Плесень

- Мам, я принесла поесть. Мам...?

Нежный, спокойный голос рыжей с надеждой растёкся по комнате, но ответ не последовал. Холодная тишина тяготила воздух, каждое движение, что нарушало эту тишину казалось чем-то незаконным, страшным, неправильным, словно лишь за один шорох куртки что-то может произойти. Но ничего не произошло, и не произошло бы, тем не менее Николь старалась не издать ни шороха, надеясь услышать лишь один звук - голос своей мамы. Вскоре аккуратно добравшись до спальни, рыжая аккуратно заглянула внутрь, но пустая кровать послужила тяжелейшим всплеском паники. Вмиг бесконечное количество шорохов уже перестали иметь значение. Судорожно скинув одеяло с кровати, Николь убедилась, что в ней пусто и спотыкаясь, выбежала из комнаты, направившись в ванную. Старая, неуклюже покрашенная белой краской дверь отпиралась и закрывалась с трудом и это нагоняло на девушку ещё больше паники, хотя то, что за этой дверью тоже никого не оказалось, сделало ещё хуже. Наконец, она добралась до кухни и только увидев стоящую на небольшом балконе худую женщину, облегчённо выдохнула.

- Ну и шум ты подняла, Николь. - Раздался негромкий голос с балкона.

- Прости, я думала ты...

- Что, подумала, что снова придется запереть меня?

Громкое дыхание перебивало бурный поток мыслей, так же, как и разрывающие рёбра сердце. "Что? Я не собираюсь запирать свою мать" - эхом раздалось в её голове, и она сама в это не поверила. Руки были скованы невидимой цепью, и в этих руках она столько лет держала собственную мать на привязи. На газовой плите только начал закипать жестяной чайник, наполняя кухню громким свистом, а стоящая на балконе, тёмно-волосая как ночь и бледная как снег женщина, затушила сигарету и отмахнув белую, прожжённую тюль, вошла в комнату. Николь  осторожно помотала рукой возле лица, стараясь прогнать запах сигарет, что затянулся вместе с ней, хотя иногда казалось, что лёгкие матери на столько прокурены, что её дыхание постоянно будет нести запах сигарет, не важно, как давно она курила. Тонкая рука женщины легла на ручку чайника, вторая же принялась выключать газ. Рыжая молча наблюдала за её движениями, так сконцентрировано и внимательно.

- Язык проглотила? - Заметив чужой взгляд, Екатерина негромко хмыкнула, после принялась разливать кипяток по кружкам.

- Ты хорошо себя чувствуешь? Решила бросить? - Намеренно или случайно, Николь решила проигнорировать неприятный вопрос, а от новой мысли глаза её словно загорелись надеждой.

- Конечно нет, просто решила прогреть горло горячим чаем. Ты принесла?

- Да. Принесла.

В голосе рыжей так ясно ощущалась горечь. Совсем не это она хотела услышать, не смотря на то, что задаёт этот вопрос постоянно, на протяжении двух лет, и постоянно получает один и тот же ответ. Как ни старайся, перестать надеяться на лучшее было невозможно, и как ни старайся, все эти надежды разламывались каждый раз, всё с тем же громким треском. Екатерина Островская, что не имеет ни капли общего со своей дочерью, даже фамилии, зависима уже два года. Казалось, совсем недавно она была невероятно красивой женщиной, но теперь её лицо украшали язвы и герпес, куча раздёртых в кровь прыщей, броские в глаза скулы, огромные мешки под глазами и стеклянный, постоянно потерянный взгляд. Таким же взглядом Николь глядела на неё каждый день своей жизни, не в силах никак помочь ей. Все больничные номера, что лечат зависимости были под строжайшим запретом, ещё с малых лет Николь научили бояться этих мыслей, бояться этих врачей, и по сей день стараясь придумать варианты, как вытащить мать из этого кошмара, стоит мыслям зайти в эту степь, стоит лишь в мыслях прозвучать слову "врач", как сразу начинает тошнить. С самого детства Екатерина объясняла дочке, что глядела на отца, который уже несколько часов лежит в отключке, что врачи ему ничем не помогут. Постоянно звучала одна и та же фраза - "Они заберут папу, они промоют ему мозги, он будет несчастен. Они заберут тебя" И тогда она действительно старалась поделиться с дочкой своими неправильными убеждениями максимально мягко, ведь тогда она лишь наблюдала за тем, как медленно погибает её супруг, боясь предпринять хоть что-то, боясь потерять его, боясь потерять дочку. Ведь стоило органам опеки увидеть, в каком состоянии их квартира, в каком состоянии отец, Николь тут же отняли бы. И как ни странно, с тех пор квартира не изменилась. Всё тот же сырой, потресканный, деревянный пол, та же пожелтевшая посуда, которая уже не может отмыться, чем ты её не мой, всё та же прокуренная тюль, тот же старый диван, где раньше спал отец, а теперь спит Николь, та же спальня с железной двухспальной кроватью, где спит теперь мать, но уже без неё, тот же узкий коридор, тот же потресканный стол, та же клиёнка, что покрыта десятками прокуренных дыр, и даже тот же вид каждый вечер, только уже не на отца, а на мать. Каждый вечер кухня становилась неприступным местом, где под веществами сперва отец, развалившись на столе кидал в двери посуду, тапочки, ножи, а потом и мать точь в точь повторила его роль в жизни Николь. Если сперва она пыталась входить, проверять состояние матери, то вскоре, приняв на себя вспышки невозможной агрессии, пытаться перестала. Очень забавным казалось рыжей то, что ровно так же стояла за дверью мама, стараясь контролировать состояние отца, но стоило ему покончить с собой, как они поменялись ролями. Теперь не мать ухаживает за отцом, не она ходит за веществами для отца, теперь этим занимается Николь. Тяжело было глядеть в глаза мамы, которые когда-то были полны отчаяния, любви и надежды, а теперь в них нет ничего, кроме бесконечной пустоты и ненависти. И больше всего в этом мире, Николь боялась стать такой же. Больнее всего в мире было понимать, что ненависть в глазах мамы вызвана лишь отцом и тем, что Николь до ужаса на него похожа. Тёмные, запутанные волосы женщины постоянно лезли ей в лицо, пока она закашлявшись доставала чай из коробки. С каждым новым звуком дрогала душа, словно вот-вот этот хриплый кашель вырвет наружу её лёгкие.     

- Я получила зарплату, поэтому принесла торт, твой любимый, миндальный. Поешь?

- Доставай уже.

Хриплым голосом, всё ещё не откашлявшись кинула Катя. Для рыжей сразу стало понятно, что речь идет далеко не о торте, поэтому аккуратно поставив пакет с ним на стол, она потянулась к сумке. Высокая женщина отпила чай и попыталась прополоскать горло, но вернуть прокуренный голос в норму это не помогло. Нос всё ещё дрогал от неприятного запаха, что новой волной бил по рыжей, стоило её матери приблизиться, но она изо всех сил старалась не показывать этого. Наконец, в глазах Кати можно было прочитать что-то кроме пустоты. Далёкий, тусклый, но всё же огонёк полыхнул в её глазах, стоило ей увидеть завернутый в газету пакетик в руках дочки. И как ни странно, у рыжей этот огонёк вызывал сводящее скулы отвращение. Точно не такой огонёк она хотела видеть, точно не это она хотела слышать, точно не такую мать она хотела видеть. Но родителей не выбирают, и она уже  давно с этим смирилась, как и с тем, что не в силах ничего изменить, даже если это не правда.

- Ты не будешь снова сбегать? Мне завтра на пары, а потом я сразу на работу, я не смогу за тобой присмотреть.

- Ты всё ещё учишься там что-ли? Какой из тебя полицейский, ты забыла, в какой семье ты растешь? - Лёгким движением руки она убрала вымученный из Николь пакетик в карман своего длинного, фиолетового, грязного халата, и всё тем же грубым голосом кинула на последок. - Мне было бы стыдно считать себя полицейским, после всего, что ты сделала. Давай, запри меня как животное снова, офицер.

Дверь на кухню хлопнула, и Николь осталась одна посереди пустой, крохотной, вонючей кухни. Хоть Катя больше ничего не сказала, Николь давно уяснила, что шум и вход в спальню матери с этой секунды запрещён. Лицо её дрогнуло, из глаз невольно потекли слёзы. Секундная слабость, которую Николь тут же оборвала, смахнув с лица слёзы и аккуратно присев за стол. Серце колотилось, а горло резал болючий ком. Взгляд упал на вторую кружку с кипятком, что вероятно предназначалась для Николь, если бы мать решила закончить дело и кинуть туда пакетик чая. Такое простое действие, которое действительно могло бы вызвать у Николь улыбку. На столе всё так же стоял торт. В который раз Николь ругает себя за новые, бессмысленные надежды. Разве не глупо было надеятся, что она решит посидеть с ней, попить чай и покушать торт, как раньше, разве не глупо было надеяться, что эта гадость так и останется лежать в кармане у рыжей, разве не глупо было надеяться, что всё будет как тогда, когда не было в их семье наркотиков, ведь память уже и не может ухватиться за воспоминание, когда их действительно не было, словно вся Николь пропахла гарью, табаком и сводящим нос запахом мочи, словно с самого рождения она ощущала этот запах, и так утопая в нём и умрёт. Придется есть торт самой, и это было бы очень кстати, ведь целый день на работе не дал ей нормально поесть. Но всё же, ком в горле не сможет протолкнуть ни торт, ни чай, и ни сон. Последняя фраза матери крутилась в голове на повторе, постоянно сводя всё к одному и тому же исходу - ты такая же, как твоя мать, Николь, сколько бы ты не кривилась, тебе никогда не отмыться от этого.

Когда же всё пошло не так? В воспоминаниях давно утерялись дни, где отец хотябы немного трезво соображал. Каждый день он либо выпивал, либо проводил время с друзьями, такими же, как он. Всё же это время можно назвать самым приятным, ведь тогда ещё не было наркотиков, тогда всё заканчивалось лишь возмущениями матери и громким храпом отца в спальне, стоило ему только войти в квартиру. Но вскоре, когда погибла его мать - очень добрая женщина, которая постоянно выручала семью деньгами, так как хорошо зарабатывала за границей, он перешёл на тяжёлые методы уйти от реальности, сбежать, как трус. И нельзя сказать, что мать он очень любил, скорее, её смерть  была просто поводом. Друзей у него было много, и все были далеко не самыми правильными, поэтому найти постоянные источники, где можно приобретать вещества труда не составило. В наследство он получил довольно большую сумму, у него не было братьев и сестер, поэтому делить ни с кем не пришлось. Мама была безумно счастлива, у всей семьи появилась надежда, что наконец они сменят эту старую квартиру на что-то поприличнее, и отец обещал, но со временем под яркими предлогами таскал из этих денег понемногу. Раньше он врал матери, что давно сделал в квартире ремонт, а сам пропивал все высланные ею деньги, теперь же врать приходилось жене. Тягал он сначала на выпивку, а потом на казино и вещества. Первое время красивая, яркая, добрая мама, которая любила мужа до потери пульса, даже не догадывалась, что он уже ступил на дорогу, из которой ему больше не выбраться. Узнала она обо всём лишь тогда, когда они с Николь пришли с прогулки и застали его лежащего на кухне без сознания. Тогда в панике Катя принялась набирать скорую, но заметив следы оставленные веществами, тут же сбросила вызов. Николь молча наблюдала, стоя в проходе, совсем не понимая, что происходит, а мама её металась, трясла отца, глаза её были потеряны, напуганы.

- Нельзя звонить в скорую, они заберут его, они заберут тебя, я спасу его, спасу.

Не смотря на истерику ей всё же удалось напоить отца и вскоре привести его в сознание. С тех пор он стал реже появляться дома, чтобы избегать рязьяснительных разговоров с женой, но когда избежать их всё же не удавалось, Николь понемногу стала понимать, что происходит, подслушивая их бурные ссоры. В ссоры родителей она никогда не встревала. Мама приказывала ей сидеть в спальне, а сама изо всех сил пыталась объяснить супругу, что он рушит их жизни.

- Ты хоть понимаешь, что если кто-то об этом узнает, тебя увезут в дурку? И что нам потом делать с Николь, о нас ты не подумал?

- Да мне плевать, что вы будете с ней делать, мне не сдалась жена, которая постоянно контролирует мои действия.

И с каждым днём он становился всё агрессивнее, а мать становилась всё приставучее. Тяжело было слышать возгласы отца о том, что дочь не имеет для него никакого значения и не заставляет чувствовать ответственность, тяжело было видеть мать, что каждую ночь, отвернувшись от дочки тихо плачет, и выдают её только тихие всхлипывания и дрожь, которую она не в силах контролировать. Тяжело было понимать, что не можешь вмешаться, тяжело было понимать, что не можешь сделать маму счастливее, ведь ещё ребёнок. И всё же, появлялся маленький лучик надежды, когда мама, устроившись на работу продавцом, стала приносить пару раз в неделю миндальный тортик и в тишине, чтобы отец не проснулся вместе с дочкой кушать его по вечерам, под свет настольной, желтой лампы. Эти вечера действительно были самыми приятными, в эти вечера мама слушала Николь, хвалила её новые рисунки, которые она рисовала в школе, и делилась забавными история с магазина, хотя сейчас все эти истории казались глупыми выдумками, лишь бы успокоить и развеселить дочь, и она действительно успокаивалась, веселилась и любила маму. Рука дрогнула в попытке смахнуть вновь накатившие слёзы, но даже это сделать Николь была не в силах. Час ночи, тело гудит, настойчиво требуя отдыха после полной рабочей недели без выходных, с утра и до вечера.  Каждую неделю после работы новые встречи с барыгой, а оттуда ещё час добираться домой. Каждый вечер она приходила домой сама не своя, надеясь отдохнуть хотябы немного, но каждую ночь регулярно просыпалась от шумно протекающих галлюцинаций мамы, от звуков опустошения её желудка, и  от приступов агрессии, что она срывала на всех вещах в квартире, что только попадались под руку. Университет, изучение действительно интересной для неё профессии, был действительно лучиком света в её буднях, но даже он был недоступен целую неделю. Кое-как отвертевшись от отчисления, они сошлись на выплате штрафа, на покрытие которого зарабатывать приходилось не покладая рук, с учётом того, что вещества, сигареты, еда и коммуналка висели исключительно на ней. Хотелось снова разозлиться, снова вспомнился вчерашний день и то, как Ева насмехалась над ней. Сразу захотелось вцепиться в неё, показать, что Николь может за себя постоять, но сейчас она действительно не могла даже злиться. Голова бессильно упала на стол и мысли вновь перемешались, непрерывно воспроизводя в голове былые воспоминания.

Вскоре мама стала приходить с работы совсем никакая. Николь слышала, как придя домой она в первую очередь заглядывала к отцу. Первые несколько минут проходили спокойно, но вскоре слышались одни и те же громкие, режущие уши слова:

- Ты совсем ненормальная? Я же тебе сказал, что деньги лежат у меня в бумажнике, ты не можешь просто пойти и забрать этот сраный пакет?

- Там больше нет денег, они закончились... - Тихо отвечала ему Екатерина, в надежде, что он поймет.

- Ну так заработай, какого чёрта ты вообще смеешь приходить домой с пустыми руками, я что, должен сам всё делать?

И каждый раз, после этих криков, мама выходила из комнаты вся заплаканная,  стараясь прикрыть от дочки избитое лицо рукой. Но Николь никогда не была глупым ребёнком и всё понимала, но каждый раз, мама словно читая все её мысли, снова и снова объясняла ей, что нельзя звонить в скорую, что нельзя звонить в полицию. Она мирилась, потому что любила и заставляла мириться Николь, осознанно вызывая у той маленькой, огненной девочки страх и тошноту лишь от одного упоминания этих служб. Так всё и осталось. Каждый раз, когда нервы Николь на исходе, она вспоминает, что ей уже 19, что она может обратиться за помощью и её никуда не заберут, но каждую такую мысль перебивает тошнота, каждая попытка набрать номер заканчивается истерикой и диким страхом потерять маму.

Так прошло два года. Мама работала без выходных, отдавая пол зарплаты мужу, так же как и последние силы, чтобы уделить время дочке вечером. Но как ни старайся, было видно, что с каждым днём её глаза становятся всё тускнее и тускнее. С каждым днём историй становилось всё меньше и засыпала она на столе всё раньше и чаще. Дрожащими руками Николь накрывала маму всё тем же фиолетовым халатом и уходила спать на диван, упустив момент, которого она ждала с самого утра, а вскоре, перегорела их любимая лампа, и по сей день, она так и стоит нетронутая. Совсем скоро, когда Николь стало 16, отец повесился. Особо не стараясь, прямо в собственной спальне. Хоть Николь и стыдится, корит себя за эти мысли по сей день, тогда она почувствовала облегчение. Тогда она подумала, что с этого момента всё станет лучше, что матери не придется отдавать ему все деньги, что ей не придется терпеть издевательства каждый день и уставать до изнеможения. Но она ошибалась, и поняла она это довольно скоро, когда прийдя со школы увидела у непьющей матери на столе бутылку. Это и было началом её конца, это и было моментом осознания того, что мать она тоже скоро потеряет. Поэтому кое-как противясь её алкоголизму, когда спустя год она перешла на вещества и стала невминяемой, Николь не нашла другого решения, кроме как закрыть её дома и сбегать, пока она не придет в себя. Она боялась, что с ней что-то случится, когда она выйдет в таком состоянии на улицу, боялась, что её увидят и заберут службы, боялась, что сама попадёт под удар, и первое время, даже запирая её и убегая из дома, часами глядела на окно, в надежде, что она не решит найти другой способ побега, не решит покончить с собой, как отец. Это всё очень скоро переросло в настоящую паранойю, поэтому когда мама уже совсем перестала быть способной работать, окончившая школу Николь каждый день запирала её перед уходом на работу.

С детства она хотела пойти в полицию, чтобы защитить людей от зла, чтобы не дать людям так издеваться над родными, но как можно бороться со злом, если ты сам - зло? Как можно бороться с диллерами, если ты сама чуть ли не каждый день встречаешь уже родного, как брата, низкого и погрязшего в этом омуте доставщика. Как можно бороться со злом, если ты сама совсем недавно обманывала магазины, лишь бы достать для матери желаемое, и давилась в собственной крови за это, если не от рук собственной матери, то от рук нагло обманутых барыг. Как можно бороться со злом, если твоё тело навсегда пропахло запахом, что стоит в квартире, в котором уже кучу лет живут самые потерянные люди на свете. Как можно считать себя полицейским, если каждый день, глядя в зеркало, ты видишь точную копию человека, который отравил твою жизнь и жизнь матери, в которой ты нуждалась, которую ты любила больше всего в этом мире, если ты сама запирала свою мать дома как животное, чтобы она не сбежала, когда будет под кайфом и слушала её нечеловеческие крики с другой стороны двери. Самое страшное в этом всём было то, что когда-то мать берегла мужа теми же методами. И не смотря на это, Николь на самом деле даже не пыталась ей помочь, просто из-за собственной слабости.

Ну так какой же из тебя полицейский, Николь?