Глава 15
Каликс лежал на боку, притихший и неподвижный. Фиделис сидел рядом, прислонившись спиной к холодной стене. Его взгляд был тяжёлым, а сердце и вовсе казалось неподъёмным камнем, застрявшим где-то в груди. Они сидели так уже час. Тело Каликса постепенно регенерировало, но процессы начинались изнутри. Нужно было дождаться момента, когда он хотя бы встанет на ноги, а шрамы... Что же, это тоже пройдёт со временем.
У Фиделиса болела правая часть тела – там, где были рёбра. Он и не заметил, как ушибся. Но боль была терпимой, ноющей, а значит, она тоже пройдёт.
Каликс лежал так тихо, что в какой-то момент Фиделису показалось... Нет, вроде дышит. Просто спит. Фиделис порылся в рюкзаке напарника и выудил бутылочку с нектаром. Если амур заснул, значит, он истощён и ему требуются силы.
Он вытащил пробку, принюхался. Пахло чем-то ягодным и очень сладким. Но теперь этот запах не вызывал у Фиделиса никакого аппетита.
Он аккуратно приоткрыл Каликсу рот и влил немного жидкости. Половина, конечно же, растеклась, но главным было дать Каликсу почувствовать знакомый вкус. Это сработало. Амур сонно открыл глаза, уставился на нектар и тут же забрал его из рук Фиделиса, опустошив бутылочку до конца. Промычал что-то и снова опустил голову.
Теперь он мог говорить. Но они всё равно молчали.
Фиделис думал о том, что их ждёт дальше. «Позволь любви завладеть собой»... Плохая шутка. Он, Фиделис, больше не сможет полюбить. Каликс и подавно на такое не способен.
Прошло ещё немного времени, и Каликс смог подняться. Он кивнул Фиделису, и они в молчании побрели дальше. Второй проход был длиннее, чем первый. А может, они просто не спешили из него выбираться.
И всё-таки впереди снова замаячил голубоватый свет. Увидев его, мужчины пошли ещё тише и осторожнее. Но никаких посторонних звуков не было, как и чудовищ. Вглядываясь в узкий проход, ни Каликс, ни Фиделис не заметили ничего необычного и тогда, решившись, выбрались на открытое пространство.
В пещере, абсолютно похожей на все предыдущие, действительно, никого не было. Лишь небольшое возвышение в центре, напоминавшее постель Клити, только без шкур и мехов. Маленький, аккуратно выточенный ледяной куб, на котором виднелась некая вещица.
Фиделис огляделся по сторонам и сказал:
– Здесь нет прохода дальше.
– Вероятно, он появится, если мы сделаем что-то... с этим, – вздохнул Каликс и приблизился к кубу. Фиделис пошёл за ним и выглянул из-за плеча.
На ледяной поверхности лежало ожерелье.
Самое обычное, оно не сверкало драгоценными камнями, наоборот – следовало бы его хорошенько почистить. Однако камни всё же были. Два крошечных круглых глаза, по одному на каждую из змей, что соприкасались друг с другом своими маленькими головами. Кровавая капля рубина и мутная бусинка золота.
– Я всю жизнь хотел узнать, где же оно находится, – прошептал Каликс, занёс руку над ожерельем, но остановился и благоговейно убрал её, не решаясь взять украшение в руки. – Ты можешь представить, насколько оно древнее?
– Очередной миф во плоти?
Каликс кивнул.
– Это ожерелье Гармонии.
– Ещё одной дочери Афродиты и Ареса? – нахмурился Фиделис, вспоминая родословную эротов.
– Да. Помимо наших создателей, у них были и другие дети. Деймос, несущий ужас, его брат Фобос, воплощение страха, и их сестра Гармония. По легендам, её обратили в змею. А ожерелье, оно... проклято.
– Прекрасно. Как же могло быть иначе.
– Стоило ожидать чего-то подобного.
– Мы и чудовищ ожидали, но нас подрали обычные львы. Спасибо, что там был хотя бы не Минотавр.
– Это были огромные львы, в десятки раз превосходящие обычных силой! – Несмотря на то, что лицо Каликса всё ещё украшали уродливые шрамы, его уязвлённая гордость взяла верх. – Я и так достаточно долго удерживал его, в один момент даже запрыгнул ему на спину, пока ты раскланивался со своей львицей.
– Что-то я этого не видел.
– Он тут же сбросил меня на землю, – сказал Каликс и раздражённо отмахнулся. – Но что уже говорить? Давай подумаем, что делать с этими змеями.
– Почему оно было проклято? – спросил Фиделис.
Каликс поднял взгляд к низким сводам, припоминая.
– Ты ведь знаешь, что Арес, вообще-то, не был супругом Афродиты, как это полагается. Так, скорее затянувшаяся интрижка на стороне, в то время как законным мужем богини считался Гефест, искусный кузнец и строитель. Говорят, он был не очень симпатичным. Ещё и с крепким нравом: это же он выковал сеть, которая опутала Афродиту с Аресом, когда они возлежали...
– Да-да, это я знаю, – нетерпеливо сказал Фиделис. – Богов созвал, они смеялись и всё такое. Как на картине Гийемо «Марс и...*
– Годы идут, а ты всё о своём искусстве.
Фиделис закатил глаза, но промолчал, а Каликс тем временем продолжил:
– Ну так вот. Гефест, конечно же, невзлюбил их детей. И когда пришло время подросшей Гармонии выходить замуж за Кадма, основателя Фив, Гефест подарил ей накидку и это ожерелье. Проклятое обидой, оно приносило несчастье всем, кто его надевал. И это всегда, так или иначе, приводило к смерти.
Они оба замолчали, погрузившись в свои мысли. Каликс разглядывал ожерелье с интересом заядлого историка, Фиделис – отмечая выгравированные узоры. Каждый понимал, что они оба должны будут его примерить.
Первым заговорил Каликс.
– Ты помог мне с предыдущим испытанием. Значит, сначала попробую я. Если что-то пойдёт не так... Просто уходи.
– Помни про пророчество, – ответил Фиделис. – Сначала гордыня, теперь любовь. Нужно понять, как это связано с ожерельем.
– Просто пялясь на него, мы ничего не узнаем, – сказал Каликс и решительно, не давая себе больше времени на сомнения, взял украшение в руки, надел его и защёлкнул застёжку.
Некоторое время он стоял без движения, просто прикрыв глаза. Морщинка на лбу говорила о сосредоточенности, но Фиделису сложно было понять, что именно сейчас испытывал амур. Вокруг по-прежнему царило ледяное безмолвие.
Вдруг Каликс вскрикнул, отшатнулся и упал. Его глаза всё ещё были закрыты – по его собственной воле или нет, Фиделис не знал. Каликс замотал головой и стал быстро приговаривать, словно упрашивал кого-то: «Нет, нет! О, зачем ты это сделала?». Он заскулил, спрятал лицо в ладонях и застыл.
Фиделис терпеливо ждал, лишь настороженно вытягивая шею. Он боялся, что с Каликсом произойдёт что-то страшное, что-то сверхъестественное, но объективных причин вмешиваться в процесс пока не было. Наконец, Каликс сам поднял голову. Его щёки были мокрыми от слёз. Амур продолжал держаться за раненый глаз, словно тот теперь болел ещё сильнее.
Не говоря ни слова, другой рукой он расстегнул ожерелье и протянул его Фиделису.
– Что ты видел? Ты кричал.
– Да? – растерянно ответил Каликс и всё-таки поднялся на ноги. – Я... Там было моё прошлое. Очень далёкое прошлое.
– Ты имеешь в виду...
– Да. Я ещё был человеком.
Фиделис не решился на следующий вопрос и лишь вертел ожерелье в руках.
В купидонов и амуров не обращают тех, кто счастлив, кто познал удачу в любви. Это знал каждый. И каждого память милостиво уберегала от болезненных воспоминаний.
Фиделис вздохнул. Он не был уверен, что хочет увидеть своё прошлое. Человеческое или нет.
– Может, поделишься? Вдруг станет легче.
– Давай после. Надевай и покончим с этим. – Голос Каликса вновь обрёл уверенность, но он всё ещё избегал смотреть Фиделису в глаза и отошёл чуть в сторону, пытаясь унять разбушевавшееся сердце.
– Тогда я сразу сяду, – невесело усмехнулся Фиделис, расстегнул верхние пуговицы, освобождая шею, и надел украшение.
Это был особенно солнечный день. Сад благоухал цветами. Фиделис даже остановился, чтобы полюбоваться пышным кустом роз. На самом крупном бутоне сидела упитанная пчела. Фиделис поморщился: он пчёл не любил. Было ли это привычкой из давно позабытой человеческой жизни или же все купидоны с амурами имели неприязнь к чёрно-жёлтым насекомым из-за того, что они ужалили Эроса в детстве, Фиделис не знал. Говорили, что Афродита превратила их жала в шипы роз.
Словно почувствовав обращённый в свою сторону негатив, пчела прервала сбор нектара, оттолкнулась от лепестков и улетела восвояси. Фиделис тоже пошёл дальше.
Он только что вернулся из Флоренции, где навещал старого, очень старого знакомого. Как скульптору и ценителю искусства, Фиделису особенно нравился этот город, его галереи и музеи, соборы и монастыри. Он жил уже слишком долго на этом свете и успел застать некоторые значимые моменты его истории, однако сердце слишком сильно привязалось к старому искусству. Теперь Фиделиса ничего не радовало, а только вызывало раздражение и вечный поиск того самого вдохновения, что смогло бы сделать его статуи такими же нечеловечески прекрасными, как те, что он видел в этом городе и в его окраинах. Отчасти поэтому он так и стремился быть ближе к тем людям, что жили в его доме; это могло хотя бы чуть-чуть приблизить современный мир, помочь понять его.
И, может быть, поэтому его так привлекали истории несчастной любви. В сердечных страданиях было что-то очень личное, очень глубокое – особенно, если они длились веками.
Особенно, если были чужими.
Дом встретил его запахом свежего печенья и волнами рыжих волос. Фиделис провёл по ним кончиками пальцев, лишь на мгновение позволив себе эту слабость, затем отстранился и посмотрел девушке в глаза.
– Я скучала.
– Я... тоже.
Он отвёл взгляд, нахмурился, попытался перевести тему.
– Готовишь?
– Экспериментирую, – растерянно улыбнулась Элинор, всматриваясь в его лицо и пытаясь прочесть в нём причину печали. – Попробуешь?
– Позже.
Фиделис обошёл её, направился к лестнице. Её взгляд жёг ему спину.
– Всё в порядке?
– Да.
Он запер за собой дверь, устало опустился в кресло. На него безмолвно смотрели десятки каменных лиц. Счастливых лиц, подумал Фиделис, потому что им не приходилось ничего выбирать.
Он опустил голову на ладони, чувствуя, как внутри снова нарастает раздражение – к самому себе, к этим скульптурам, к хорошей погоде и даже к запаху роз, что привлёк его на улице. Поддавшись порыву, купидон вскочил на ноги и сбросил со стола один из бюстов. Камень раскололся надвое, белое лицо украсила уродливая трещина.
Фиделису казалось, что внутри него всё тоже рассыпается на части.
Он ведь совсем не собирался посещать Флоренцию. Это было необходимостью, попыткой забыться в чём-то знакомом и любимом. Он прибыл туда в отчаянии и злости, сразу после того, как поговорил с Антеросом. Он искал помощи, покровительства в благодарность за многие годы преданности, а получил... Ни черта.
«Ничто не сделает тебя более человечным, чем любовь. И с этим я ничего не могу поделать. Разве что раздобыть Чёрные стрелы, но не стану. Я не знаю, какое действие они окажут, и разрывать печати, защищающие нас с братом, не хочу. Ты служил мне верой и правдой очень долго, Фиделис, это так. Взамен я могу лишь пообещать тебе и твоей возлюбленной покой и защиту. Может быть, это и неплохо – позволить себе под конец немного личного счастья? Долгие годы ты только и делал, что помогал раскрываться любви. И ты знаешь, какой она может быть прекрасной».
Фиделис не хотел никакого конца. Он чувствовал, как его силы слабеют, утекают, как патока, но не знал, как это остановить.
А хуже всего было осознание, что он остался один на один со своим страхом – стать никем.
Кто он без своих способностей, без алых чар, дурманящих разум? Бесталанный скульптор, только и способный, что подражать мастерству великих. Пустое существо без сердца и души, которое всю жизнь играло с чувствами других.
Фиделис так боялся оказаться наедине с самим собой, так боялся узнать, насколько он слаб на самом деле, что всеми силами цеплялся за то, к чему привык.
Антерос не поможет ему, это ясно. Быть может, стоит обратиться к Эросу? Конечно, они не очень ладили, но...
Фиделис замер от осознания, свалившегося на него. Эрос. Этот мальчишка, притворяющийся богом... Это ведь он явился в дом, он говорил о чём-то с Элинор, когда она открыла ему дверь. Нет... Разве он мог позволить себе такую злую шутку?
Купидон невесело усмехнулся. Как раз-таки Эрос и мог. Всякий раз, когда у них с Антеросом возникали разногласия, Эрос становился мальчишкой, наивным дитём – словно любовь без страсти. Только вот если любовь могла быть чистой и благородной, то Эрос, её олицетворение, часто забывался, позволял себе ребяческие шалости и совсем не заботился о последствиях. Этим он очень раздражал Фиделиса – как и в тот раз...
Фиделис сжал кулаки. Как он посмел... А Антерос! Их вечные с братом ссоры и перемирия никогда не приводили ни к чему хорошему. Едва ли и теперь Антерос в курсе того, что произошло на самом деле.
Злость закипала в нём, извивалась змеёй. Должен быть способ избавиться от чувств самостоятельно. Разлука не поможет – он уже успел проверить это. Но, возможно, скорбь... Она с кровью и мясом выдернет из души терзающее жало.
Фиделис испугался собственных мыслей. Неужели он сможет? Поставит на чашу весов собственное эго и чью-то жизнь? Особенно ту, что так нежно тянется ему навстречу... Зато Антерос наконец не станет оставаться в стороне, если Элинор пострадает от руки купидона. Пусть даже Фиделис поплатится за чужую шутку своим существованием, всё лучше, чем закончить век пустым и ничтожным и каждый день это осознавать.
Но грязную работу всё равно придётся выполнить собственными руками.
Он спустился вниз, сжимая перила, выискивая глазами ту, что стала причиной его беспокойства. Элинор сидела за столом с дымящейся чашкой чёрного кофе и печеньем. Сегодня у неё был выходной, но она всё равно листала каталог очередной арт-выставки. Она увлеклась и не сразу заметила бесшумного Фиделиса, а когда он подошёл совсем близко, смешно дёрнулась от неожиданности.
Фиделис загремел чашками, плеснул из чайника ещё горячей воды, добавил ложку мёда – хотелось послаще. К кофе он пристрастился именно благодаря Элинор, хотя Марко и Ноэми тоже часто его пили. Но с ними ему не хотелось часами сидеть на диване или за столом, они не приносили ему напитка в комнату, когда он корпел над своими скульптурами. В сущности, Фиделис сам был в этом виноват. Нуждаясь в присутствии ребят, он всё равно отстранялся от них. С Элинор, казалось, всё было совсем по-другому.
– Есть что-то стоящее?
Он сел напротив, шумно отодвинув стул.
– Да. – Элинор улыбнулась и пролистала в начало буклета. Она уже привыкла к переменам его настроения. Но Фиделис всё равно видел, что каждый его шаг прочь от неё не проходит незамеченным, отзываясь где-то глубоко внутри. Он чувствовал себя виноватым, и это тоже ему не нравилось.
– Вот, смотри. Будет репродукция «Пигмалиона и Галатеи».
– Никогда не понимал эту историю.
– Почему?
– Потому что мало вдохнуть в статую жизнь. Без души она никогда не сможет полюбить в ответ.
Элинор с лёгкостью ввязалась в рассуждения, ей стало интересно. Фиделис просто обожал такие разговоры с ней. Её эмоции и мысли насчёт того, что он сам любил и в чём разбирался, много значили для него. Он чувствовал, что наконец-то встретил того, кто его понимает.
Последняя мысль отрезвила. Да, он встретил. И он же собирается всё закончить.
Наверное, Элинор уловила очередное изменение в нём, потому что вдруг поникла. Нежная воодушевлённая улыбка, которая так нравилась Фиделису, тоже ушла с её лица. Она повертела чашку в руках, а затем вдруг спросила:
– Почему ты не прогнал меня?
– Когда?
– В самый первый день.
Фиделис пожал плечами, удивляясь такой перемене темы. Но, судя по беспокойным, широко распахнутым глазам, Элинор решилась заговорить о том, что её давно волновало.
– Я не знаю. Мне было всё равно.
– Я помню, что почувствовала, когда впервые увидела тебя. Тот сильный запах цветов и... свет. Ты совсем не такой, как Марко и Ноэми. Кажется, будто вы друг другу совершенно чужие люди. Почему тогда они живут здесь? Почему ты разрешил им привести меня?
Фиделис задумался, откинулся на спинку стула. В конце концов, что он потеряет, если сейчас расскажет ей всё? Когда-то давно, ещё в самом начале своей новой жизни он уже имел неосторожность разболтать о себе девице, которая этого совсем не стоила. Тогда же он получил нагоняй от Антероса, а потом пришлось искать по всему городку эту сплетницу, которая всем и каждому побежала рассказывать, что знакома с «порождением тёмных сил». Один поцелуй, пусть и не очень приятный после всего, вытеснил из её головы и Фиделиса, и его слова. Он отпустил девушку и уехал из того места. Конечно, он легко мог сделать так, чтобы никто не узнавал его на улицах, но даже случайно услышанные обрывки суеверных разговоров очень раздражали.
Элинор он не поцеловал в губы ещё ни разу. И ему невыносимо сильно хотелось это сделать. К сожалению, он был способен исправить только её память, но не собственные чувства. И Элинор могла влюбиться в него снова. Но она бы забыла всё, что связывало её с Фиделисом до настоящего момента, в том числе и Марко, и Ноэми, и этот дом, в котором ей было хорошо.
Так пускай ей будет хорошо до самого конца. Он поцелует её, если что-то вдруг пойдёт не так, если она не поймёт его или испугается. Тогда чары послужат ей во благо...
Нет, всё-таки нельзя рассказывать. Поведать обо всём осознанно, намеренно – значит, признать, что он, Фиделис, либо совсем отчаялся, либо непоправимо полюбил. Либо и то, и другое вместе. Элинор не испугается. Она станет любопытничать. Расспрашивать, удивляться и – страшно вспомнить её слова – примет его таким, какой он есть! Тогда Фиделис пропадёт с концами.
Пока все эти мысли и сомнения метались в голове у купидона, его лицо оставалось непроницательным и привычно задумчивым. Элинор не могла понять, что вертится у него на уме, но терпеливо ждала ответов. Наконец, Фиделис взял чашку с остывшим напитком, сделал глоток и сказал немного хрипло:
– Ты здесь уже несколько месяцев и знаешь, что я не очень... дружелюбный.
– Просто необщительный. Но ты ведь часто куда-то уходишь.
Фиделис покачал головой.
– Это дела. Основная моя жизнь сейчас сосредоточена здесь, в доме, который я сделал под себя. Но я с самого начала хотел, чтобы тут жил кто-то ещё. Мне... необходимы люди.
– Понимаю. Как творцу для вдохновения?
– Да. Но лишь фоном, потому что я всё равно нуждаюсь в личном пространстве и в одиночестве. Для этого существует моя мастерская. Как я тебе уже говорил, Марко и Ноэми дороги мне по-своему. Я ценю их за жизнь, которую они приносят в эти стены. А они рядом со мной чувствуют себя бесконечно влюблёнными в эту самую жизнь и друг в друга – и не спрашивай, что я имею в виду. Так что у нас взаимовыгодный союз и ничего больше.
– Мне показалось, они бы хотели, чтобы ты стал им другом.
– Может быть. Но меня это не волнует.
– Звучит цинично и немного жестоко.
– Я никогда не был к ним жестоким. Но безразличным – да, а для кого-то это равнозначно.
Элинор не нашлась, что сказать, опустила взгляд. Его слова явно принесли боль и ей. Фиделис вдруг вспомнил о самой первой ночи после их знакомства. Тогда он был неосторожен – просто увлёкся скульптурами и не задумываясь разрешил Элинор войти в комнату. Она не видела алого дыма, которым рассеялись силы Фиделиса, наяву просто не смогла бы, но всё же почувствовала его удушающую густую сладость. В ту ночь ей задурманили разум его чары, ему – искусство. Они оба были не в себе. Так, по крайней мере, Фиделис думал сначала.
Когда Элинор заснула прямо на полу в ворохе одежды, он отнёс её в соседнюю комнату, уложил в постель и ушёл – продолжать работу. И не сказал ей наутро ни слова: мало ли что может произойти по чистой случайности? Он вдоволь пресытился подобными зрелищами, чтобы заострять на этом внимание.
Это уже после он понял, что его влечёт к Элинор столь же сильно, как и её влекло к нему, хотя он больше не давал при ней волю своим чарам. Но они оба хотели повторить то, что случилось – настолько чувственным, иступлённым это было. Настолько неожиданно ярким в жизни Фиделиса, который привык к одной белой каменной пыли. И когда они забылись снова, оказалось, что и магия Фиделиса была совершенно ни при чём. Он терял голову всякий раз, как касался губами нежной кожи на щеках и ключицах Элинор, всякий раз, как её пальцы обнимали его шею. Эта девушка стала для него нектаром, которого он не пробовал никогда в своей жизни. Очень долгой жизни, полной разных вкусов и страстей.
– Прости, – сказал Фиделис. – Тогда я не подумал, каково тебе может быть.
Элинор сразу поняла, о чём он говорит, и на её щеках проступил едва заметный, нежный румянец.
– Всё в порядке.
– Не надо.
Он наклонился ближе и взял её за руку. В лучах дневного солнца кожа казалась совсем прозрачной. Фиделис провёл по ней шершавыми подушечками пальцев, очерствевшими от работы с камнем, и поморщился от такого контраста.
– Ты так чувствительна... А я безразличен и груб. Я не хочу тебя ранить, Элинор.
Он посмотрел на неё и тут же отвёл взгляд, вдруг испугавшись, что она утонет в его отчаянной чёрной пустоте. Сердце защемило, неприятно и непривычно.
Было так странно ощущать, что оно болит не от чужой тоски, а от собственной.
На его лицо упали рыжие локоны. Элинор приподнялась и дотронулась губами до лба Фиделиса.
– Просто позволь мне быть рядом с тобой, не отталкивай. – В ней снова появилась та лёгкость, которая ему так нравилась. – А я не буду претендовать на твоё одиночество. Кто знает, вдруг у нас получится...
Она стала целовать его, а он сжал ладони в кулаки и зажмурился. Её лицо было так близко, а волосы щекотали шею и пахли лавандовым шампунем. Перед глазами предстал образ: рыжая девушка в поле сиреневых цветов. Она смеялась и тянула к Фиделису руку, звала пойти за собой. Это было так красиво. И он пошёл.
Они перевернули одну из чашек, и кофе разлился по столу. Возможно, даже испортил Фиделису рубашку, но он не замечал. Он подхватил Элинор и понёс наверх.
Заботливо уложив девушку на подушки, Фиделис попросил её подождать и скрылся в своей мастерской. Его сердце колотилось, а к горлу подступал ком, но он знал, что лучшего момента не представится. Надо действовать сейчас, когда она расслаблена, а он будет рядом, чтобы утешить.
Отодвинув ящик стола, Фиделис достал завёрнутый в тряпицу продолговатый предмет. Стянув ткань, он замер, с трепетом рассматривая ярко начищенное лезвие старинного кинжала. У Фиделиса было полным-полно подобных вещиц, но в последние годы они перестали вызывать интерес. Он даже не помнил, откуда этот кинжал взялся. Но его время пришло.
Фиделис засунул оружие за ремень брюк сзади, выпустил рубашку, чтобы его не было видно, и вернулся к Элинор. Подошёл к окну и плотно задёрнул шторы. Ему не хотелось, чтобы дневной свет видел то, что он собирался сделать.
Он двигался, словно в бреду или во сне, чисто механически, пытаясь не осмысливать свои действия.
Элинор улыбнулась и протянула руку, теперь уже по-настоящему. И он снова пошёл к ней.
Он поцеловал её в живот, там, где короткая кофточка обнажала пупок. Элинор засмеялась, ей стало щекотно. Непослушными пальцами Фиделис расстегнул пуговицы, стащил шерстяную ткань, наклонился к тонкой шее. Элинор остановила его.
– Поцелуй меня по-настоящему.
Фиделис замер, но всего на мгновение. Затем провёл большим пальцем по нижней женской губе.
– Поцелую, – прохрипел он.
Он раздел её до конца, она расстегнула его рубашку, легонько очертила ногтями мышцы. Потянулась, чтобы обнять, но Фиделис вовремя перехватил её запястья и поднял их над головой Элинор. Покрыл поцелуями изящное обнажённое тело, с тоской отмечая, как оно откликается.
Элинор тихо ахнула, когда он снова дотронулся до неё. Её глаза приоткрылись, и Фиделис остановился, не в силах выдержать этого пронзительного взгляда. В любое время он свёл бы его с ума, но сейчас... Сейчас ему было так стыдно и так невыносимо продолжать.
Он отпустил её руки. Отстранился и стиснул хрупкое плечо, крепко вжимая его в постель. Ему было тошно смотреть на собственные пальцы, на то насилие, которое они совершали.
«Ну же. Быстрее! – подгонял он себя. – Выбора нет».
Фиделис достал из-за спины кинжал.
Ему казалось, что время остановилось. Перестали тикать часы в гостиной. Перестал шуметь ветер. И сердце, его сердце перестало биться.
А может, оно билось так быстро, что он больше не мог его услышать.
Элинор перевела взгляд на оружие. Вскинула брови, дёрнулась, но скорее инстинктивно, чем от осознания того, что происходит.
– Что это? – спросила она. – Почему ты плачешь?
Фиделис открыл рот, чтобы ответить, но не смог. В висках стучали его собственные слова:
«Я не хочу тебя ранить, Элинор...»
Он задрожал. Выронил кинжал. Тот упал рядом с подушкой и соскользнул по простыне на пол. Лязгнуло лезвие.
Фиделис зажал себе рот ладонями. Сквозь пелену слёз он видел только глаза Элинор. Большие, испуганные. Она молчала.
Он склонился над ней, и слёзы упали на её губы. И тогда он их поцеловал. Глубоко и с надрывом, вложив всё отчаяние, которое испытывал, все извинения, которые должен был сказать, и всю любовь, которую не признавал.
Он мог бы убить её этим поцелуем.
Сорвавшись с постели, Фиделис выбежал из комнаты. Распахнул двери мастерской, заметался, не зная, куда себя деть. Рука задела маленькую статуэтку, и та глухо упала рядом с уже разбитым бюстом. Фиделис замер, рассматривая каменную крошку.
В каком-то забытьи он протянул руку к соседнему бюсту, обронил на пол и его. Затем следующий, и ещё один, и ещё, и ещё... Он остановился, когда разбил их все.
Как... Как?
Как он мог решиться на такое?!
Фиделис поднял особенно крупный камень и швырнул его в стену. Упал на колени и застонал в ладони.
Она лежала там сейчас... Одинокая, не понимающая, что происходит и где она находится. Он должен прийти к ней, успокоить. Но как он сможет смотреть ей в глаза? Как сможет дотронуться до неё, сказать хотя бы слово?
Не сможет. И никогда себя не простит.
Фиделис сбежал по лестнице, не оглядываясь ни на мастерскую, ни на открытую дверь её спальни. Ему показалось, что Элинор позвала его, но он бежал дальше, не разбирая дороги. Вышиб дверь плечом, пересёк сад, распахнул калитку. Недалеко был небольшой лес, и Фиделис побежал туда. Ему хотелось, чтобы ветки исцарапали ему лицо. Чтобы его сожрали дикие звери, которых там не было. Ему хотелось убежать из этого кошмара, который на самом-то деле устроил он сам, пусть и поддавшись на провокацию Эроса.
Фиделис не замечал, как серые, морщинистые стволы деревьев пропадают из вида, скрываясь в алом тумане. Не замечал, как исчезают все звуки и как дрожит земля под его ногами.
Кто-то явился сюда, и этот кто-то явно был очень зол и очень могущественен.
*Имеется в виду картина французского художника Александра Шарля Гийемо «Марс и Венера, застигнутые Вулканом» (1827 г., Художественный музей Индианаполиса, США)