Потерявшийся

Среда. На часах 16:27. До конца смены ещё целый час и 33 мину... Уже час и 32. Молодой сержант милиции Михаил Воробьев сидел за потертым столом. Одиноко. Кто ушёл домой, кто уехал на вызов. Хорошо. А отчёты оставили ему. Плохо. Совсем не думается. Душно. За шиворот капает пот. Рубашка на спине давно потемнела. Даже открытое окно не спасает. Сквозняка практически нет. У Воробья, как зовут его старшие коллеги из-за фамилии и общей тщедушности, мозги давно уже сварились. Тиканье старых часов привычно. Дребезжание залетевшей в окно мухи жутко раздражает, но сил подняться нет. А за старой кирпичной стеной кипит жизнь. Бегут по улице домой школьники. За окном шумят пока ещё зелёной листвой деревья. Поют птицы. На календаре 1 сентября 2004 года. Непростой период после лихих 90-х. Но люди жили и продолжают жить. Миша ещё больше растекается по стулу. А через 12 минут, ровно в 16:40 в отделение милиции города Минска поступит вызов. И Воробей ухватится за этот шанс, чтобы сбежать из душного кабинета и заодно показать свою самостоятельность старшим.

В 16:47 Любочка, диспетчер, отправит его на странный вызов: одна из работниц обувной фабрики истерично рыдала в трубку. Она всё бормотала о том, что выхода нет. Любочка, уже было забеспокоилась, пока трубку не отобрал начальник цеха. Мужчина объяснил, что работница недавно потеряла близкого человека. И она просто сорвалась. Начальник клятвенно заверял диспетчера, что отправит бедняжку домой. Она бы проигнорировала этот вызов, бывает. Но пресловутая женская интуиция всё позвякивала, зудела. И Любочка позвала молодого сержантика. Блондинка рассказала о звонке парню. И попросила съездить, посмотреть. Воробей был не против: это лучше, чем заполнять отчёты, да и по протоколу надо. И Миша поехал на вызов...

Через полчаса я уже был на месте. Ворота были закрыты. Но охранник был настолько любезен (после показанного удостоверения), что практически побежал за начальником цеха. Через пять минут к мне спускаются уже немолодой слегка сгорбленный седой мужчина в потертом комбинезоне и строгая женщина. Сначала они пытаются остановить меня. Ха. Смешные. Даже родители не смогли отговорить меня от моей мечты. Подозрительно. И они сдаются. Работники чуть ли не подхватывают меня под руки и начинают тащить ко входу в цех. Это что такое? (Из-за своей растерянности Воробей потом пожалеет о том, что не заметил сочувствующий взгляд охранника, чуть ли не крестящегося на здание. Что не увидел злорадной усмешки своей проводницы. И не почувствовал смирения, исходящего от практически старика, которому, как потом сержант узнает из документов, не было и 50. Увы. Михаил был невнимателен, за что и поплатится. А пока он переступает порог цеха.) Меня практически вталкивают в помещение, и... Темно. Я словно ослеп на эти три секунды.

«Пройдемте. Что же вы? – елейный голос Марины Валерьевны, бухгалтера, раздражает. – Знаете, мы были расстроены...» Виталий Андреевич, начальник цеха, молчит. Они оба тащат меня куда-то. Не могу ничего нормально разглядеть. Как потом окажется, нашей целью был кабинет мужчины. Путь был не долог. Но то, что я заметил боковым зрением... Знайте: я обливался потом совсем не от жары: какие-то безликие. серые работники механически выполняли свою работу. Меня вели мимо станков и стеллажей. Дама в розовом костюме всё пытается завязать разговор. Но я кремень. Лишь покрепче вцепляюсь за пытающегося ускользнуть старика. Получается какой-то паровозик, где женщина лет сорока упорно ведет двух слегка трепыхающихся мужчин. Отбуксировав нас обоих, Марина Валерьевна заталкивает меня первым в кабинет, погребенный под бумагами. Еле удается устоять на ногах. В каморке шкаф, стол, стул и неровный тусклый свет от старого советского плафона под потолком. Звук проколотой шины - женщина шипит на старика. И тот делает шаг ко мне. Сметает бумаги на пол, буквально роняет меня на стул.

Милиционеру не стоит бояться, но паника уже тихо подступает ко мне. В глазах людей напротив царит безумие: если я дернусь, то домой я уже не вернусь. Удружила Любка. Обычный вызов. Проверка. Потом можно домой. Идиот! Выслужиться хотел. Вот чёрт! Такие глаза я уже видел однажды на допросе, когда был ещё стажером. За столом сидел обычный, немного миловидный мужчина. Он улыбался и шутил. И абсолютно не признавал своей вины, хотя все улики были против него. Он убил собственную восьмимесячную дочь и жену. Расчленил. Вывез за город и сжег. А после сам объявил свою семью в розыск. Потом в течение года водил следствие за нос. Высшая форма цинизма. У них такие же глаза: они давно тебя расчленили и утилизировали. Этих людей удерживает пока удерживает лишь тонкая нить разума. Но если дать им повод...

Волосы давно слиплись. На висках и над губой испарина. Лицо блестит от пота. Резь в глазах от напряжения. Горло пересохло. Глоть. Молчание. Розовая дама приняла это за свою победу и сильнее начала наседать. Седой начальник стоит у двери. Щелчок задвижки. Руки у него за спиной. Сильнее вжимаюсь в шаткий стул. Все мышцы напряжены. Икры сводит от усилий. В ушах тихий звон. Сердце ненадолго сбивается с ритма. Но разум чист. Сейчас главное не спровоцировать. Удивительно, что с ними всё понятно с первого взгляда. Но ситуация - то ещё дерьмо. Табельного нет – не положено. Как хорошо, что финка с собой – подарок деда-охотник. Под ногами тихо шуршат отчеты. Кое-где выглядывают пожелтевшие от времени бумаги с расплывающимися буквами: доклады и просьбы на имя директора НИИ. А Марина Валерьевна наседает. Голос журчит. Жаль, что ничего не слышно из-за сердцебиения. Как они ещё не услышали его, не почувствовали страх? «Что же вы? – доносится голос как из-под толщи воды. – Ничего серьёзного. Мы даже готовы возместить расходы... Ваши коллеги сюда редко наведываются, знают, что у нас всё в порядке...» Так. Взятки, у коллег коррупция, хотя время непростое... Мозг работает на все сто. Здесь не чувствуется жара бабьего лета, лишь могильный холод. Давно высохшая рубашка начинает потихоньку вновь намокать. Дыхание слегка сбивается. А затем... А потом кровь стынет в жилах, волосы становятся дыбом, всё тело деревенеет.

Сквозь стены и запертую дверь проникает отчаянный вопль. Старик дергается. Виталий Андреевич растерян: бежать или нет. Вдруг ещё не поздно? На женщине нет лица. Она вся побледнела. Морщины изрезали лоб. Кривая улыбка и истеричное хихиканье: «Один. Ещё один. Когда же МОЙ конец?» И резкая тишина. Старик принимает решение. Он отпирает дверь. И быстро шоркает куда-то вглубь. Встряхнувшись, Марина Валерьевна вновь становится дамой в розовом. Встает. И отправляется в другую от крика сторону. Молодой милиционер позабыт. Подхватывает какие-то отчеты с пола. И трусцой бежит за мужчиной. Ему тяжело ориентироваться: здание переделано, стены возникают неожиданно. Воробей сейчас почти теряется. В глазах рябит. Вдруг возникает Виталий Андреевич. Дергает на себя. Люди в серых комбинезонах обступают станок. За ним сидит человек, блаженно улыбаясь. Шёпот. Едкий запах клея и палённой кожи.

Мужчина лет 40. Лицо обожжено. Обувь валяется на полу. На столе разлит клей. Как потом установят, мужчина умер от внутренних ожогов и интоксикации: просто в какой-то момент он начал есть горячий клей. Как он набрал достаточное количество клея и как разогрел до такой температуры – загадка. Всё это Миша узнает из отчёта, который так никуда и не попадет, исчезнув в архиве. А пока он пытается осмотреть место происшествия, опросить свидетелей, но... Рабочие мгновенно расходятся в тишине – производство продолжается. Быстро приехавший наряд оцепляет место, снимает улики, забирает тело и... Просто зачищает всё. Каждый в этом месте прячет лицо. Никто не смотрит в глаза. Не люди, а настоящие роботы. Никто не замечает парня или делает вид. Воробей спокойно выходит. Никто его не держит.

«Что за черт! – парня было слышно на всю округу, - Ноги моей больше здесь не будет!» И Миша забывает об этом, как ему кажется, навсегда. Он не обращает внимание на мучающие его кошмары. Не замечает ползущих по его спине мурашек, когда случайно оказывается в районе фабрики. Он не пытается утолить своё любопытство и узнать, почему не началось следствие. Он не разыскивает информацию об обувной фабрике, о её владельцах и истории (спасибо родителям – уважаемым ученым, умеющих друзей практически везде). И ему абсолютно, совершенно не хочется вернуться вновь на фабрику...

Через несколько месяцев я снова здесь. Теперь уже пришёл по собственному желанию. Правда слегка превысил полномочия, чтобы попасть на территорию. Ну с кем не бывает. Я же тоже человек. А так я очень законопослушный и добрый милиционер – всем помогаю и даже взяток не беру, пока... И чёрт! Просто теряюсь. Блуждаю вокруг здания. А где вход, знает только один знаменитый овощ. Ну что же. Великий авось мне в помощь. Просто иду. И такое чувство, что выпадаю из реальности. Ноги живут своей жизнью. Прямо. Зайти не в цех, в пристройку – бывший холл института. Прямо. Вправо. До лестницы. Перекрыто. Влево. Занырнуть в каморку. Отодрать фанеру. Снова прямо. Вправо. Запасная лестница. До третьего этажа. Кабинет директора. Мимо. Хотя... Отчёты на обратном пути. Моя цель – архив. Когда только начал проводить собственное расследование, я много чего узнал от мамы... Йес. Пункт назначения достигнут. Надежды, что что-то сохранилось нет, но можно попробовать. Пытаюсь отпереть рассохшуюся дверь. Ура. Переступить порог. Вдохнуть пыльный воздух. И... Ммм. Ругаться неприлично. Но какого дятла никто не позаботился о документах? Мне же лучше. Беру первую попавшуюся папку и начинаю листать. Что ищу сам не знаю. Но уж больно подозрительные ходили слухи об НИИ физики ещё при его работе. После его закрытия чего только люди не говорили, будто здесь жил чёрт или что здесь работали одни сумасшедшие и маньяки. Но известно одно точно: НИИ был очень закрыт, практически секретен. И это в самом центре-то столицы. Вот умора. Совсем не смешно. А фабрика вообще отдельная статья. В первые годы после открытия милиция буквально поселилась на фабрике. Многие заработали срывы. Среди рабочих постоянная текучка. Ходили слухи о исчезновениях. Но дел открытых нет. Хотя вру. Есть одно: о краже каких-то материалов. Повесили на какого-то беднягу, что на следующий день не вышел на работу. Попытался его отыскать. Оказалось, что это был последний раз, когда его видели. Никто не подал его в розыск – родственников не было, а потом просто про него забыли. Паранормальщина какая-то... В таком состоянии время летит незаметно. Как же этого не хватало: ощущения тайны, работы мозга на пределе всей мощности, полного удовлетворения. Даже жалко, что не пошел на физика, как хотели родители. Главное им об этом не говорить, иначе заклюют. Идиллию прерывает предатель-желудок. Что-то существеннее воздуха и воды было только утром. Как же неудобно жить одному. Но ведь я уже взрослый, самостоятельный и абсолютно неприспособленный к вольным хлебам. Грустно. Хорошо, что мама не дает умереть с голоду. И папа денег иногда подкидывает. Люблю их...

Пора уже закругляться. Пробрался то я незамеченным - запуганный охранник не в счет. А как выбраться не подумал: авось пронесёт. Идиот. Хорошо, что тот мужичок на меня не настучал – коллег-то нет до сих пор. Сейчас главное не попасться малочисленным камерам...

Шатен легкой, пружинистой походкой покидает территорию фабрики. Спокойно кивает отводящему глаза охраннику. Посвистывая, он направляется домой, в маленькую пустую квартирку. Только парень не знал, что охранник доложил о нём, но совсем не тем, кому должен был...

Капая себе валерьяну в чашку, уставшая, уже не строгая дама теперь не в розовом горько вздыхала, гадая, кто будет следующим. Постоянное ожидание её жутко выматывало. Но она не могла ничего поделать. Если не она, то кто? Их давно уже бросили. Единственное, что волновало их начальство лишь деньги, не люди. Марина Валерьевна не хотела быть такой...

Виталий Андреевич уставился на стакан, в котором была отнюдь не вода. Он сидел на трехногой колченогой табуретке, которую побрезговала брать жена, бывшая жена. Как он начал работать на этот проклятой фабрике, всё покатилось в бездну. С самого начало всё было неплохо: на удивление стабильная зарплата, премии по праздникам, возможность карьерного роста, но... Но чем дольше он работал, чем глубже погружался в производство, тем чаще он замечал что-то, чего не должен был знать. По чуть-чуть проблемы начали затягивать его как в трясину. Даже дома он оставался мыслями в цехе. Даже в кошмарах он всё ещё работал на этой грёбаной фабрике. Он стал срываться на жене, на любимой доченьке. Начал вести себя неадекватно. Начал выпивать. И его дорогие девочки не выдержали – ушли. И он остался один: на темной кухне перед стаканом с мутной жидкостью...

Время летит незаметно. Прошло уже несколько месяцев. По календарю скоро будет весна. Ага. Скажите зиме об этом. Холод просто собачий. В такой мороз ни один хозяин скотину на улицу не выгонит. А мне приходится мотаться по вызовам. С одной стороны, хорошо, что мне ничего серьёзного не попадалось (не вспоминать о фабрике) – значит, никто не пострадал. С другой стороны, подвигов хочется. Я зачем пришёл в отдел? Штаны просиживать? И так половина протёрлось на месте, о котором говорить не сильно прилично. Бр-р-р. Я думаю, что шумит. А это зубы мои клацают. Шмыг. Ну всё! Возвращаюсь. Хватит с меня. Только недавно насморк вылечил. И снова здорова! Надоело. Главное успеть проскочить мимо начальника, чтобы по шапке не получить. Когда уже потеплеет? Да и соваться в тот район не хочется. Как Семеныч на меня орал за незаконное проникновение на фабрику, за превышение полномочий, за..., за много что. Страшно вспомнить.

Повернув обратно, Воробей не увидел медленно шоркающего старика. Парень не за что бы не признал в нём начальника цеха, который на момент встречи был седым, но крепким мужчиной. Старик также не узнал парня. Он брёл куда-то, тихо шепча имена близких. Ему оставалось недолго. Он чувствовал. А пока с календаря, как с деревьев, облетали листки.

«Хей. Воробей! Миха! Да стой. Ебтвдл.» – знакомый голос окликнул меня. Я обернулся. В метрах десяти от меня пытался отдышаться парень в милицейской куртке. «Как хорошо, что я тебя увидел.» - ко мне вразвалочку подходил Батон, мой старый однокурсник и друг. Удивительно было, что он умудрился поступить в Академию, несмотря на свою полноту. Правда потом быстро всё ушло, но кличка осталась. «Антон, снова вернулся к старой форме?» - на мой выпад высокий полноватый парень окинул меня оценивающий взглядом. Так-то он был добродушным великаном, но, когда доставали, мог скрутить в рогалик. «Помнишь, ты у меня всё выпытывал о своей фабрике? Типа наше отделение отвечает за этот район. – Батон всегда был ответственным малым. – В архив попало дело, связанное с ней. Их начальник цеха повесился прямо на своем рабочем месте. Тело обнаружил бухгалтер. Ты что-нибудь об этом знаешь?» Антон посмотрел мне в глаза и что-то там увидел. Он сразу же грозно навис надо мной: «Воробьёв, зубрила ты наш, не влезай. Убьёшься же. Мне потом твои голову открутят.» Мы с Антоном знакомы с детства, он меня вечно вытаскивал из передряг, а я ему помогал с учёбой. Мама его обожала. Он меня и заразил мечтой стать милиционером. «Знаю я этот взгляд, ты там поаккуратней». – И Батон отечески потрепал мои волосы. «Ну как там твои дела? А то вообще тебя не поймать...» - и мы говорим обо всём на свете. Батон всегда заботился обо мне словно старший брат, которого у меня никогда не было. «Ладно. Держи, мелочь. – и суёт мне тонкий блокнот. – Там всё, что я нашёл. Бывай. А пока не забыл, зайди домой. Мне твоя и моя мать все мозги выели, что ты их не навещаешь.» И мы разошлись, кто куда. Как потом окажется, это был наш последний разговор...

Освободиться мне удалось лишь через пару дней. И вновь я под воротами этой злополучной фабрики. Опять запугивание охранника, но теперь уже на законных основаниях: какая-то бабуся пожаловалась, будто её дражайших кошек пустили на обувь. Ну, я и поехал. Как ворчал Семеныч... Но это того стоило. До того, как попасть на фабрику поспрашивал местных: они много чего порассказывали. Что-то мне уже было известно (слухи об исчезновениях), а что-то нет. Одна девушка мне шептала, что частенько ночью из окон виден свет, и ладно бы из цеха, так из заброшенной части. А из бункера под фабрикой доносится странные звуки. «Какой бункер?» - сразу сделал стойку. «А вы не знаете? – молоденькая девушка продолжила. – Тут раньше какой-то институт был. Так по тогдашним указаниям под ним построили бомбоубежище. Многие местные ребята туда лазили, пока бункер не заперли. Только недавно кто-то говорил, что вновь видели его открытым. Но мы туда детей не водим, чтобы не чухнули и не полезли.» «Благодарю. Сможете показать? – на мою просьбу испуганная шатенка покачала головой. – Что же, опишите тогда, как пройти.» Так я открыл ещё одну маленькую тайну НИИ физики. Девушка не соврала: бункер был на месте, распахнутая дверь словно приглашала зайти. Из его глубины тянуло стылым холодом, но запаха сырости не было. Бронированную дверь я прикрыл так, чтобы издалека казалось всё запечатанным, но можно было попасть внутрь. Идти сейчас я не рискнул: не было точного плана убежища. Надо будет его потом поискать в архивах. Вдруг удача улыбнётся мне...

Не время предаваться воспоминаниям. Вхожу на территорию, и ко мне на встречу не идет, еле двигается старая знакомая. Всё тот же розовый брючный костюм, да только сама владелица как будто выцвела. Лицо не бледнеет - оно зеленеет. Потухший взгляд. Под глазами залегли тёмные круги. Она уже не пытается насесть на меня. Лишь хмыкает и выдаёт загадочную фразу: «Вот как. Ещё один. Ей всё мало.» Смысл этого я пойму намного позже, перед самым концом.

Мише не удалось многого узнать. Что бухгалтер, что обычные рабочие – все молчали. А если кто заговаривал, то ссылался на невидимое руководство, о котором парень практически ничего не нашел. Официальная информация гласила, что это какие-то частники из России, приезжают они редко. Заправляет всем здесь их заместитель, которого найти практически невозможно. Складывалось такое ощущение, что они все избегают посещать фабрику как огня. Они передавали свои указания заместителям, а те своим, и оказалось, что фабрикой практически управляло нижнее руководящее звено. Марина Витальевна тому пример. Но кто же тогда замалчивает сведения обо всех происшествиях? Почему все избегают эту территорию? Ни милиция, ни налоговая, ни ещё кто-нибудь стараются сюда не заглядывать, лишь шлют уведомления. Прочему всё это ещё работает? Почему никто ничего ещё не растащил, как у нас любят? Его посещения выглядели просто абсурдно. Но шатен не мог прекратить. Он не мог остановиться. Что-то тянуло его туда.

Воробей уже не первый раз посещал фабрику, опрашивал людей. Бесполезно. Он пытался просить помощи, обратить внимание. Напрасно. Он даже успел залезть в бункер. До него уже успели там побывать: где-то разбитые лампочки, обгаженный пол, обезображенные стены. Пройдя чуть в глубь, Миша наткнулся на вход в котельную. Туда он не стал заходить. Но даже так, он не исследовал всё подземное пространство.

В один из своих визитов (его уже знали, и почему-то пропускали без вопросов), случилось то, что одни могут назвать началом конца, другие же началом всей истории. Он как обычно напирал на бухгалтера. Новый начальник цеха даже не пытался его угомонить: милиционер чувствовал границы и соблюдал их, но каждый раз он умудрялся запутать их и узнать что-то новое. И в этот раз, вновь неприятные ощущения и дикий вой. И они несутся к источнику шума...

Если бы я не видел этого собственными глазами, я бы не поверил. Верхняя часть тела одного из рабочих лежала на конвейерной ленте. И пресс буквально разламывал черепушку бедолаги. Было видно, как он пытается выбраться. Он дергался. Хрипел. Цеплялся пальцами правой руки в ленту, но они соскальзывали. Левой рукой закрывал лицо, но это лишь немного замедляло пресс, это лишь продлевало его агонию. И звук. Адский пищащий звук тишины врезался в мозг. Желудок возмутился. Из носа чуть ли не капает, если это окажется кровь, я не удивлюсь. Огромное давление не давало сделать и шага. И рябящая, полупрозрачная человеческая фигура удерживала рабочего, пока он умирал. Она исчезла с последним его вздохом. На мгновение я почувствовал её тяжелый взгляд.

Вновь вызов милиции. Меня трясёт. Хочется орать, матюгаться, требовать прекратить эту еб..., этот проклятый фарс. Пытаюсь достучаться до коллег. Никто не слушает. Я чувствую, как меня посылают взглядом. Когда меня самого чуть не прихватили за незаконное проникновение, мне хотелось начистить им рожи. Лишь старый следователь посоветовал, видя моё неадекватное состояние: «Не лезь в это дерьмо, парень. Ты слишком молод. А разбирательства здесь никому не нужны.» После чего труп забрали, место почистили. А на фоне всего этого фабрика продолжала свою работу. Неужели у этих людей, людей, связанных с этим проклятым местом, не осталось ничего человеческого? Я тоже стану таким? Через три я стоял на кладбище: шли похороны этого бедолаги. Церемония была скромной – покойного хоронили в закрытом гробу. Официальной причиной стал инфаркт от переработки. Какое лицемерие. Я видел, как тихо плакала его сестра. А жена деловито распоряжалась церемонией, но её руки предательски дрожали. Поговорить с ними я так и не смог – остатки ещё не до конца сдохшей совести не позволили.

Мечты сбываются: машину я не выиграл, всего лишь перевелся в другой отдел. Советчик, старый следователь, уволился (нервы сдали – понимаю). Теперь я отвечаю за этот проклятый район. Я буквально поселился на этой гребаной фабрике. Слава богу, я не застал ещё ни одной смерти, лишь различные увечья. Но я ничего не мог поделать: меня очень настойчиво предупреждали сильно туда не соваться. Мне в приватной беседе с очень высоким начальником объяснили, что мне пошли на уступки лишь из-за моего отца. И лучше мне не рыпаться, если я не хочу серьёзных последствий не только для себя, но и для родителей. И я сидел ровно: мотался по району, заполнял бумажки, беседовал со старичками. Только вот, чем дольше я работал, тем чаще я замечал прозрачный, мерцающий силуэт человека за спиной. С каждым моим посещением цеха фигура была всё ближе. Я всё чаще ощущал её воздействие: возле меня станки ломались, люди задыхались, свет мигал. Я стал следующей целью.

И снова здравствуйте! Вы не ждали, а я припёрся. И снова вызов, и снова травма. Тут уже можно абонемент выписывать всем и сразу, а мне в первую очередь. Из-за этой фабрики я перестал высыпаться: если не вызов на территорию, то кошмар с её участием. Вам когда-нибудь снились поющие ботинки? Нет? Жаль. Пели не плохо. Шутки шутками, но мне сейчас не весело. Рука адски болит. Во время последнего посещения фабрики, я, как настоящий идиот, зачем-то пошел на третий этаж. Ну притянуло меня что-то. Стоял, тупил, что я здесь забыл. Потом адский холод в районе лопаток. Толчок. И я лечу. Уии. Пересчитал все углы, пока долетел до первого этажа. Удивительно, но у меня лишь синяки, да вывих левой руки. Чудо. А том, что у меня ожог в форме руки на спине, я промолчал. И мне закономерно дали выходные. И я поперся к любимой мамуле. Какую же тайну, связанную с этим закрытым НИИ, она скрывает?

Сижу дома. Трапезничаю. Чуть ли не ручки на коленях. Лапочка. Мамуля почему-то не верит. Обидно. Ну и знатно мне прилетело от неё за моё «боевое ранение». Разговор ни о чём. От упоминания нового места работы мама бледнеет и сникает, как увядший цветок. Она не пытается сопротивляться и сразу начинает свой рассказ: «Мой старший брат, как и ты, просто обожал физику...» «У меня есть дядя?» - меня заткнули одним взглядом, в таком состоянии против мамы даже батя не попрет. Мама откашлялась: «Я продолжу. Так вот. Мой дражайший братец-идиот решил, что он самый крутой. Нос задрал до небес. А родители были и рады. Отучился на физика. Особенно его привлекала квантовая физика. Всё время говорил, что он приведет нас к светлому будущему, что откроет все тайны вселенной. Тьфу. После учебы смог податься в этот институт. На тот момент заведение хоть и было молодым, но уже считалось элитным: государство столько денег в него бухало. Миша (да я назвала тебя в честь твоего дяди, и что ты) всё хвастался, что оборудование чуть ли не из будущего, что денег им выплачивают столько... После каждой зарплаты приносил мне то фруктов, то конфет. Однажды он мне джинсы принёс, вот это было счастье. В те времена был дефицит всего. А ещё вечно бахвалился своим секретным проектам. Повторял, что утрёт нос американцам с их экспериментом. А что это за проект, всё молчал. Миша, даже когда пил, меру знал и лишнего не болтал. А однажды влетел домой с подарками, весь взбудораженный, раскрасневшийся, радостный. Оказалось, что он близок к финалу. Осталось провести последние испытания, и проект можно официально представить. Помню, он тогда усидеть не мог на месте: если всё удастся, он станет начальником проекта. Это была наша последняя встреча. Я тогда была ещё соплёй, но запомнила его хорошо. Он так и остался в моей памяти мелким, вертлявым, всегда с лохматыми каштановыми волосами, с вечной улыбкой на лице, и мозолистыми обожженными руки. Он ушёл. И мы его не дождались. Миша просто пропал. Его так и не нашли. А потом через какое-то время институт закрыли. Ох. Подожди. Я тебе сейчас его фото покажу. У меня осталась ода единственная фотография, где мы все вместе... Ай. Что-то найти не могу. Потом покажу. Но поверь мне: ты его полная копия...» Мы проговорили долго, ничего сверхважного для расследования я не узнал, но для меня... Для меня лично это было чем-то особенным. Теперь же это дело стало вызовом. Возможно, если я узнаю, что случилось с дядей...

Вновь рутина, разбавляемая попытками моего убийства неведомой сущности. Это должно меня пугать, но лишь смешит. Вру. Страшно так, что песец. Но я не намерен отступать. Чтобы не подставить родных, тихарюсь как могу. Если идти ко дну, то только одному. Да и сил и времени встречаться с кем-то и просить о помощи нет никаких. Я то заводе в цеху навлекаю на себя гнев нашего «бабайки», то шатаюсь по архивам. Когда я начал искать о дядином эксперименте, то не думал, что обнаружу ещё какие-нибудь тайны. Ладно любовницы, потерянное наследство – обидно, но не смертельно. А вот жизнь дяди. По части восстановленных документов выяснилось, что дяди жил мелким у родителей. Жил себе, а в какой-то момент пропал лет так на пять. Потом нашелся целым и невредимым. И снова жил себе, учился, работал, пока вновь не пропал, но уже с концами. Ничего особенного, но это исчезновения... Мама ничем не могла помочь: она уже много не помнит многих подробностей. И разве ребенку много расскажут? Бабули давно в могиле. Остается дед, который уехал в деревню и редко приезжает к нам. Что же, следующая цель определена.

Когда смог, то вырвался к деду. Несколько часов тряски на электричке, затем пыльная дорога через посёлок, и я у него. Двухэтажный дом, премия деду за разработку какой-то химической дребедени, как-то захирел, покосился. Сад зарос лопухом и чертополохом. От огорода не осталось и следа. Печальное зрелище. А ведь раньше мы собирались здесь всей семьей. На стук в калитку, шаркая тапочками, выходит сухой седой старик. Он смотрит на меня и... не узнаёт, пока я не окликаю его. На мгновение безжизненные серые глаза наполняются светом и вновь гаснут. Меня зовут в дом. Внутри получше, чем снаружи, но всё равно. Мы пытаемся поговорить, именно что пытаемся. Сидим, словно чужие друг другу люди. Сердце сжимает невидимая руки, дышать тяжело. И я позволяю воспоминаниям унести меня в детство. Старик оживает, и сквозь дымку воспоминаний я вижу крепкого мужчину, таскавшего меня в походы, на рыбалку, на охоту. Я почти забываю о своей цели, но деда оговаривается. Расколоть старика тяжко: НКВД в своё время не смог, куда уж мне. Деда мнётся...

Я буквально вылетел от него. Чувства бурлили: неверие, злость, грусть, разочарование. Чёрт! Стесываю костяшки об удачно подвернувшееся дерево. Ничего не произошло, но. Но что за тайны мадридского двора? Что за бразильский сериал, а не семейная история? Еле вспомнил деду предложить переехать в город. Куда там. Старый чёрт оказался ещё достаточно крепким – чуть я метлой не отхватил. Ещё выперли взашей. Но разговор. Поразмышлять есть о чём.

...Деда мнётся. Тяжело вздыхает и цедит сквозь зубы: «Мы долго не могли завести детей. Клавка, твоя бабка, расстраивалась из-за этого, даже плакала иногда. Когда забеременела, то-то была радость. Вот только Мишка родился слабым, вечно болел. Носились вокруг него постоянно, оберегали. Правда не мешало это ему шкодничать. Умный был, тоже химию любил. Весь в меня.» Старик погружается в воспоминания. Он расслабляется, начинает рассказывать смешные и не очень истории. Я вновь знакомлюсь с близкими мне людьми... А дед продолжает: «Мишка уже достаточно взрослым был – совершеннолетие недавно отметил. Праздник был. Эти эскулапы нам твердили, что мой сын не доживёт до 18. И ничего. Клава выходила. Тогда уже Лилька, мать твоя, появилась. Братец вечно свою сестренку побаловать пытался. В тот вечер тоже пошел ей за игрушкой. А на следующее утро мы навещали его в реанимации – под машину попал. Врачи боролись неделю. Мишка ушёл, не приходя в сознание. Я тогда от горя вечно пропадал на работе. Как только Клавка от горя не повесилась? Лилька её на этом свете удержала. Так и пытались жить 5 лет. Как-то вечером звонят мне из милиции: так и так, нашли молодого человека на закрытой территории одного гос. учреждения. Парень практически ничего не помнит – амнезия. Удалось узнать лишь имя и фамилию: Михаил Астафенко. Просьба приехать на опознание. Я тогда был в таком бешенстве, готов был всех там поубивать. Ещё и Клавка увязалась. У меня была только одна мысль, как откачивать жену, случись чего... Мы когда зашли посмотреть на этого «шутника» опешили: на нас смотрел наш повзрослевший сын. В общем приехали мы в отделение вдвоем, а уехали втроём. Этот найденыш не просто был заменой нашего ребёнка, он стал нашим сыном...» Дальше историю я знаю. Выведать что-то о дядином проекте не удается. Разумно ли называть его дядей? Уезжал я под впечатлением.

Прошёл почти год с того злополучного вызова. С того дня Михаил изменился: стал более циничным, жестоким, научился лгать просто профессионально, новые смерти его больше не трогали. Но Воробьёв не замечал этого. И мало кто мог сказать об этом – он сузил свой круг общения, фильтровал разговоры. Он стал другим. И этот другой пытался влезть в давно ставшую маленькой оболочку. Это дело изменило его. Парень стал одержим. Желание докопаться до истины перевесило чувство справедливости, намерение прекратить это безумие. Теперь молодой человек пользовался всем, чтобы добыть новую информацию: компромат, шантаж, взятки, угрозы. Несколько раз люди чуть не доходили до самоубийства, чтобы закончить всё это. Он вновь взялся за изучение физики, чтобы понять каким экспериментом вечно бахвалился его тёзка. Остановится давно уже было нельзя – он зашёл слишком далеко.

В тот день он вышел на работу в ночное дежурство. Как обычно после патруля заехал на обувную фабрику проверить как дела. Как отчитался новый бухгалтер (Марина Витальевна не выдержала – просто одной весенней ночью наглоталось таблеток) на производстве было всё спокойно, не считая пару не смертельных травм, ну и пусть, что люди остались инвалидами, хоть живыми инвалидами. Немногочисленный обслуживающий персонал проверял оборудование и продукцию. И если был слышен хоть какой-то стук, то сейчас в воздухе повисла звенящая тишина. Один из ближайших станков заскрипел. Что-то оттолкнула стоящего рядом рабочего. Швейная машинка запускается, и иглы летят в сторону Михаила и бухгалтера. Милиционер уронил обоих на пол. Иглы лишь оцарапали обоих, накрепко застряв в бетоне. Ему это уже было привычно, но вот другим абсолютно нет. Парень поднялся, отряхнулся и поднял бледного бухгалтера. Затем отправил кого в медпункт, кого в подсобку – там реже всего страдали люди. Проверку оборудования отложили на несколько часов. До полуночи осталось полтора часа. Михаилу бы вернуться домой и поспать. Да только напарник как доставил его, так сразу уехал. Как-то так получилось с первых дней на новом месте работы, что он полностью стал ответственным за этот проклятый район, несмотря на свое положение стажера...

Вспоминая весь не простой год, он медленно прогуливается по цеху. Пытается представить, как выглядел институт в своё время. Забредает в подвал, связанный с бункером. Посередине помещения стоял старый знакомый – мерцающий силуэт убийцы. До полуночи десять минут. Пространство рябит, идёт волнами, сквозь которые Михаил видит не заброшенный подвал, а удобно оборудованное помещение. Постепенно тишина сменяется на треск как в сломанном радио, изредка можно расслышать слова. Фигура становится более материальной. Приобретает объем. Появляется тень. Полупрозрачный человек всё также мерцает, но его уже хорошо видно. Михаилу надо его задержать. Пытается протянуть руку, сделать шаг и не может. Будто само пространство его сдавливает. Он сам начинает рябить. Фигура оборачивается, но лицо невозможно разглядеть. Они смотрят друг на друга минуту или секунду. Кто его знает? И фигура срывается с места. Воробей за ней. Она мчится наверх. Белый лабораторный халат развивается за спиной. Парню кажется, что только протяни руку... Он пытается схватить, но рука проходит сквозь плащ. Его обдает холодом – рука его больше не слушается. Координация нарушена. Но и сам монохромный силуэт пострадал, стал ещё более материальным и цветным. Теперь один шатен гонится за другим. Они бегут по ярко освещенным коридорам института и по сумрачному цеху фабрики одновременно. Пространство скручивается, чтобы затем разжаться. Ни одного человека, лишь редкие тени, что преграждают дорогу. Им не везёт – их толкают. (На следующий день начальству сообщат о многочисленных травмах у ночной бригады, но без смертельного исхода.) Звук усиливается. От писка болит голова и течёт кровь из носа. Им обоим плохо. Миша успевает забежать в лабораторию. Оглядывается. Различные знакомые и не очень приборы. Силуэта нет. Удар. На мгновение темнеет в глазах. Он падает. На него наваливается уже вполне материальный мужчина. Они борются. Мише удается зафиксировать руки напавшего и подмять его под себя. На молодого человека снизу смотрит он сам, только его повзрослевшая копия. Они оба застывают от удивления. Одновременно: «Что ты такое?». Воробья пронзает догадка: «Михаил Астафенко?» По расширившимся глазам понимает: правда. «Ты мой дядя. – в горле у него ком. – Как такое возможно? Ты пропал больше десяти лет назад.» «Десять лет? - у старшего родственника исказились черты, и он безумно захохотал. – Работает! Я говорил, что работает! Создать кротовую дыру реально. Теперь осталось научиться ими управлять.» Смех резко прекращается. И на парня уставился псих: «Прости, дорогой племяш. Но отсюда выйдет только один.» Борьба возобновляется. Парню не раз прилетало по голове от мужчины. Кровь заливала глаза. Но и сам старший Михаил пострадал: племянничек точно ему сломал ребро. В горле булькало. Оба потрепаны. Никто не хочет прекратить. Старший набрасывается на младшего и отлетает в сторону приборов. Генератор напряжения искрит и прекращает работать. Пространство с тихим гулом расслаивается и выкидывает их из подпространства. Один Михаил остается в 2005. Через несколько лет тело мужчины найдут в заколоченной лаборатории бывшего НИИ физики. Как покажет вскрытие, умер он от удушья – сломанное ребро проткнуло легкое. Другой Михаил умудряется выйти на улицу, где теряет сознание. Утром его находит охрана и передает отряду милиции. Найдёныш ничего не сможет вспомнить кроме имени и фамилии. На улице был 1975 год.