасение». Значит они рассчитывали только на один исход. На исход, которого ожидают от пребывания в «Спасении». Он продолжил:
— Но вы не рассчитываете своих сил. Железная хватка, которая так помогает вам в бизнесе, больше не работает в вашей семье. Подход, который вы оттачивали годами, теперь неприменим. Но ведь, как говорится "Consumitur anulus usu*", и ваша семья объявляет вам бойкот. Жена потому, что устала терпеть вас и нашла себе союзницу, а дочь — ну, а дочь потому, что потеряла вас уже давным давно, и вы перестали быть для неё авторитетом. Печально, не правда ли?
— Александр. Не морочьте голову своими историями. Пожалуйста, говорите по делу. Нас интересует только то, что происходило в «Спасении».
Саша нахмурился. Блядский следователь начинает выводить из себя. Всё так хорошо идёт. Хоть и крайне раздражённый, но он собрался с мыслями, и ответил:
— Diabolus in details**. Так вот, — переведя дыхание сказал Саша. — Если кратко — то ваша дочь считает себя брошенной. Она смотрит зарубежные сериалы, где герои сбегают из дома, принимают наркотики, и делают прочую, извините, хуйню, за которую в странах пост-советского пространства не просто не помашут пальчиком перед носом, а отдубасят до синевы. Она понимает, что такой номер не прокатит, что она взаперти, одинока, никто её не понимает. И тут случается то, чего вы, думая, что у вас всё всегда на виду и под контролем, не ожидаете никак — она предпринимает попытку убить себя. Будь то таблетки, петля на люстре, опасная бритва, прыжок с моста, — Сашу слегка понесло и он начал считать по пальцам, пристально рассматривая свою руку.
Следователь сидел неподвижно, и наблюдал за Александром. Казалось, время застыло.
—... Яд, выстрел в голову, да что угодно, — закончил Саша, и стукнул рукой по столу. Следователь даже не шелохнулся.
— Главное, что она захотела выпилиться. И у неё закономерно это не получается. Хоть она и старалась, но у неё не выходит. Заканчивается эта попытка обычно тем, что все друзья «о ней переживают, пишут ей», и о, как прекрасна эта жизнь, о ней «кто-то помнит», её «все любят». Ну а вы? Что вы? Конечно же вы, старый дурак, задариваете её подарками, увозите отдыхать в Сен-Тропе, даже делаете пару милых фото, где она в ваших объятиях в свитшоте в тридцатиградусную жару. Чтобы никто не видел, что у неё на запястьях швы...
— Но! Колесо Сансары даёт свой оборот ещё раз и...
— Она предпринимает ещё попытку, и ещё, и ещё — это понятно, что дальше? Не тяните резину, Александр, мы всё это и без вас знаем и понимаем. — Сказал следователь, слегка наклонившись над столом и смотря Саше прямо в глаза так, что тот на секунду даже испугался. — Переходите уже к сути — что происходит в «Спасении»? Внутри этого красивого здания с красным клинкером...
— И решётчатыми окнами, которые невозможно разбить, как и что-либо, находящееся на территории «Спасения». Ни одного окна без решётки. Ни единого, понимаете? Как в тюрьме!
Саша улыбнулся. Ни следователь, ни полицейский этой улыбки, казалось, не одобрили. Парень продолжил:
— Ладно. Короче. После долгих и изнуряющих походов по психологам, которые ничем не помогают, а только советуют дочери паковать чемодан и валить из дома, выражаясь психологическими терминами, «дистанцироваться» от вас нахер, вы решаете отдать её на лечение в психушку. Извините, в психиатрическую лечебницу, — показав кавычки пальцами, сказал Саша. — Вы ищете возможные варианты, дабы вашей доченьке было мягко спать, о ней заботились, и вы спали спокойно, зная, что эта мелкая неблагодарная тварь лечится от зависимости от спидов, блажи, именуемой депрессией, и выйдет оттуда целой, живой, невредимой, и, что самое главное, послушной.
— И вот вы находите прекрасный вариант. Здание, которое выглядит, как пряничный домик. Расположенная в бывшем поместье графа Хуйегознаеткакоцкого, психиатрическая лечебница под громким, и весьма метафорическим названием — «Спасение». На фотографии на крыльце стоит приветливый персонал в полном составе, на сайте изображены улыбающиеся лица пациентов, а слоган гласит «Забота — это Спасение». Подстриженные лужайки, свой парк, прекрасный персонал, ведущие профессора, в общем всё, что нужно, чтобы ваша дочь могла себя чувствовать хорошо. Вы приезжаете туда, видите всё это богатство и роскошь, и...
Внезапно от двери к столу шагнул второй полицейский, и с размаху ударил кулаком по столу, так, что чашка из под кофе аж подлетела, а Саша дёрнулся, как от электрического тока. Полицейский показал указательным пальцем на Сашу, и нагнулся к нему почти вплотную. У него были серые холодные глаза, в которых не танцевали черти — в них волки смотрели на свою добычу.
— Ты меня заебал, пидрила мелкий. Сука, говори по делу. И так сидим с тобой тут уже хуеву тучу времени, а ты нихуя так и не сказал по сути. С этого момента, сука, говори только о клинике, ты понял меня? Тварь малолетняя. Наркот блядский.
Саша проглотил язык от страха. Он оцепенел — каждый миллиметр тела боялся этого борова, который отошёл обратно к дверям и сложил руки на груди.
— Успокойся, Боря. Извините, Александр. Борис сегодня не в духе. Хотя в чём-то он действительно прав — вам пора бы уже переходить непосредственно к «Спасению». Интерьер нас мало интересует — мы были там, видели всё, что вы можете сказать — и паркет, и шкафы, и кровати, и прекрасные комнаты, оборудованные всем необходимым, и библиотеку, лазарет, и всё остальное, что содержит эта лечебница-Хогвартс. Что там было, Саша, вы скажите мне. Про волшебную внешность этого очаровательного здания мы осведомлены достаточно — нам провели увлекательную экскурсию по всей территории. Расскажите же мне что там внутри. Поделитесь со мной.
Казалось, следователь сделался мягче. Саша обратил на это внимание, но держал уши востро и нос по ветру. Он знал эти приёмы ещё из «Спасения». Страх не покинул его, хотя он понимал — он им нужен, они его не тронут. Кто, если не он?
— Когда вы приезжаете в «Спасение», неважно, отдаёте ли вы кого-то туда, или вы сами туда приходите — вы подписываете эдакий договор. Сам я его не видел, только слышал от тех, кто сами пришли в «Спасение», надеясь на лучшую жизнь, лечение, и выздоровление.
Саша закурил. У него тряслись руки. Он посмотрел в окно. На улице шёл снег, прозаично кружась в свете фонаря. День клонился к вечеру. Мысли были отрывистыми, будто неполноценными. Но он, собравши всё в кучу, решил продолжить:
— Так вот — этот договор, помимо подробнейшего описания прекрасных условий жизни, квалификации лечащих врачей, профессоров, и, назначенных каждому индивидуально, санитаров-психотерапевтов, есть пункт отказа от претензий, и пункт, который гласит, что «Спасение, как клиника, пользующаяся экспериментальными новаторскими методами, доселе неведомыми науке, и не доказанными в ходе экспериментов, так, как каждый случай индивидуален, и каждый пациент имеет свои особенности, не несёт ответственности за результаты лечения.» Как правило — этот пункт упускается многими, а вот именно он и позволяет делать те ужасы, которые творятся в «Спасении».
— Какие ужасы? — Изнывая от нетерпения, спросил следователь, и подался чуть вперёд к Саше.
Но Саша был далеко.
Он вспомнил свою первую попытку. Окровавленный нож, амфетамин, к которому примешан стиральный порошок. Запах порошка. Запах крови. Вкус крови, идущей из носу вниз по губе. Кровь везде — на полу, в ванной, в раковине, на белой футболке. Разбитое стекло в ванной, осколки на полу, хруст осколков под кроссовками. Кровь на джинсах. Везде кровь. Кровавые пятна на белоснежной футболке. Он опускает опасную бритву на запястье, проводит нею по коже. Всё как будто в замедленной съёмке. Бумеранг от инстаграма — вверх-вниз, вверх-вниз. Чик-чик, чик-чик. «Трогательным ножичком...»
— Вы тут?
— Да-да. Простите.
Саша еле сдерживал слёзы. Его охватила дрожь. Он глубоко затянулся, и плотно закрыл глаза, чтобы слёзы быстрее стекли по щекам. Может пожалеют? Может они уже его отпустят?
— Давайте, Александр. Ещё немного. Нам важно это знать. Чтобы вас больше не мучали, понимаете? Мы хотим вам помочь.
К Саше постепенно пришёл здравый, как ему казалось, смысл. В голову влетела мысль: «Хера с два они меня отпустят. Бляди. Ну ничего, чуть-чуть осталось.»
Он продолжил рассказ, максимально сдерживая дрожь в голосе, и посекундно затягиваясь сигаретой. Перед ним теперь лежала целая пачка, и он достал ещё одну, и подкурил от бычка. Он оставил её в руках, так как уже начинало тошнить от дыма. Саша закашлялся, и сказал:
— Там убивают людей. Индивидуальный подход — это маска. На самом деле они давят на слабости, чтобы убить человека. Никто никого не лечит. Они испытывают препараты, которые убивают психику. Но не те, которые превращают в овощей, и не такие, как в совке. Это не оружие. Я не знаю что это, но это убийство. Настоящее убийство. В «Спасении» спасают не пациентов, а мир от таких депрессивных и суицидальных дятлов, как все, кто находился там, в клинике.
— О чём конкретно вы говорите?
— Именно об этом блядском подходе я и говорю. В нём и есть вся соль. Знаете как убить человека так, чтобы выйти сухим из воды? И ещё чтобы он сам за это заплатил? Я думаю вы знаете миллион способов, но не этот. Вам нужно заставить его себя убить. Да-да — именно этим и занимались в «Спасении». Я удивлён как сам жив остался.
— Так вот. Подход. Он заключается в том, что как только больной попадает к психотерапевту — его начинают обрабатывать. Узнают чего он боится, на каких наркотиках он сидел, сколько он чего пил, принимал, с кем трахался, в общем всё как у обычного психолога, только с той разницей, что потом через время каждый пациент начинает жалеть о каждом своём слове, сказанном своему лечащему врачу. Как в фильмах про полицейских: "Всё, что вы скажете, будет использовано против вас!" И так и есть! В этой клинике главная задача — сделать так, чтобы вы убили себя. Скрутили себе шею нахрен! И у них, поверьте, куча методов: пациентам с депрессией в "Спасении" выписываются специальные препараты, от которых происходит диссоциация личности, паранойя, возможно даже психоз. Человек ещё больше закрывается в себе, не доверяя окружающим, и постепенно забывая кто он есть на самом деле. Вообще всем пациентам в "Спасении" назначают ряд препаратов, которые первично ухудшают их состояние и делают их податливее. Среди таких к примеру таблетки, ухудшающие память, или особые пилюли, которые вызывают бессонницу. Я с бессонницей знаком, мы давние друзья, но не все могут нормально функционировать без сна.
— Сначала пациент ослабевает духом, ну а потом на сцену выходят психиатры. Вот они-то и убивают людей, сволочи! Например, пациентам с паранойей выписывают галлюциногены, которые расшатывают их восприятие и им начинает всё чаще видется всякое. А для пущего эффекта на приемах психиатры ведут себя подозрительно — всё время делают вид, что звонят кому-то, что-то записывают, мнутся, или задают провокационные вопросы. Такая же команда даётся и другим членам персонала — они пристально разглядывают беднягу, отводят взгляд, шепчутся, и иногда даже цепляют в палату небольшой муляж камеры, который, когда больной идёт за санитарами, тут же убирают, и комната чиста, как ни в чём ни бывало. На все обвинения они однозначно отвечают отказом, и скидывают всё на проблемы с психикой пациента. Каждого пациента обрабатывают, и любой, кто раскрыл душу, больше никогда не придёт в себя.
— И оттуда же невозможно сбежать, блять! Поверьте, многие пытались. Систему не обмануть. Единственный способ выйти из клиники — умереть. Но вернёмся к лечению. Когда человек уже доведён до белого каления, когда он напрочь сломлен, выходит он. — сказал Саша и остановился.
— Кто он? — Спросил следователь.
— Смотрящий. Их несколько на всё «Спасение». Как правило это члены обслуживающего персонала — уборщики, санитары, но не врачи. Иногда это бывают и пациенты. Врачи создают видимость лечения, а смотрящие помогают пациентам с их проблемами. Никто и никогда не видел их, никто не может доказать их существования, так как все, кто их видел — лежат в земле, или развеяны прахом. Смотрящих никто не замечает, и никто не знает кто именно из персонала смотрящий. Скорее всего они меняются. Именно смотрящие помогают пациенту совершить последний шаг — они предлагают ему помощь. Некоторое время они втираются к нему в доверие, а потом предлагают ему решение его проблемы, а именно — таблетку смерти. Иными словами — яд. Яд, который невозможно отследить никак, а судмедэкспертизу не производил никто уже очень очень давно. Смотрящий как бы тайно встречается с пациентом, разговаривает с ним, а тот, получив впервые за долгое время настоящего друга, который, почему-то понимает его, как никто другой, выкладывает ему всё, жалуется на всех и вся. Смотрящий знает про пациента всё, так же, как и другие врачи. Знает все его боли, и понимает, что в «Спасении» пациенту находиться нестерпимо. В одну из ночей Смотрящий приходит к комнате, осторожно стучится в двери, и просовывает в неё руку в перчатке, в которой лежит одна-единственная таблетка. Пациент понимает, что вот — наконец у него есть шанс закончить это всё. И он выбирает этот путь — он глотает таблетку и просыпается уже на том свете. Смотрящие не могут не выполнить указания начальства. Это всё из того, что я слышал.
Мужчина в коричневом пиджаке пристально смотрел на Сашу. Также парень ощущал нестерпимый взгляд полицейского, который буквально сверлил Сашу глазами. Саша перевёл дыхание и продолжил:
— Концов найти невозможно. Из-да договора об отказе от претензий к «Спасению», блять, невозможно подкопаться. Как правило, люди находятся там достаточно долго, так долго, что их родные считают их пропащими, и уже не ждут их возвращения. Это ещё одна задача персонала «Спасения» — тянуть время. Время — деньги. И никому нет дела до всех тех людей, которые гибнут чуть ли не каждый день.
Саша заплакал. Ему вспомнились стены здания. Оно пожирало его изнутри, заставляло руки холодеть, а сердце биться как пулемётная очередь. Он вытирал свободной от сигареты рукой глаза, и пытался успокоиться, но на него нахлынули эмоции, которые он был не в силах контролировать.
— Мы хотим вам помочь. Хотим помочь таким, как вы, и как Егор. Вы ведь знали Егора, верно?
— Егор? Да. Егор был моим другом. Возможно единственным за всё время пребывания в этом блядском месте.
— Жаль, что так получилось.
Егор... Саша вспомнил о друге. Парень заколол себя у Саши на глазах. Да, действительно жаль, что так получилось. Но что они хотят от Саши? Они же не случайно спросили про Егора. Неужели вся эта суета из-за него?
— Да, мы с ним хорошо общались. Отличный был парень.
— Вам наверное тяжело потерять своего друга, да ещё и в таком месте. Он же при вас убил себя. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Мы с Егором действительно были в хороших отношениях. Но он был буйным пациентом. У него был маниакально-депрессивный психоз. Плюс ко всему он всё время оскорблял всех, кто его окружал, проявлял агрессию, характерную для своего диагноза. Из-за этого персонал плохо с ним справлялся, но в конце концов и его сломали. У него умерли родители, задохнулись газом в их родной квартире, и сразу после этого Егора забрали в «Спасение», так как он пытался убить соседей по лестничной клетке. На него донесла соседка, и сестра матери Егора — богатая женщина, забрала и привезла его в «Спасение». Это было четвёртое сентября, через неделю после трагедии с родителями. Его довели до крайней точки тем, что повсеместно в его присутствии люди говорили о своих семьях, детях, родителях.
— Как получилось, что Егор убил себя?
— А он на всех был обозлён! На санитарах особо не посрываешься, так он вымещал гнев на пациентах. Но в тот вечер всё было будто против него. Будто реально вся клиника настроена против него одного, хотя парниша был дай боже — совсем не собирался на себя руки накладывать. Скорее сам бы начал убивать всех вокруг, но себя бы точно не убил.
Саша сглотнул. Почему-то вспотели ладони. Наверное, от волнения.
— Так вот — в тот вечер, помню точно, что санитары во время ужина громко говорили при Егоре о том, как дети их ждут дома. Кто-то из персонала даже позвонил куда-то, наверное, домой, и тихо, так чтобы только Егор услышал, сказал что-то вроде: «Проверь газ, доченька — ты точно его выключила?» Вот тут-то Егора и накрыло... Он как с цепи сорвался — стал метаться по всему залу, орать, толкать всех присутствующих. Санитары попытались его скрутить, но почему-то у них ничего не вышло, хотя я думаю это было специально. Если бы они хотели — они бы его в бараний рог скрутили.
— И что было дальше?
— Слушайте. Я сейчас всё вам расскажу. Дождавшись отбоя, я решил пойти проведать Егора. Пациентам вообще нельзя посещать друг друга, но это была только формальность. Мы же не совсем психи там! Это только к совсем буйным заходить строго запрещается. Но Егор не такой — он просто злой сам по себе. Понятно, у мальца такая травма. Ну я собрался, взял с собой на всякий случай нож, который прихватил из столовой. А то мало ли что?
— Так вот. Я иду по коридору, стучу в дверь, и открываю. Говорю мол: «Это я — Саня». Как тут вижу — Егор не спит. Он стоит, как вкопанный. А на часах полночь — он обычно или спит мёртвым сном в это время, или богу молится. Ну я включаю лампу небольшую у кровати. Без слов.
Саша заметно занервничал, и это не ускользнуло от глаз следователя. У парня не получалось собраться. Он поглядывал то на следователя, то на его часы, то на дверь, и никак не мог остановиться взглядом на чём-либо. Наконец он продолжил рассказ:
— Егор стоял напротив меня у окна. Лицо у него совсем страшное, он был злой просто пиздец! Смотрел на меня своими бешеными глазами, пялился, будто сейчас сожрёт. А потом он подходит к окну ближе, и, всё так же, смотря на меня, берёт, и разбивает к хуям стекло локтем!
— И он действительно убил себя, понимаете? Не таблеткой, как предписано негласным уставом. Он себя заколол! Вы понимаете?! Заколол! У меня на глазах! Он это специально сделал... Хотел показать, мол вот — идите-ка вы нахер, ублюдки — я здесь главный, я решаю как мне себя прикончить, вашу мать!
Вдруг следователь дал знак полицейскому у двери подойти. Боров подошёл к столу, и Саша увидел на его лице ухмылку. Следователь сказал:
— Александр, спасибо. Мы всё поняли. Больше от вас нам ничего не нужно.
— Как это ничего? — Удивился Александр.
Следователь наклонился к парню, и сказал ему, глядя в глаза:
— Кто был смотрящим Егора, Саша? Окна в «Спасении» ведь не бьются.

Примечания:
* — "И кольцо стирается со временем" (лат.) — Овидий.
** — "Дьявол в деталях" (лат.)