19 глава
Два дня прошло как в бреду. Я чувствовала себя так плохо, что не могла встать с кровати.
Виолетта так и не позвонила. Я представляла ее в объятиях Софии, потерявшую счет времени и забывшую обо всем на свете, включая меня. Размышляла о том, что, вероятно, я знала ее куда хуже, чем думала. Вспоминала о том, как соблазнительно и роскошно выглядела София в своем бархатном персиковом платье и сумочкой «Шанель» через плечо…
Черт возьми, я бы могла потягаться с ней. Даже могла бы дать ей фору. Я не побоялась бы сражаться за то, что должно быть моим. Я могла быть отчаянной, дерзкой, смелой, нахальной, без винтика в голове…
Но не сейчас. Не на шестом месяце беременности. С отекшим и изменившимся телом. С ребенком внутри, которого зачала от другого. Со странным чувством вины, от которого я никак не могла избавиться.
На третий день, рано утром, дочь так сильно пихнула меня своей маленькой пяткой, что я согнулась пополам. Это было похоже на знак, что пора взять себя в руки, прекратить лить слезы и как-то жить дальше. Я залила все наши фотографии с Малышенко на облако и удалила их с телефона. Передумала называть дочь Виолеттой впервые с момента беременности полезла в интернет искать другое имя. Одолжила у Дианы денег и расплатилась со всеми долгами, что были у меня перед Малышенко. Компенсировала ей траты на постройку ограды, модернизацию дома и телохранителей.
Вечером четвертого дня я приняла приглашение Давида поужинать в «Инферно». Мы неплохо провели время. Я рассказала ему, что хочу назвать дочь так, чтобы ее имя не имело ничего общего со святостью, будь она неладна. Чтобы это было просто название цветка. Или камня. Или вообще происходило из языческих мифов. Католики ненавидят язычников. А если и нет, то посмеиваются над ними за их спиной.
– Никаких Мэри, Магдалин и Терез. Пусть будет Лилит – «Ночная». Прям как не любит мой отец-ночь.Имя что надо, – рассмеялась я. – Или вот Люси: «свет» в переводе с латыни. У имени тот же корень, что и у имени Люцифер, – «Несущий Свет» Так звали того самого ангела, что был низвержен с небес и проклят Богом…
– Да, я в курсе, кто такой Люцифер, – ответил Давид, подливая мне безалкогольное игристое вино ярко-красного цвета. – И имя Люси мне тоже нравится.
– А как насчет Персефоны? Так звали жену Аида, бога царства мертвых. Или можно просто назвать мою дочь в честь авантюристки Евы, которую так ненавидят все праведники…
– Нашу дочь, – сказал Давид, поправляя меня.
– Нашу, – не стала спорить я.
– Мне нравятся все варианты. Кем бы она ни была: Лилит, Евой или Люси, – она будет моим сокровищем, – сказал Давид, накрывая мою ладонь.
Еще год назад скажи мне кто-то, что я буду ужинать с Давидом Демидовым ресторане «Инферно», будучи беременной от него, и обсуждать с ним имя дочери, а он в свою очередь пошлет Алису ко всем чертям, – и я бы только истерично рассмеялась в ответ.
Но сейчас мое сердце, мои мысли и моя глупая голова принадлежали другой. Одного звонка Малышенко хватило бы, чтобы бросить все, отречься от всего и бежать к ней так быстро, что не догнал бы даже Усэйн Болт.
Только вот звонить мне она не собиралась.А моя гордость не позволяла мне позвонить ей первой.
– Так как Алиса официально признана мертвой, то наш с ней брак расторгнут, – сказал Давид так спокойно, словно речь шла о какой-то безделице. – Забавно, как в итоге может распорядиться судьба. Еще пару недель назад я боготворил ее и готов был уничтожить за нее полгорода.
– Может быть, судьба еще столкнет вас.
Давид только рассмеялся в ответ.
– Боже упаси столкнуться с ней снова. Ради такого дела я даже согласен больше никогда в жизни не ездить во Францию, лишь бы исключить такую вероятность.
– Это не гарантия. Мир тесен.
Он покачал головой и залпом выпил бокал вина. Потом усмехнулся и сказал:
– Я представил, как внезапно встречаю Алису на каком-нибудь французском курорте и она узнаёт меня. Смотрит перепуганными глазами и не знает, как реагировать. И тогда я подхожу к ней и по-французски спрашиваю: «Вы не в курсе, как мне пройти к отелю «Ритц»? Моя жена и мои дети ждут меня там. Кстати, вы очень похожи на мою бывшую жену, от которой я был без ума. Но которая, к сожалению, оказалась сумасшедшей интриганкой и жестокой актрисой. Ладно, простите, что напряг вас. Всего доброго». И я развернусь и уйду в закат.
– Она не интриганка и не актриса, – возразила я. – Она просто очень боялась за свою жизнь и, скорее всего, сделала все это спонтанно, повинуясь порыву.
– Это версия Малышенко, – иронично улыбнулся Давид. – После ее письма я начал проверку всех счетов, к которым Алиса имела доступ. Она не была склонна к «порывам» и к побегу начала готовиться задолго до него самого. Она переводила огромные суммы на счет якобы детского хосписа, который патронировала. После проверки оказалось, что деньги уходили вовсе не туда, а на подложный счет, который, очевидно, принадлежал ей самой. А оттуда исчезли и осели на каком-то офшорном счету.
Давид помолчал и добавил:
– Алису ждет роскошная жизнь во Франции, и я не намерен ей мешать.
– Мне жаль, – сказала я. – Я верю, что ты встретишь ту, которая больше не разобьет твое сердце.
– Я уже ее встретил, – ответил он, глядя на меня в упор. – Встретил много лет назад, но тогда не смог увидеть в ней то, что должен был увидеть. Теперь она рядом и носит моего ребенка.
То ли кислорода в воздухе стало мало, то ли просто воротник моей блузки оказался слишком тесным. Я задыхалась под его взглядом.
– Я не нужна тебе. Ты просто хочешь заполнить пустоту в сердце. Тебе больно, и ты пытаешься схватиться за любого человека, который поможет тебе не сойти с ума.
– Почему этим человеком не можешь быть ты?
– Я… я люблю другого, кхм.. точнее другую,Давид, – сказала я тихо.
– И где она? – спросил, откидываясь на спинку стула и оглядывая пространство. – Почему она не здесь? Не рядом с тобой? Не сидит напротив, не любуется на тебя, ослепленная твоей красотой?
Я открыла рот, но так и не нашла слов.
– Мне не нужны ответы на эти вопросы, Маша. Они нужны тебе.
* * *
Моя сестра Агнес позвонила мне ранним утром, когда я еще не выбралась из кровати. Обычно ей не позволяли говорить со мной, а сама она никогда не нарушала родительские запреты, так что я немало удивилась. Ее голос звучал тихо и гулко, словно она прикрывала трубку рукой.
– Маша, мне страшно, – сказала она со всхлипом.
– Милая, что случилось?
– Мама странно себя ведет.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я, приподнимаясь на локтях.
– Она не встает с кровати. Ее лицо страшно бледное, как бумажное. И еще она стонет…
– Можешь дать ей трубку?
– Она не сможет удержать ее в руке и ответить не сможет тоже.
– Что ты имеешь в виду? Она спит?
– Она не спит, ее глаза открыты. Но она не говорит со мной.
– Ты папе об этом сказала?
– Да, он ответил, что мама просто устала, но скоро отдохнет, и все будет в порядке.
– Папа дает ей какие-то лекарства?
– Нет. Но дядя Филипп дает…
Филипп был нашим семейным врачом. Когда-то он был профессиональным хирургом, но потерял лицензию после того, как подсел на опиаты и принялся подделывать рецепты. Отец платил ему бешеные деньги, а тот делал для него работу, которая избавила бы отца и его людей от посещения госпиталей. Врачи обязаны сообщать в полицию об огнестрельных ранениях, а отцу иметь дело с полицией не слишком хотелось. Поэтому Филипп был для него просто находкой.
– Агнес, ты можешь дать Розе кое-что? В ее комнате есть коробка с лекарствами. Там же есть таблетки в голубой бутылочке, которые дают при отравлениях. Ты сможешь растолочь таблетку в ложке с водой и дать Розе? Если получится, то дай несколько. Сделай это. У тебя получится. И не волнуйся, я скоро приеду и разберусь, что к чему.
После разговора с Агнес я позвонила Саве, который наконец-то взял трубку.
– Мне нужна твоя помощь, – взмолилась я и рассказала о звонке Агнес. – Я боюсь за Розу. Не знаю, в чем дело, но Филипп явно дает ей какую-то наркоту. И явно по распоряжению отца, потому что Роза ведет себя, как овощ, а отец не паникует.
– Могу приехать, но только через три часа.
– Ты на острове? – дошло до меня.
– Да, – ответил он.
– С Ангелиной? Вы помирились? Я звонила пару раз, и вы не брали трубки… Слушай, мне жаль тебя отвлекать, но, пожалуйста, приезжай поскорее. Я бы взяла с собой Давида или Дениса, но охранники их не пустят дальше въездных ворот.
– Как насчет Малышенко? – спросил Сава.
– У Малышенко очень важные дела с Софией, она исчезла с горизонта пять дней назад.
– С Софией? – переспросил он. – Детективом Софией?
– Не спрашивай… Просто приезжай.
– София сейчас на Тенерифе с каким-то бородатым коротышкой в «Баленсиаге», который точно не выглядит как Малышенко.Знаю, потому что она у меня в «Инстаграме».
– Что? – выдохнула я. – Ты уверен?
– Сброшу тебе ее «Инсту», убедись сама.
* * *
Уже через полчаса я стояла на пороге квартиры Малышенко.Дверь была не заперта, и я просто вошла внутрь. Там никого не было. Никаких признаков жизни. Ни влаги на стенках душевой кабинки, ни крошек на столе, ни одной влажной губки в кухонной раковине. Все осталось таким же, каким было пять дней назад.
Однако мое внимание привлекло множество мелких осколков возле каминной полки: разбитые фоторамки валялись на полу. А сами фотографии, на которых была запечатленна Виолетта в детстве с сестрой и матерью, исчезли. В день моего последнего визита все рамки были целы, стекло на полу я уж точно заметила бы.
Я написала Софие с просьбой связаться со мной. Потом вызвала полицию и заявила о пропаже Виолетты. Полицейские составили протокол, расспросили меня обо всем и велели ехать домой, с опаской глядя на мой живот. Я рассказала им о звонке Агнес тоже и попросила совета. Они ответили, что могут проверить, что происходит в доме моего отца, но им понадобится ордер, чтобы попасть внутрь. А получение ордера займет несколько дней.
Твою мать.
Шофер Дианы по-прежнему ждал меня снаружи. Я попросила его отвезти меня к дому отца.
– К Смирновым? – переспросил он.
– Да, – кивнула я.
– Я не повезу вас туда. Это распоряжение Дианы.
– Да неужели?
– Мне жаль. Куда угодно, но только не туда.
– Ладно, – сквозь зубы сказала я. – Тогда поехали домой. Домой к Демидовым. Хотя нет, подождите, я забыла кое-что в квартире Малышенко.
Я вышла из машины и снова зашла в подъезд. Нашла дверь, ведущую к пожарному выходу, вышла на другую улицу и поймала там такси.
Аллилуйя, новый таксист больше не задавал вопросов и за денежки был готов отвезти меня даже к серийному маньяку.
* * *
На пороге меня встретил сам отец. Видимо, охранник, следивший за камерами на территории нашего дома, успел доложить ему, что сама блудная дочь явилась к нему в гости. На отце была серая футболка с двумя большими темными пятнами под мышками и штаны из джерси с вытянутыми коленями. В его пальцах дымилась сигара, лицо было небритым, и вообще он выглядел так, словно только что закончил жать штангу. Ну или тягать кирпичи во дворе. Неряшливо, мрачно и изможденно. Может, наконец решил заняться спортом…
– Мне нужно поговорить с Розой, она дома? – просила я. – Я пыталась дозвониться, но не получилось.
– Розы приболела, – ответил он, выпуская мне дым в лицо и сверля меня ледяными глазами.
– Что-то серьезное?
– Мигрень.
– Тогда могу я повидать Агнес?
– Агнес в гостях у подружки.
– У какой?
Отец прищурился, лениво улыбаясь.
– У Марии.
Я не могла вспомнить девочку с таким именем, хотя Агнес рассказала мне обо всех своих подругах, когда приезжала на остров.
Отец снова поднес сигару ко рту, и тут я увидела, что в лунках его ногтей запеклись бордовые корки. Словно он красил что-то краской, а потом не смог хорошенько отмыть руки. Кожа на его костяшках была стесана. И еще я увидела пятна на его матерчатых туфлях, которые он носил дома. Тоже все в темно-бордовых пятнах.
Я запаниковала, меня бросило сначала в жар, потом в холод – и отец заметил это.
– Заходи, Маша, выпьем чаю.
– Мне пора, в другой день. – И я развернулась, подчиняясь своему внутреннему голосу, который вопил мне: «Беги прочь, тащи сюда полицию, заяви на отца, он страшно избивает дома кого-то, и ты знаешь кого! А Розе дает наркотики, чтобы та не помешала ему!»
Но отец внезапно схватил меня, зажал мне рот и втащил в дом. Я попыталась вырываться, но он вынул что-то из кармана и приставил к моему боку:
– Ты же не хочешь раньше времени встретиться с твоей дочуркой?
Я замотала головой, тут же прекратив сопротивляться.
– Ну вот и прекрасно. Успокойся. Давай попьем чаю. Или, может, лучше виски со льдом? Идем…
Он потащил меня на кухню, вынул из шкафа наручники и застегнул их на моих запястьях. Потом открыл шкаф и плеснул в стакан большую порцию виски.
– Где же лед? Ах да, рефрижератор сломался, и теперь лед у нас есть только в подвале. Пошли со мной.
– Я не пойду туда…
– Тогда поползешь? – ответил он, снова вынимая нож.
Вид оголенного лезвия подействовал на меня лучше любого аргумента. Я пошла за ним, едва держась на негнущихся ногах. Пару раз почти грохнулась на темные ступеньки. Руки были сцеплены за моей спиной, и я не могла схватиться за перила.
В подвале было сумрачно и холодно. Отец хранил здесь вино и хамон. Сюда же приносили произведения искусства, которые предназначались для перепродажи. Статуи Святых Дев, масляные полотна, настенные распятия заполняли собой все помещение. В детстве я любила здесь прятаться и есть украденные с кухни сладости. Но сейчас это место внушало мне почти животный ужас.
Отец щелкнул выключателем, и я отшатнулась к стене, едва не теряя сознание.
Посреди подвала стоял стул, на котором сидел то ли человек, то ли привязанный к стулу труп. На его теле не было живого места. Сплошные раны, ссадины, гематомы, запекшаяся кровь. Сквозь толстые корки на груди я рассмотрела очертания чертополоха и опустилась на колени, задыхаясь от шока и слез.
– Хочу, чтобы ты увидела, что я обычно делаю с предателями. И как милосерден и терпелив я с тобой – предавшей меня дочерью.
Малышенко медленно подняла голову, и я едва узнала ее. Ее прекрасное лицо отекло и почернело от ударов. Ей раскроили лоб, и теперь на ней зияла глубокая рана. Нос был сломан, и я заплакала, не в силах поверить тому, что вижу.
Пять дней ее избивали и мучили, пока моя фантазия не позволяла мне предположить что-то гораздо более ужасное, чем измену. Пила ли она, ела ли она, долго ли еще продержится?
– Что она сделала? – выдохнула я.
– О, ты не знаешь? Я думал, малютка Маша знает все и успела выпытать в койке все секреты… Нет? Как же так?
– Я ничего не знаю.
– Под ангельским именем и наружностью благородного парня скрывается дьявольское отродье. Малышенко – производное от Малыш, девичьей фамилии ее матери. Хочешь знать, как зовут ее отца?
Я покачала головой, не догадываясь, о чем он.
– Щенята Демидовы и его первой жены, Эмилии Малыш, не сгорели в огне. Пламя не берет дьявольскую плоть. Они выжили и теперь вернулись за мной. Старшая– вот она. Подобралась ко мне ближе всех. Но живой отсюда уже не выйдет. За младшей я отправлюсь попозже на остров. Виолетта и Ангелина, – фыркнул отец. – Иисусе. Надень на дьявола шкуру агнца, и даже Бог не заметит его у себя под боком.
– Я не понимаю вообще ничего! – выдохнула я.
Отец подошел к Малышенко, схватил ее за волосы и задрал вверх ее голову, предлагая мне получше на нее посмотреть.
– Если бы гены Малышев не взяли верх, то ты бы обязательно увидела в ней схожесть с твоими обожаемыми Демидовыми. Поприветствуй даму, Дину Малыш, выродок Сатаны…
– Что? – выдохнула я, ушам своим не веря.
– Приветствуй ее, – повторил отец и выплеснул из стакана алкоголь на ее израненное тело. Малышенко вздрогнула от боли и застонала, пытаясь уклониться от обжигающей ее раны жидкости. – Скажи ей «Здравствуй»!
– Здравствуй, Маша, – прохрипела она не своим голосом, не в состоянии даже толком открыть глаза – так сильно они отекли.
– Отпусти ее, – взмолилась я. – Она не сделала тебе ничего плохого, не подставила, не предала! Она просто хотела прекратить войну, как и я!
Отец рассмеялся и бросил стакан на пол. Тот разлетелся на мелкие осколки. Он поднял с пола кусок стекла и посмотрел сквозь него на лампочку. Потом приставил осколок к горлу Виолетты.
– В мире так много вещей, для которых можно использовать свой язык, Малышенко, – усмехнулся отец, повторяя когда-то сказанные Виолеттой слова. – Молиться, проповедовать, восхвалять Господа, утешать страждущих. Жаль, что вместо всех этих благих дел твой язык только и делал, что вешал мне лапшу на уши да ублажал шлюх. Пожалуй, я отрежу его и пришлю твоей родне в коробке на бархате. Я так люблю делать подарки со смыслом…
Отец повернулся ко мне и демонически улыбнулся. Теперь у меня не осталось никаких сомнений, что это именно он подарил мне голову овцы на двадцатилетие.
– Отец, я сделаю все, – взмолилась я. – Только отпусти ее!
– Прекратишь жить во грехе? Выйдешь замуж за праведника? Или нет, еще лучше: уйдешь в монастырь до конца дней?
– Да!
Отец почесал подбородок.
– Что, если ее жизнь стоит большего?
– Чего ты хочешь?
– Хочу, чтобы ты сделала аборт, – сказал он, медленно подходя ко мне и заставив меня попятиться назад.
– Я н-не могу. Это младенец, это человек. И ты же христианин, ты не можешь убить невинную душу.
– О, у тебя в животе не ребенок, милая, это дитя Молоха. Он родится с раздвоенным языком и рогами. И не так, как рождаются дети, он распорет твой живот рогами, прежде чем выйти.
Передо мной стоял сумасшедший, по которому плакала психиатрическая больница, но я взяла себя в руки и хладнокровно ответила, надеясь, что он внемлет:
– Я делала УЗИ. Это обычный ребенок. Я клянусь тебе Богом. Я найду фотографии, и ты убедишься, что…
– Да что ты знаешь о Боге, чтобы клясться Им? Что?! – рассвирепел он. – Столько лет ты пыталась узнать Его, но так и не смогла постигнуть своим мышиным мозгом!
Виолетта подняла голову и прохрипела:
– Ты убьешь свою дочь, сукин сын. Такие вмешательства не делаются в подвале врачами без лицензии.
– На все воля Бога, а я – его орудие. – Мой отец шагнул к Малышенко, откинул ее голову и снова приставил кусок стекла к горлу. Крохотные капли крови выступили там, где стекло впилось в кожу. Я подбежала к отцу и упала перед ним на колени:
– Я согласна, я согласна на аборт! Оставь ее в покое! Оставь ее!
– Вот и договорились, – кивнул мне отец, бросая стекло на пол. – Ты увидишь своими глазами, что внутри тебя звереныш, утыканный шипами, и что я спас тебя от страшной участи растить Антихриста.
Из полумрака смежного помещения вышел Филипп в засаленном халате и протянул мне руку. Вот оно, истинное порождение дьявола: седые волосы, серое лицо со светящимися в полумраке белками глаз, сухая кожа, похожая на пергамент.
- Маша, нет, – застонала Малышенко, обращая ко мне израненное лицо. – Не соглашайся на это!
Я стиснула зубы и повернулась к отцу.
– Поклянись мне Богом, что отпустишь Виолетты. И больше не будешь давать наркотики Розе. Поклянись.
– Клянусь, – ответил отец. – Ради такого дела…
– Машв! – взревела Малышенко, раскачиваясь на стуле. – Твоя жертва будет напрасной! Зачем ты хочешь спасти меня? Я никогда не любила тебя. Никогда. У меня не получалось испытывать к тебе ничего, кроме жалости и банальной похоти.
Филипп подошел ко мне, и я вздрогнула, когда его пальцы сжали мое плечо. На груди Филиппа болтался крестик на нитке, и отчего-то мне захотелось сорвать его.
– Когда ты ушла, я занялась с Софией любовью! Слышишь? – выпалила Малышенко. – Прямо на том самом месте, где забавлялась с тобой за минуту до ее прихода. И еще я была с ней в ту ночь, когда тебя похитили Демидовы. Пока ты ждала меня дома с ужином, я трахала другую в гостиничном номере.
– Виолетта, пожалуйста…
– Этого по-прежнему не достаточно, чтобы тупая овечка внутри тебя поверила? – хрипло рассмеялась она. – Я всегда, всегда была со Демидовыми заодно. Давид – мой сводный брат. Почему, думаешь, я не явилась за тобой, когда он похитил тебя? Потому что мне было все равно. И еще у меня были дела поважнее. С Софией.
– Замолчи! – заорала я ей, стряхивая с себя руку Филиппа и отскакивая от мерзкого старика. – Не делай все хуже, чем оно есть! Я хочу сохранить в сердце любовь к тебе, а не ненависть, идиотка!
– Боже, какая драма, – улыбнулся мой отец. – Филипп, ты слыхал?
– Когда ты узнала, что я по-прежнему работаю на Арсения, и предложила мне проваливать, знаешь, что я испытала? Счастье! Счастье наконец свалить и не изображать влюбленную. Вернуться в город и жить так, как жила раньше. Что ты хочешь доказать своей жертвенностью? Зачем ты отдаешь ребенка во имя меня? Ведь я все равно не буду тебя любить, так хотя бы дочь будет. Ты все равно не добьешься меня. Мы не будем вместе. Дурочка, ты предашь единственное существо, которое могло бы любить тебя!
– Значит, единственное? – переспросила я, утирая слезы.
– Да! Хотя чего ждать от аспида, который предает всех вокруг, – усмехнулась Малышенко, сплевывая кровь. – Свой клан, свою семью, а теперь вот и свое дитя.
– Чёртова сука, – выдохнула я. Глаза жгло, слезы покатились по лицу. – Какая же ты чёртова сука! Да катись ты к черту!
Я повернулась к отцу, утирая катившиеся по лицу слезы:
– Сними с меня наручники! Я хочу просто врезать ей! Врезать ей за все! Мразь!
Отец расстегнул мои наручники, блаженно улыбаясь и явно предвкушая зрелище. Я подошла к Малышенко и пнула ножку стула, к которому та была привязана.
– Ты хотела сделать мне больно? У тебя получилось. А теперь я сделаю больно тебе. Сначала отрежу твой язык, чтобы ты больше никогда не смела называть меня аспидом. А потом твои пальцы чтоб ты больше не смогла трахать эту паршивую суку! Отец, дай мне нож!
Он недолго думая протянул мне клинок – тот самый, которым угрожал мне. Я взяла нож, разглядывая Малышенко в упор.
– Лучше просто перережь ей горло, – сказал мне отец, склонился над Малышенко схватил ее за волосы и откинул голову. Пытки доставляли моему отцу удовольствие. Кто знает, может, именно по этой причине внашем доме было так много распятий и картин, изображавших ад…
Виолетта смотрела на меня расширенными красными глазами. Но в них не было ужаса, только бесконечная усталость. И еще любовь. Словно умереть от моей руки было бы для нее счастьем и избавлением.
Я сжала нож крепко-крепко. Он больше не был вещью, предметом – теперь он был продолжением меня. Смертоносным жалом, заточенным когтем, острым клыком. Последним шансом на спасение. Я задержала дыхание, резко развернулась, и моя рука, словно атакующая змея в броске, вонзила нож в живое тело, в живую плоть…
Кровь хлынула на мои руки. Отец потерял равновесие и рухнул на колени, прижав ладонь к шее. По подвалу раскатился его хрип, кровь заклокотала в его горле.
Я осела на пол, не в силах поверить в то, что сделала.
Я убила своего отца.
Я его убила, как в том страшном предсказании, о котором он то и дело вспоминал…
– Маша, – послышался голос Малышенко. – Маша, не смотри на него. Дай мне нож!
Отец глядел на меня расширенными от ужаса глазами, прижимая руку к горлу. Сквозь пальцы жирными густыми потеками струилась кровь. Его футболка на груди стала черной и блестящей. Он пытался что-то сказать мне, но вместо слов изо рта его тоже вытекала кровь.
– Маша! – взревела Малышенко за моей спиной. – Бога ради! Не смотри туда! Думай о ребенке!
Я помогла Малышенко освободиться, взялась за затянутые на ее запястьях веревки, но мои руки так тряслись, что я смогла распилить только одну из них. Потом нож упал на пол, и, наклонившись за ним, я больше не смогла подняться. Все вокруг словно потонуло во мраке.
Кажется, я на пару минут потеряла сознание, потому что не могла вспомнить, как оказалась у Малышенко на груди. Она уже донесла меня до ступеней, ведущих наверх из подвала, прижав к себе так крепко, что я едва могла дышать.
Потом она остановилась у первой ступени, села и стала приводить меня в чувство. У нее не осталось сил тащить меня наверх. Ей нужно было, чтобы я попыталась встать, но мои ноги внезапно превратились в два капроновых чулка, набитых тряпьем.
– Маша, – хрипло зашептала она, погладила мое лицо, заглянула в глаза, которые мне стоило огромных усилий держать открытыми. Ее губы были так разбиты, что я даже не могла бы поцеловать её: побоялась бы, что причиню лишнюю боль. Ее глаза так затекли и распухли, что сейчас я бы с трудом угадала их цвет. Кожа была почти черной от гематом…
– Детка, нам нужно уйти отсюда. Сейчас. Прошу тебя.
– Я убила его,Виолетта…
– Ты спасла себя и свою дочь! И меня. И бог знает еще сколько людей! Манюня, моя девочка, тебе нужно помочь мне. – Она взяла меня за подбородок и развернула к себе мое лицо, которое снова и снова поворачивалось к тому месту, где в луже крови лежал мой отец.
– Ты спасла нас всех, и я люблю тебя за твою отчаянную смелость, слышишь? – снова сказала Малышенко . – Люблю тебя. Бесконечно. Когда придет время и мы отправимся на небеса, ты будешь не просто ангелом. Архангелом. Но это будет не сегодня и не завтра, а через много-много лет. Поняла? Идем. Нам нужно уйти отсюда…
Малышенко обняла меня за плечи, но стоило нам подняться, и мы услышали металлический щелчок затвора. Чья-то длинная тень упала нам под ноги. На лестнице, ведущей в подвал, стояла Роза с оружием в вытянутой руке. На ней была длинная рубашка, облепившая ее тело, свет лился из открытой за ее спиной двери, и казалось, что вся она окутана сиянием, как ангел, который явился за нами. Черное дуло – око вечности – смотрело прямо на нас.
– Роза, опусти оружие, – сказала Малышенко, закрывая меня своим телом, заталкивая меня трясущимися руками за свою спину. – Это не то, что ты думаешь. Это была самозащита… Роза!
Удушающая паника сжала мое горло. Я почувствовала, как моя дочь шевельнулась внутри. Ей тоже было страшно, мой страх передался ей тоже… В последней попытке успокоить ее я обняла рукой живот, шепча ей, что все будет хорошо. Что мы вместе, а остальное уже не важно. Ничто не важно. Ни направленное на нас дуло пистолета. Ни судьба-психопатка, которая не выпустит нас отсюда. Ни смерть, что ходила все эти годы по моим пятам и вот наконец догнала…
Мы все равно будем вместе. Живые или мертвые.
– Роза, – повторила Виолетта, бросаясь к моей мачехе, но больше ничего не успела сказать.
Грохнул выстрел, потом второй. Сизый дым окутал нас. Мой ребенок испуганно дернулся внутри.
Ты можешь изгнать меня, Господи, в преисподнюю. Можешь не пустить на порог рая. Можешь наказать, как только хочешь, за непокорность, за отречение, за то, что перестала в тебя верить. Но Виолетта чище Твоего самого чистого ангела. Она прекраснее всего, что есть в Твоем раю, и невиннее всех праведников вместе взятых.
И ее Ты не можешь не принять!
______
думаю вам хватит на сегодня))
завтра будет последняя глава(
и ещё хотите ли вы что бы выложила бонусные главы?
и кстате вот эта строчка " Но Виолетта чище Твоего самого чистого ангела " про дочурку)
спокойной ночи 🐈🤍