Тени Стамбула: сердца в ловушке

«Худшее преступление, которое я могу себе представить, — это обманывать людей таким притворством и делать вид, будто я на все 100% чувствую радость. Иногда мне кажется, что я хотел бы остановить часы, когда я выхожу на сцену. Я пытался сделать все, что было в моих силах, чтобы смириться с этим. И я смирился Боже, поверь мне, но этого недостаточно»

©️Курт Кобейн

______________

* любое совпадение названий компаний является непредумышленным, архитектурные элементы выдуманы для художественности, и отражают реальность художественного вымысла

______________
Стамбул. 15:23 по местному времени
Бешикташ

Отодвинув в сторону все лишнее, что могло бы помешать ему погрузиться в запланированную работу, профессор ударил по клавишам, активируя монитор. Матрица причинно-следственных связей, которую он планировал облечь в конкретные улики, проявлялась теперь в сознании все более детально. В особенности после того, как он сложил в голове результаты собственных наблюдений вчерашнего дня. Настолько противоречивого дня, что сейчас выбрал единственно верное: сосредоточиться на деле.   

"Мысли, как убийца", - было его мантрой. Поэтому, ухватывая свою идею, которая посетила его при последнем визите в университет Бильги, Омер открыл вкладку административного доступа к приложению Meet.you.

Он должен был изучить фотографии. Фотографии всех 259 девушек, состоящих в группе «Невинные, но не глупые», и выбрать тех, которые выделялись на фоне других, и тем самым могли привлечь внимание убийцы. Человека, который выбирал невинность и красоту, а карал за тщеславие и стремление к роскоши. Расчетливого стратега, который ясно дал понять аксессуаром в виде туфель, надетых на вторую жертву, что это лишь начало. Искусного творца, что создавал невиданный доселе образ невесты, которую, судя по всему, отчаялся встретить в реальной жизни.

Фатма Айдын, 21 год. Темные волосы, смуглая кожа. На море с подругами, селфи на фоне набережной Галатапорта, портретная съемка в галерее.

Айгуль Аслан, 19 лет. Длинноволосая шатенка, красивые интерьеры ресторана с видом на Ортакей, фотографии с красной ковровой дорожки и одинокие селфи на фоне стамбульских закатов.

Суна Гульбин, 20 лет. Белокурая студентка Hacettepe, судя по аватарке. Совместные фотографии с подругами с клубных тусовок. Белая кожа и волосы, контрастирующие с девушками в кадре в совокупности с аппетитными формами в купальнике на пляже - то, что ему нужно.

То, что нужно преступнику.

Помечая для себя имена участниц группы цветами светофора, где красный означал зону риска, Омер Унал методично переходил от одной девушки к другой. 10, 30, 50 просмотренных профилей. Светлые волосы, вызывающие позы, нарочито подчеркнутая сексуальность с демонстративной надменностью. Такой, которая кричит обычному молодому человеку о том, что ему подобная девушка не по зубам. Зато хорошо считывается теми мужчинами, которые были готовы оказать финансовое покровительство в обмен на сладость нахождения подле себя миловидной картинки.

В какой-то момент, когда профессор уже подверг анализу более 200 профилей приложения, его глаза начало щипать от усиленного непрерывного фокуса на мониторе. Разноцветные блики перед его взором мелькали световыми точками, и он с усталостью откинулся на спинку стула, потирая веки. Нужно было сделать перерыв.

Он направился в сторону кухни, захватив взглядом фотографию своей бывшей жены в новой рамке. Как и в день его возвращения, она стояла на его тумбе у изголовья кровати, которую теперь он делил с другой женщиной. Его сын, чье поведение разбередило то чувство вины, которое накатывало на него волнами, и в особенности теперь - после того, как убийца совершил новое преступление, решил таким образом прямо заявить о своей позиции не только ему, но и Геркем. И был в этом, вероятно, прав. По крайней мере, чувства собственного ребенка были Омеру понятны. А потому подкармливали того зверя внутри него, который разъедал за несостоятельность, как защитника собственной семьи.  

«В тот день она звонила ТЕБЕ! Тебе, папа! А ТЫ?! Где был ТЫ?!»

После того вечера с Метеханом они так и не поговорили. За сына кричали вещи в квартире, которая, претерпев недолговременные изменения после приезда Геркем, теперь вернулась к привычному обоим мужчинам облику. Включая возвращенную на законное место голубую вазу на серванте у входа.

Омер усмехнулся, вспомнив выражение лица Геркем, которая не ожидала подобного поворота событий. Впрочем, это было ее решение - приехать из Берлина, отказавшись от привычного комфорта и долгожданной должности, променяв стабильность на хаотичное развитие здесь, в Стамбуле. Истинные причины этому ему еще предстояло выяснить. Как и уровень осведомленности его подруги о делах Farmrose, которая неожиданно всплыла со следами препарата.

Однако, пока у него не было времени заниматься еще и Геркем. Нужно было сосредоточиться на логике убийцы, который помимо четкого плана в голове и следования ему умудрился даже оставить профессору послание в виде цветка ферула в часовом механизме башни Долмабахче.

Добравшись до барной стойки, профессор достал граненый стакан и банку натурального апельсинового сока - последнюю из запасов в холодильнике. Он сделал несколько крупных глотков, ощущая кисловатый вкус, - то, что нужно для синтеза норадреналина. А после - мысленно вернулся к статистике, которую ему удалось собрать за несколько часов. Двадцать девять девушек - именно столько, исходя из его выборки, попадали в зону риска, если он мог полагаться на собственную теорию.

Главный вопрос состоял теперь в том, каким образом обеспечить этим девушкам официальную защиту, ибо ресурсов на 24-часовую охрану у полиции Стамбула не было. В лучшем случае - электронные GPS-трекеры при согласии самих девушек, и то - по решению суда. Или же мобильное приложение KADES с кнопкой SOS, автоматически отправляющей геолокацию и запись звука в полицию.

Омер прикрыл глаза, пытаясь руководствоваться логикой маньяка. Невинность и тщеславие. Сначала фата, потом туфли. Свадебный образ, который убийца решил собрать на телах собственных жертв.

Прокрутив несколько раз головой вокруг шеи, Омер повел массивными плечами, сбрасывая усталость с тела, зафиксированного в сидячем положении. Физической нагрузки ему не хватало, и он усмехнулся, вспоминая свой последний в проявленности физический всплеск в особняке Ахметоглу. Вероятно, стоило возобновить тренировки, чтобы хоть куда-то направлять свою скопившуюся в теле агрессию, ибо его истязания берлинской подруги, приправленные взбесившимся тестостероном, не приведут ни к чему хорошему.

- Как бы не так, Рахим, - хмыкнул профессор, заходя в спальню и обнаруживая мохнатое рыжее чудище прямо на своем рабочем столе.

Властная поза умиротворенного кота, который в этот момент был вполне удовлетворен жизнью, что проявлялось в царственной позе и сощуренных зеленых щелочках заместо глаз, свидетельствовала о том, что животное вовсе не собирается двигаться в сторону хоть на дюйм.

- Намекаешь мне на то, что пора закончить на сегодня, да, Рахим?

Профессор приземлился на стул перед котом и потрепал его за ухом, отчего спустя несколько секунд раздалось нарастающее мурлыканье. Этот рыжий ураган знал толк в получении от жизни удовольствий. В том числе, и в том, как получить желаемое от хозяев: либо прикинувшись паинькой, как сейчас, либо выпустив когти в угрозе стереть бестолковых отца и сына с лица земли. Например, как в первый день приезда в совершенно чуждое ему пространство, за который он, несомненно, будет мстить еще долго и мучительно для всех, проживающих в этой квартире. 

Будто бы в подтверждение его мыслей, реагируя на намерение профессора подвинуть увесистую тушку с клавиатуры, Рахим раскрыл свои зеленые глаза, в момент обретшие гневные оттенки недовольства, и фыркнул в сторону мужчины яростно и строго. Как если бы прямо сейчас посягнули на его законное место, которое он никому не был намерен уступать.

- Мрраууу!

- Так не пойдет, Рахим, давай, погуляй где-нибудь, - Омер настойчивым жестом принудил животное подняться, после чего кот, в мгновение ощетинившись и глядя на своего хозяина не иначе, как на врага народа, взъерошил шерсть в инстинкте неприятия.

А после - резким движением спрыгнул на пол прямо с клавиатуры, которая со шмяком отскочила к корпусу процессора. Экран в момент сменил картинку. А Омер нахмурил брови. Потому что то, что он только что увидел, попадалось ему и ранее, и уже тогда привлекло внимание, однако в тот момент он позволил себе не акцентировать внимание на странной аватарке.

Прямо сейчас с заставки с именем "******" на него смотрел розовый симпатичный зайка с небесными глазами. Прямо сейчас он как будто бы усмехался над ним своими ровно свешенными в разные стороны ушами и выставленными вперед зубами, проявляющими всю неуместность подобного рода профиля в группе девушек по интересам поиска состоятельного спонсора.

- Посмотрим, кто же ты, - пробормотал профессор, проваливаясь в профиль несуразной картинки.

Вполне предсказуемо. Он не нашел ни одной фотографии и переписки в самом аккаунте, будто бы пользователь удалил всю свою историю сообщений. Однако нашел кое-что другое.

Упоминание профиля в публикациях, размещенных в сети другими пользователями - это было то, что ему нужно. Всего три упоминания, зато каких. Сердце профессора сжалось сокращающимся движением, вторя мгновенно поднявшейся тревоге в груди, которая множественными импульсами распространилась тут же по его телу.

23.09.2024, 15:48
Лилит Эндер: Не сразу я узнала твой новый облик, дорогая:) креативно

24.09.2024, 15:01
Волкан: Какая бы аватарка у тебя не была, ты все равно прекрасна, Чудо:)

26.09.2024, 12:32
Элиф Турал: От красотки слышу, малышка. Это очень смешно, Доа🤣 ладно, не будем об этом. Скоро увидимся, целую.

ДОА.

Не возникло ни единого сомнения внутри профессора о фамилии девушки, скрывающейся под маской розового зайчика. Особенно после того, как он застал ее в квартире Фатиха Картала, переписывающегося со множеством пользовательниц своей социальной сети meet.you под именем Волкан.

ДЬЯВОЛ!!!

Профессор вскочил с места, отталкивая стул на колесах с силой. Такой, что тот буквально отлетел к противоположной стенке, отдав в пространство резким клацаньем пластика о штукатурку. Что тут же отозвалось визгом рыжего чудовища, чье спокойствие вновь было растревожено хозяином этого дома. Быть может, хищное рычание животного ознаменовало в эту минуту зловещность совпадений, которым Омер уже устал удивляться за последние несколько дней. А может, прозвучало благодатью спасения еще одной невинной души, которую по чистому провиденью кот Рахим выбрал своим неуклюжим телом, оказавшись в нужном месте в нужное время.

Мужчина приложил пальцы к переносице, переваривая данные, и, вспомнив смущение Доа в квартире при обыске, решил, что все вполне закономерно. Вопрос состоял лишь в том, знала ли девушка о двойном имени человека, с которым общалась в сети и в реальности. А также - в том, что она делала в группе "Невинные, но не глупые", которая в данный момент волею судьбы находилась под прицелом прокуратуры.

По-хорошему, прямо сейчас он должен был сообщить о находке госпоже прокурору. И даже потянулся к телефону для того, чтобы исполнить свой долг в рамках расследования. Однако в последний момент остановился.
То ли вспомнив яростный победный мстительный взгляд Кывылджим у университета Бильги, когда она произвела арест Фатиха Картала. То ли поддавшись сочувствию при воспоминании испуганной Доа Арслан, которая, судя по всему, больше всего остального боялась гнева матери. То ли руководствуясь собственной, теперь уже сто процентной уверенностью в невиновность юного программиста. А также желанием прибегнуть не к инструментам прямого воздействия, как это любила делать госпожа прокурор, а проявить правду при помощи тонких инструментов наблюдения и психологического анализа поведения людей.

Так не пойдет. Он должен получить больше информации. В первую очередь, чтобы защитить Доа, Кывылджим, и... собственного сына.

Три судьбы, которые еще два месяца назад существовали в параллельной с ним Вселенной, о которой он и не подозревал, сейчас оказались соединены в криминальном деле, идущем корнями из его прошлого. Три человека, за которых он чувствовал теперь недюжую ответственность. Три человека, которые находились в этом деле по разные стороны баррикад: обвинитель, подозреваемый и свидетель.

И прямо сейчас это сделалось для него настолько важным, что пересохло в горле, а мозг никак не мог успокоиться в построении вероятностей развития событий, на которые он не мог повлиять. Или мог?

Вибрация телефона, словно вторя его мыслям, заставила профессора тут же бросить взгляд на экран, и сердце ухнуло вниз, разливая по телу миллиард теплых импульсов от комбинации букв в уведомлении. Кывылджим. Эта женщина, захватившая его душу настолько, что разум не справлялся с непроизвольными реакциями, которые она в нем вызывала. Даже несмотря на обещание, данное им самому себе, сохранять дистанцию. Особенно - вопреки ему.
Мгновенно открыв сообщение, складывая черные буквы в предложение, Омер со скепсисом усмехнулся сам над собой. Вряд ли файл с заключением из морга, присланный госпожой прокурором в эту минуту, был именно тем, что он ожидал увидеть. Но разве мог он ожидать чего-то другого? "Ты просто безнадежный осел, Омер Унал", - обратился он сам к себе, складывая подушечки пальцев на переносице.

Ему нельзя было мечтать об этой женщине, ему нельзя было засыпать и просыпаться с мыслями о том, как ее глаза с озорным блеском смотрят на него, а розовые щеки горят под его ладонями. Нельзя было поддаваться чувству опьяняющей радости от наблюдения за тем, как она постепенно и совершенно искренне начала ему открываться и доверять. Нельзя было вспоминать, как день назад в Долмабахче при всех сотрудниках полиции она приняла его помощь, взяв за руку. Нельзя. Потому что их связывали рабочие отношения, потому что в его жизни была другая женщина, за которую он нес ответственность, потому что он вернулся в Стамбул для дела, от которого не должен был отвлекаться.

И чем больше ему было нельзя, тем сильнее эта спесивая прокурорша захватывала его мысли.

Какого дьявола!! Что за чертовщина с ним происходит в этом городе?!?

Омер с остервенением вернул кресло на место, придвигая его ближе к монитору, после чего провалился в переписку Волкана с аватаркой зайца, благо, что она была на месте. Он должен был узнать, сколько по времени длится их общение, и в каких отношениях они состоят друг с другом.

Начало диалога: 22 августа 2024 года. Относительно недавно. И ничего выдающегося. Типичное заигрывание с комплиментами и легким романтизмом со стороны юноши. Принимающе и снисходительно вначале, а далее с большей охотой и энтузиазмом со стороны девушки.

С другими участницами группы у Волкана были более сухие диалоги. Формально-вежливые, без личных подробностей и явного интереса. Больше похожие на замещение реального живого общения, которого парню явно не хватало, чем на целенаправленное воздействие.

Следующим, что проверил Омер в профиле Волкана - наличие переписки с Зейнеп Аслан, новой жертвой серии убийств. Ее не было. И Омер непроизвольно выдохнул, даже несмотря на то, что знал о невиновности Фатиха. Учитывая тяжесть обвинений в его адрес, данный факт хотя бы сыграет его сыну в плюс при защите на ближайшем заседании суда.

Его сыну. Еще одному СЫНУ.

Нет, сейчас не время.

Сантименты снова пришлось отодвинуть в сторону, ибо отвлекаться на эмоции он запретил себе и вовсе. Прямо сейчас он забудет огненный прожигающий взгляд госпожи прокурора, лепетание на допросе ее дочери, которая по какой-то причине оказалась втянута в гадкое дело, и тем более - о юном программисте, которому несколько месяцев назад исполнилось аж двадцать четыре года.

- Что за новости? - пробормотал профессор, наблюдая всплывающие окна социальной сети meet.you.

Поток сообщений, в этот момент гласящий о репостах заголовка об убийстве, начали мелькать множащимся числом непрочитанных уведомлений. Ткнув на одно из окон, Омер провалился в оригинал новостной сводки. Черный квадрат с именем Зейнеп Аслан кричал кромче текста, содержащего взволнованные реплики и комментарии девушек, состоящих в группе.

"Девочки, вы видели новости?! Арестованный парень и есть создатель meet.you, как это понимать?!"

"Я просто реву, не могу остановиться"

"Девчонки, мы собираем материальную помощь родителям Зейнеп, кто хочет поучаствовать, напишите в личку, я скину реквизиты"

"До сих пор не укладывается в голове, что Зейнеп умерла..."

"Вы самого главного не видите! Гюнай тоже была в нашей группе, это что, серийный маньяк?!"

Сообщения пребывали. Словно волны в начинающемся шторме, сначала набирая силу в определенном направлении, а затем расплескиваясь в беспорядочных столкновениях с другими течениями, противоположными друг другу по плотности и силе. Паника захватывала общественность стихийно: теории возникали одна за другой. А учитывая популярность достопримечательности, у которой был обнаружен труп, Стамбул гремел в сводках новостей не только местных и национальных СМИ, но и мировых в подразделе "происшествия".

Этого ли эффекта хотел добиться убийца, оставив труп возле башни Долмабахче? Так нарочито показушно, в месте скопления туристов. Так, что девушку обнаружили в разгар светового дня, что повлекло массовые волнения за счет быстро сориентировавшихся репортеров.

Несомненно, в этом и состоял его план - продемонстрировать свой изысканный почерк. Поэтому Омер искренне понимал каждую из девушек группы, кто сейчас высказывался бурно и эмоционально. "Потребуется оказание психологической помощи и обучение правилам безопасности", - отметил он про себя еще одну обязательную задачу на ближайшие дни.

И вот сейчас с новой ясностью профессор вдруг осознал - просто не будет.

В подтверждение его мыслей в эту минуту прозвучал Рахим - недовольным претензионным "Мрррауу". И спрыгнул с уголка кровати, где до этого момента смиренно дремал, впрочем, будучи не слишком довольным поведением своего хозяина. Нечего было сгонять его с нагретого места на клавиатуре под теплым горящим монитором. А раз осмелился - жди расплаты. Бросив на Омера последний отнюдь неприветливый взгляд, подергивая белыми раскидистыми усами и длинными волосками торчащих вверх бровей, рыжее чудище покинуло спальню, явно имея в этот момент коварный план. О котором вовсе не стоило знать Омеру Уналу.

Пока не стоило.

Впрочем, при всем своем желании профессор никак и не смог бы заподозрить ничего предосудительного в помыслах и поведении своего домашнего животного. Прежде всего, потому, что в последние годы гадостный характер Рахима начал поддаваться хоть какому-то послаблению. Ну а еще - потому как прямо сейчас мужчина был поглощен следующей составляющей собственного расследования, до которой у него не доходили руки с самой вечеринки в доме Эмре Ахметоглу.

Медицинская карта Гюнай Орхан.

Та самая, которую несколько дней назад прислал профессору Мустафа. Кажется, судмедэксперт говорил что-то о сердечной болезни девушки. Все нюансы этого факта и предстояло ему прямо сейчас выяснить. 

- Кардиологический центр университетской больницы Бируни, - шевелил губами профессор, пробегаясь глазами по ее карте. - ...лечащий врач... Фуран Авджи, заведующий отделением кардиологии... острая сердечная недостаточность, хроническое заболевание, диагностированное в возрасте 5 лет...кардиомиопатия, воспалительное поражение миокарда...

Откуда у девушки из провинции, живущей в общежитии университета, были деньги на лечение в одном из самых престижных кардиоцентров Стамбула?

- Посмотрим, Фуран Авджи, - пробормотал Омер, забивая в поиск контакты больницы и мельком поглядывая на часы.

19:48. Но наверняка их регистратура работает круглосуточно.

- Добрый день, Университетская больница Бируни, меня зовут Алия, слушаю вас, - раздался в трубке приятный женский голос после минутного ожидания на линии.

- Добрый день, меня зовут Омер, я хочу уточнить, как записаться на прием к доктору Фурану Авджи.

- Очень приятно, Омер бей, вы планируете записаться на повторный прием?

- На первичный.

- К сожалению, господин Авджи не принимает первичных пациентов, - раздался голос в трубке после короткого молчания.

- Почему?

- Господин Авджи не берет новых пациентов ввиду своей закруженности, к тому же запись к нему приостановлена несколько месяцев назад.

- Почему?

- Потому что господин Фуран сократил приемные часы в нашей клинике.

- Почему? - повторил Омер, уже ощущая деликатное раздражение милой девушки на том конце провода, что заставило уголки его губ иронично изогнуться. - Разве он не заведует кардиологическим отделением в вашей клинике?

- Именно поэтому, господин. И еще потому, что на днях он приступает к руководству НИИ по кардиологии при университской больнице Бируни.

Профессор навострил уши, вбивая наименование названного учреждения в свой поисковик.

- Так значит, я могу записаться к нему на прием в этом НИИ?

- К сожалению, здесь вас не сориентирую, господин Омер, - почувствовал он смягчение тона секретаря, которая, судя по всему, умилилась настойчивости странного мужчины. - Могу предложить любого специалиста в нашей клинике, у нас много экспертов...

- Нет-нет, благодарю. Последний вопрос - в какие дни на этой неделе работает господин Авджи?

Секунда. Две. Три.

- Послушайте, господин Омер... как я уже сказала, запись к доктору закрыта.

- Мне не нужно к нему записываться. Просто скажите, будет ли он в клинике в ближайшие три дня.

- Я не имею права разглашать эту информацию, господин. Если вы решите записаться на консультацию к другому специалисту, я могу прям сейчас вас сориентировать, либо же вы можеет это сделать на нашем сайте...

- Хорошо, благодарю. Всего доброго, - вежливо отозвался Омер и повесил трубку.

А после придвинулся еще ближе к своему монитору, читая новость, попавшуюся ему в поисковике. 

"10 ноября 2024 года в Стамбуле состоится грандиозное открытие одного из трех центров НИИ по кардиологии при университетской больнице Бируни при поддержке правительства турецкой республики.
Визит на объект замминистра здравоохранения Пембе Шахин придаст особый статус мероприятию, свидетельствующему о повышенном внимании властей к развитию сферы здравоохранения.

- Новый центр станет не только передовым медицинским учреждением, но и важной образовательной площадкой, где будут готовить высококвалифицированных специалистов в области кардиологии, - обещает госпожа Шахин. - Здесь будут внедряться новейшие методики диагностики и лечения сердечно-сосудистых заболеваний, а также проводиться научные исследования мирового уровня.

Также в рамках открытия планируется проведение международной конференции, на которой ведущие кардиологи Турции и других стран поделятся своим опытом и обсудят перспективы развития кардиологии в регионе".

- Значит, впереди вас ждет повышение, господин Авджи, - в задумчивости протянул Омер себе под нос, пока его пальцы скролили новостные ссылки, посвященные предстоящему событию.

И вновь мысль о том, что Гюнай Орхан попала на лечение к именитому кардиологу не случайно, просигналила красной лампочкой в его голове, формируя в этот момент иерархию из нарисовавшихся задач, которые выстраивались в перечень к исполнению по степени срочности и важности. "Неплохо было бы перед визитом к этому доктору уже изучить его досье", - подумал он. И отправился в новое путешествие по доступным в сети фактам биографии господина Фурана.

Блуждая в лабиринте собственных теорий, профессор даже не заметил, как дверь в квартиру открылась и закрылась - с довольно претенциозным хлопком. Как не услышал и голоса своей берлинской подруги, который разразился легким ругательством в сторону очевидно недалеких людей, с кем ей приходилось иметь дело. Как не придал значения злобному взвизгиванию Рахима, когда кот под воздействием ноги Геркем отлетел на пару метров в сторону по коридору.

Он должен был остановить убийцу. Сейчас только это имело для него значение.

***

Это было профессиональное испытание для нервной системы Геркем Эрдем. Возвращение в Стамбул. Отказ от собственного комфорта. Смена не только своего идеального в своем стиле и удобстве дома, но и места работы. Оно с первого же дня в новой должности управляющего партнера филиала нарисовало ей кучу проблем, которые нужно решать, причем не медля. Ибо надежды на присутствующих на местах не было. Как не было возможности расслабиться хотя бы дома, как она привыкла. Потому что в квартире Омера Унала ее раздражало буквально все.

От недостатка места в шкафах для ее вещей до отсутствия должного порядка, когда не было на постоянной основе помощницы по дому. От возвращения Метехана до этого глупого подросткового бунта, который он, судя по всему, решил ей продемонстрировать, расставив в каждой комнате по несколько фотографий своей покойной матери. Как будто бы наличие этих фотографий могло каким-то образом ей помешать. Смешно, да и только. Уж кто-кто, а она умеет ждать. И терпеть. И следовать собственному долгосрочному плану маленькими шагами - в точности так, как учили на бизнес-программах, которые она прошла в свое время в изобилии, чтобы претендовать на достойные ее ума и хватки позиции в бизнесе.

В любви также, как и в предпринимательстве. Все средства хороши - особенно, когда они работают на общую стратегию.

- Этого мне еще не хватало, животное..., - процедила Геркем с пренебрежением, отшпынивая с дороги рыжий комок шерсти.

После чего с досадой посмотрела на свои идеальные черные брюки со стрелками, которые тут же покрылись мелкими светлыми волосами. За что ей еще и это испытание?

"Ничего, мелкий пакостник, ты у меня первый на очереди", - хмыкнула она про себя, кидая взгляд на взъерошенное чудище с выпученными в разные стороны клоками. Как можно было делить дом с подобного рода существами, всегда было для нее загадкой, однако в случае Омера она готова была потерпеть. В конце концов, совсем скоро она заставит профессора съехать из этой квартиры, оставляя ее в полном распоряжении Метехана и мохнатого чудовища. 

- Что такого интересного ты изучаешь, милый, раз даже не подаешь никаких признаков жизни, когда я прихожу домой?

Геркем произнесла эти слова с легким сарказмом, однако Омер едва ли мог сейчас различить полутона, в то время как с трудом отлип от своего монитора, в котором, казалось, растворился полностью.

- Как мило, что ты меня снова не ждал. Твое рвение к раскрытию преступлений - эталон для подражания.

- Привет, милая.

Профессор отпрянул от компьютера, сворачивая рабочие окна, и сосредоточил взгляд на своей берлинской подруге. Очевидно, ее день не задался. Об этом говорил холодный блеск в глазах - не от энтузиазма, а раздражения. Напряженная спина, которую она держала нарочито прямо, не желая выказывать своего истинного состояния. А также прищур глаз, как будто бы прямо сейчас она оценивала своего мужчину. Профессору было достаточно доли секунды, чтобы считать ее настроение, в то время как поза, в которой она облокотилась о дверной косяк, кричала о том, что он безнадежно виноват.

- Как твой первый день на новом месте?

- Ужасно, Омер. Честно говоря, я очень устала. Коммерческого директора и пиарщика придется убирать, ты можешь себе представить? Эти люди оказались ни на что не способны, не отчитались ни по одной запланированной цифре. В такой команде я не запущу на рынок ни одну новинку, милый.

Она прошла внутрь спальни, снимая пиджак, и с раздражением кинула его на кровать.

- Тебе не кажется, что это излишне поспешные выводы, Геркем? Что можно понять за один день? Возможно, эти люди растерялись от знакомства с большим боссом.

- Мне кажется, или ты иронизируешь сейчас надо мной, Омер?

- Милая, - слегка прокашлялся он, - с чего вдруг ты это взяла?

Ей всегда так казалось. Будто бы он общается с ней с позиции снисхождения. Гениальный профессор Унал, до которого, несмотря на все ее усилия, ей было тяжело дотянуться, чтобы почувствовать истинную близость. Вероятно, она никогда ее с ним и не испытывала, а может быть, именно поэтому так нуждалась в его принятии, внимании, оценке и любви. Именно его. Человека, который ускользал сквозь пальцы, маня ее своим богатым внутренним миром, который не спешил с ней делить, выдавая его маленькими вкраплениями в их общую реальность.

Однажды подобное уже случалось в ее жизни. Однако теперь, когда она стала сильнее и умнее, она добьется своего в любом случае. Иного не может быть.

- Извини, милый, - со вздохом промолвила Геркем совсем другим тоном. - Я просто немного устала, поэтому реагирую слишком остро.

Это было ей свойственно - менять настроение, как менялась погода в горах, переключаясь со снега на солнце всего лишь за час из-за воздушных потоков. Омер вдруг подумал о том, что он, вероятно, служил для нее некоторым буфером, балансирующим ее же импульсивность.

- Чем ты занят? Уже поймал своего маньяка?

Плавно, словно пантера в маневре, молодая женщина приблизилась к мужчине, желая ощутить на себе его руки. И напитаться его исконно мужской энергией, которая так ее наполняла, несмотря даже на то, что в последнее время Омер был с ней излишне груб в постели. Или же это наоборот заводило, открывая новые грани ее женственности? Возможно. Потому что терпеть закованное в тело напряжение прямо сейчас казалось совсем лишним.

Пухлые жаждущие губы опустились на лицо профессора в требовательном поцелуе, заковывая его скулы тонкими длинными пальцами в предсказуемое заключение.

- Пока не поймал, милая. Ты знаешь, что происходит. Поэтому мне хотелось бы сейчас сосредоточиться на работе, - отстранившись, произнес Омер.

- Сосредоточиться. На работе. Ты это серьезно?

Не то чтобы ее слова прозвучали угрожающе, но определенные струны Омера Унала в этот момент завибрировали тревожными тонами. Он не желал конфликта, уже имея в душе целую массу неразрешенных. В том числе, и чувство ответственности перед этой молодой требовательной женщиной, которая нуждалась в его внимании и заботе. В том числе, и чувство вины перед ней же, которая была рядом физически, успокаивая его инстинкты, мысли и желания, подчиненные совершенно другой женщине. Профессор даже поморщился от отвращения к самому себе в этот момент, тогда как совершенно четко ощущал себя предателем. Геркем, которой был обязан по совести, Кывылджим, которой был подчинен сердцем, и себя, которого игнорировал, продолжая оставаться во всем этом без решения.

- Я это серьезно, Геркем. Мне есть, с чем поработать. И я не могу ждать до завтра, извини.

- Извини?!

Девушка подскочила с коленей мужчины, на которые только что водрузила свое тело, после чего с очевидным гордым презрением проследовала к выходу из спальни, более не сдерживая свою клокочущую темную суть. Это было уже слишком. Неприемлемо. Не от него и не сейчас.

Так не должно было случиться С НЕЙ. Разве она такая женщина?

- Я просто сделаю вид, что этого не слышала, Омер, потому что иначе...

«Несдобровать никому в этом чертовом городе», - подумал про себя профессор с некоторым смешком, провожая свою подругу взглядом в недры квартиры и заведомо зная, что создал себе очередной повод для выяснения отношений. Благо, что не нужно заниматься этим прямо сейчас. Ибо в биографии Фурана Авджи Омер обнаружил весьма интересные факты, которым стоило уделить внимание.

2014 год: руководство клиническими исследованиями и контролируемые испытания новых методов лечения ишемической болезни сердца.

2019 год: член научного совета по генетическим маркерам сердечно-сосудистых заболеваний.

2023 год: научный проект по кардиогенетике: наследственные факторы риска сердечно-сосудистых заболеваний.

Путь, вполне достойный того, кто планировал занять руководящую должность в новом НИИ. Однако все это следовало проверить, при этом взять уклон не на профессиональное, а личное. Ибо именно личное, как был убежден профессор, могло побудить убийцу к тому, чтобы реализовать свой изысканный план.

Изысканный.

Именно так. План был что надо, как и его исполнение, учитывая отсутствие прямых улик, а также места, которые убийца выбирал для предъявления своего таланта миру. Именно таланта, ибо только очень скрупулезный, ответственный и умный человек был способен предусмотреть столько деталей, заставив огромное количество стражей правопорядка безуспешно гоняться за ним уже более месяца. Уникум, которого не разглядели. Не заметили. Которым пренебрегли.

Омер прекрасно понимал мотивацию преступника. Это стремление оставить след. Рассказать историю. Остаться замеченным, в то время как это было невозможно в его привычной среде. Цветок, оставленный профессору, всего лишь игра. В то время, как ритуалы убийств - диалог с конкретным человеком, который оказал особое пагубное влияние. Вероятно, это был способ разместить скопившуюся внутри ярость - не напрямую, а изощренно, с использованием множества инструментов, в том числе - человеческих жизней. А поэтому побуждало на показательное выступление. Смелость, граничащая с безумием...

- КАКОГО ДЬЯВОЛА... ОМЕР!!!!

Профессор буквально вздрогнул от неожиданности, пораженный совсем нечеловеческим воплем Геркем, раздавшимся из другой комнаты. "Что опять," - устало подумал мужчина и направился на звук. Очевидно, он не сможет закончить свои исследования в обстоятельствах, которые больше ему не подчинялись в собственном доме.

- Как это понимать?! Я не могу в это поверить, ОМЕР!!!

До этого возбужденный вид его теперешней сожительницы в эту минуту трансформировался в нечто совершенно зловещее. Волосы женщины растрепались, а глаза округлились до невообразимых размеров. Профессор невольно подумал о том, что ей не хватает только посоха в руки и черных рогов Малефисенты, чтобы сотворить какое-то ведьминское колдовство. И даже мотнул головой, чтобы избавиться от яркого видения.

- Что случилось, Геркем, зачем так кричать? 

- Это просто немыслимо! Посмотри, что это чёртово создание сделало с моей сумкой!

И она поднесла вместительную красную кожаную Birkin прямо к лицу Омера, чтобы он сам мог увидеть, судя по ее тону, невообразимое зверство. Омер осторожно приблизился, стараясь не выдать иронии. Его взгляд упал на роскошную пористую кожу, на которой отчетливо виднелись следы кошачьей метки.

- Это... э-э... действительно неприятно, - выдавил он, изо всех сил пытаясь сохранить серьезное выражение лица.

- Неприятно?! - взвилась молодая женщина. - Это не неприятно, Омер! Это КАТАСТРОФА! Ты понимаешь, сколько стоит эта сумка? А теперь она... она... испорчена!

Словно чуя, что речь сейчас идет именно о нем, в коридоре появился виновник полуобморочного состояния Геркем Эрдем. Он медленно подергал своими длинными белыми усами, и со звуком "МРРРАУУ" прошествовал мимо, невинно глядя на происходящее своими зелёными глазами. Хвост животного гордо покачивался из стороны в сторону, словно его хозяин всерьез был доволен своей работой. Впрочем, так это и было, ведь его план по отмщению как своим хозяевам, так и строптивой злюке, которую он вовсе не планировал привечать в их холостяцкой семье из трех мужчин, как оказалось, сработал на ура. О, как это было чудесно - наблюдать панику в глазах этой злобной особы, которая мало того, что согнала Его Пушистое Величество с излюбленного места для сна на кровати рядом с профессором, так еще и исподтишка подпинывала каждый раз, стоило ему случайно оказаться на ее пути.

"Что ж, ты сама захотела войны, дорогуша. Считай, что счет теперь открыт".

Именно эту кошачью эмоцию прочла Геркем на самодовольной морде рыжего чудовища. И, словно в подтверждение ее выводов об открытом им поединке, кот, ловко запрыгнув на комод при входе, устроился поудобнее рядом с той самой голубой вазой, которую она уже успела возненавидеть за столь короткий период пребывания в доме Омера Унала.

- Смотри, кто пришел, - пробормотал Омер, указывая на кота. - Может, он хочет извиниться?

- ИЗВИНИТЬСЯ? - задохнулась Геркем, чье самообладание явно было потеряно в пучине ярости. - Да ты хоть понимаешь, что это значит??! ДВА МИЛЛИОНА ЛИР, ОМЕР!

Профессор нахмурил брови, пытаясь соотнести в уме то, что говорила женщина перед ним, с действительностью. Однако его мозг, готовый воспринять тончайшие уязвимости преступника, жестоко убивающего ни в чем не повинных людей, напрочь отказывался обрабатывать информацию, выдаваемую его собственной возлюбленной. Вернее, той, которая себя таковой считала.

- Милая, какие еще два миллиона лир? Разве сумка может стоить таких денег, Геркем?

Истеричный смех девушки в этот момент наполнил воздух миллиардом частичек безумства. Эти крупицы, заряжающие комнату, грозили сгуститься и взорвать к чертям это пространство. По крайней мере, такую эмоцию профессор уловил в переливах женского хохота, сопровождающегося выражением лица джокера в юбке. В наблюдении за состоянием своей берлинской подруги Омер даже не сразу заметил собственного сына, который только что появился в квартире и замер в недоумении в дверях, переводя нахмуренный взгляд с одного на другую.

- Что, реально два миллиона? Ну ты и сказочница, Геркем, - насмешливо хмыкнул Метехан, кидая на пол свой увесистый рюкзак и указывая подбородком на красную кожу в ее руках. - Это чудо стоит, как целая квартира где-нибудь в Гезтепе?

Вероятно, в ином случае приход Метехана мог бы разрядить ситуацию, сняв уровень остроты реакции. И, возможно, Геркем бы не восприняла так близко к сердцу произошедшее недоразумение, прислушавшись к здравому смыслу и успокаивающему голосу профессора. В другой ситуации - может быть. Но не сейчас. Этот город, эта квартира, этот злосчастный день и эти три пары глаз, которые прямо сейчас смотрели на нее: Омера - с изумлением, Метехана - с насмешкой, а рыжего чудища - со злорадством, сделали ее успокоение невозможным.

- Целая квартира в Гезтепе?! - ткнула она сумкой поочередно в Метехана и профессора. - Именно! Это целое состояние. И это не просто Birkin от Hermès... это ЭКСКЛЮЗИВНАЯ модель из крокодиловой кожи, Омер, и не надо на меня так смотреть... Аллах, я сейчас сойду с ума...

- А о чем, собственно, сейчас речь? - невозмутимым тоном поинтересовался Метехан, чувствуя внутри сладостное, неподвластное ему самому удовлетворение. - Судя по вашему виду, я пропустил что-то жутко интересное...

- Речь о том, что это мерзопакостное создание испортило мою дорогую вещь, Метехан!

Ледяной тон Геркем в совокупе с ее пренебрежительным жестом в сторону миролюбиво сидящего на комоде Рахима заставил молодого человека изогнуть тонкие губы в очередной ухмылке.

- Мрррау!

Вновь, словно подтверждая теперешний статус врага спесивой женщины, провозгласил Рахим, явно наслаждаясь результатом переполоха, который устроил. Его самодовольная морда говорила красноречивее любых слов: «Да, это был я, и я горжусь своим поступком».

- Да ладно, подумаешь, тоже мне, трагедия, Геркем. У кого-то, очевидно, шалят нервишки.

- Геркем, действительно, давай не будем драматизировать, - профессор предпринял не слишком уверенные попытки успокоить разъяренную подругу. - Мы можем отнести сумку в химчистку...

- В ХИМЧИСТКУ? - перебила его она. - ТЫ В СВОЕМ УМЕ? Даже если её почистят, аромат... этот отвратительный запах всё равно останется!

- Запах?! Да ладно, ты хочешь сказать, что Рахим наделал дел прямо в твою сумку? - заржал Метехан. - Это приговор, Геркем, я не помню, чтобы он хоть с кем-то вытворял подобное. Но... раз эта сумка так не понравилась коту, тебе не кажется, что ее стоимость... гм... как бы это сказать... слегка преувеличена? И что же это получается, Геркем, - он картинно приложил два пальца ко лбу, - у Рахима вкус покруче твоего, раз он сразу понял, что это фейк?!

Тишина, воцарившаяся после его слов, ознаменовала затишье перед торжеством стихии. Как замирает природа, заставляя даже птиц замолчать перед приближающимся цунами. Однако в этот раз обрушиться на берег было суждено не волне гнева, исходящего от женщины, а волне задорного хохота, зазвучавшего устами двух мужчин. Отец и сын, чье немое переглядывание лишь на долю секунды в воцарившемся хаосе объединило две родные души в едином порыве, не смогли удержать рвущийся наружу смех от абсурдности ситуации. Что за  божественная справедливость прямо сейчас вершилась на глазах Метехана? Пожалуй, это было лучшее завершение его сегодняшнего дня.

- Что... это... это не смешно!! - пораженная в этот момент до глубины души, процедила Геркем.

- ... самую малость...оооо... преувеличена...

Метехан буквально согнулся пополам, не в силах сдерживать веселье от одного только растерянного вида женщины, которая так раздражала его своим присутствием в его фамильном доме. Она определенно получила по заслугам. За свою наглость и беспринципное навязывание новых правил там, где не имела никаких прав.

Омер попытался было взять себя в руки, однако задор его собственного ребенка не позволял ему прямо сейчас остановиться. А стоило бы. Ибо в этот момент Геркем швырнула на пол сумку, которая со стуком шмякнулась металлическим замком о дверной косяк, неуклюже приземлившись между мужчинами.

- Так, значит? Вам обоим смешно?

- Прости, Геркем, но это и правда смешно. Тебе надо успокоиться. А после мы решим, что можем сделать.

Изо всех сил стараясь остановить собственные непроизвольные импульсы, профессор глубоко вздохнул. Очевидно, ситуация требовала серьезного подхода. Но что он мог поделать, когда его щеки прямо сейчас зудели от смеха? Расплата за его холодность и насмешки над берлинской подругой рисковала нарисоваться не очень приятной холодной войной.

- Что МЫ можем сделать? - с холодной яростью произнесла Геркем, кидая мстительный взгляд на виновника ее очередной катастрофы. - По-моему, все очевидно, Омер.

- Что именно?

- Что я не собираюсь больше жить в таких условиях.

- Ты съезжаешь? - тут же отозвался Метехан, вовсе не скрывая собственного довольства от посетившей его мысли.

- Я? - пуще прежнего усмехнулась она, будто бы теперь была очередь Метехана шутить. - Нет, съезжаю не я. Съезжает вот это создание.

Направленный на Рахима палец сосредоточил на себе внимание отца и сына. В то время как кот, будто услышав упрек, демонстративно отвернулся и начал вылизывать свою лапу, всем видом показывая, что ему нет никакого дела до человеческих проблем. И тем более - до нелепых угроз в его адрес.

- О чем ты говоришь, милая? - промолвил профессор, наконец, придя в себя после обрушившегося на него до этого веселья.

- Я говорю о том, Омер, что тебе придется избавиться от кота, потому что я не собираюсь терпеть это пакостничество в мою сторону.

И вновь два мимолетных взгляда отца и сына схлестнулись, приправленные угрозой, которая явно в этот момент звучала из уст Геркем Эрдем. Метехан стиснул челюсти, после чего со злорадным смешком заправил руки в карманы, высоко поднимая подбородок. Спектакль, устроенный женщиной отца, очевидно, приближался к своей кульминации.

- Это просто смешно, Геркем. Ты решила посоревноваться с котом только лишь потому, что он немного нахулиганил...

- НЕМНОГО?!

Молодая женщина округлила глаза, принимаясь метаться по прихожей, явно потеряв связь с реальностью.

- Два миллиона это для тебя немного, Омер?! Ты, что ли, будешь мне это компенсировать на свою зарплату психолога? - едко усмехнулась она, обвинительно глядя в его сторону. - Ха, как бы не так! Но не переживай, я не выставлю вам никакого счета, как всегда, решив все самостоятельно!

- Геркем...

- Но что меня больше всего меня поражает, Омер, - вовсе не слыша и не видя никого, кроме своего всепоглощающего негодования, продолжала выплескивать эмоции Геркем, - ты сейчас делаешь вид, будто не веришь мне, да еще и смеешься над моими чувствами. Как это понимать?! Мало того, что у меня и так стресс после возвращения из Берлина в связи с новой работой! Так еще и тебе, судя по твоему поведению, совершенно наплевать на то, что со мной, где я нахожусь, и что я вообще ЕСТЬ! Ты что, всерьез решил потакать этому мелкому животному, которое явно вздумало довести меня до белого каления, и поставил меня с ним на одну ступень...

- А ну-ка ХВАТИТ! - стукнул ладонью о стену профессор. - Что ты несешь?!

Властный голос прогремел неожиданно для всех, и особенно для Геркем, которая, почувствовав повелительные ноты, в момент застыла на месте, будто бы пригвожденная к полу. Метехан, поведя бровями, с интересом наблюдал за происходящим, оперевшись о дверной косяк. И даже рыжий Рахим, почувствовав неладное, прекратил чистить свои торчащие в разные стороны клоки, прищурив зеленые глаза. Тишина стала плотной, предопределяя не самый радужный исход по крайней мере для одного из присутствующих.

- Приди в себя, Геркем, что это за бредовые претензии? Ты что, маленький ребенок?!

Метехан удивленно посмотрел на отца. Видеть его таким суровым, не способным принять чужую точку зрения, было странным. Как будто бы что-то в этом человеке запуталось окончательно, как попавшая в паутину собственных правил и догм муха.

- Наш кот, что бы он ни сделал, останется в нашем доме. И чтобы я больше не слышал подобных выпадов из твоих уст. Это ясно?

Терпение Омера, которое он культивировал в себе несколько дней, дабы сосредоточиться на действительно важных вопросах, требовавших его полноценного включения, лопнуло под действием совершенно плевого повода. По крайней мере, сам он в данный момент не понимал, с какой стати должен выслушивать нелепые рассуждения своей берлинской подруги о каких-то брендах, имеющих значение для пары зажравшихся богатеев. При том, что на кону стояли жизни невинных девушек, что было гораздо важнее глупых амбиций этого бренного мира.

- Ты хорошо подумал, Омер? - гордо вскинув подбородок, произнесла молодая женщина, прищуривая карие глаза.

- Я хорошо подумал. И тебе советую поступить также.

Исчезнув в пространстве квартиры, профессор оставил клокочущие эмоции Геркем внутри нее самой, скованные красивой оболочкой ее идеального тела. Пухлые губы женщины превратились в тонкие линии под действием непроизвольно сжатой челюсти. А взгляд, упавший на рыжее чудище перед ней, вероятно, мог бы убить своей силой, если бы излучаемая энергия имела физическое воплощение.

Словно добивая противника в сухую в вечернем матче со счетом 3:0, с комода с громким шмяком на пол приземлился Рахим. Подойдя к красной сумке Birkin, валяющейся на полу, мохнатый зверь пренебрежительно понюхал кожу и тут же обильно и несколько раз чихнул. А после - издал свое победное "МРРРАУУ", и с гордым видом неспешно проследовал вглубь квартиры за профессором, по-королевски переставляя свои пушистые мягкие лапы и виляя хвостом.

Метехан, от души повеселившийся над спонтанной сценой, вовсе и не заметил, что уголки его рта уже несколько минут как непроизвольно были натянуты аж до ушей, неприлично демонстрируя Геркем удовольствие от происходящего. Выдержав ее колкий взгляд, он невинно пожал плечами, после чего, скинув верхнюю одежду, проследовал за котом, являя тем самым группу поддержки мохнатого животного этим вечером.

А его нарочито беззаботный свист стал последним, что услышала Геркем Эрдем прежде, чем остаться одной в абсолютной пустоте коридора.

___________________________

Стамбул. 10:30 по местному времени
Дворец Правосудия Турецкой Республики

- Не пора ли выделить Вам отдельный офис, господин Унал, а то у меня складывается впечатление, что скоро Вы будете ночевать в этом скромном кабинете, - раздался голос Главного прокурора со стороны, заставив трех людей встрепенуться от неожиданности.

Аяз Шахин, не потрудившись постучать прежде, чем войти, как это и было довольно часто при взаимодействии с его подчиненными, заполнил своей фигурой все пространство дверного проема. Заметив нотки растерянности на лице Кывылджим, которая до этого была занята милым общением с профессором, он ощутил легкое удовлетворение. Могло ли оно хоть как-то компенсировать то раздражение, которое он испытал от ее игнора у башни Долмабахче, в то время, как должна была хотя бы отчитаться в рамках своих полномочий на месте очередного преступления? Не могло. Однако сейчас у него не было времени на анализ непозволительного поведения этой женщины.

Секретарь Лейла, до этого усердно что-то печатающая за своим рабочим столом чуть поодаль, в этот момент перестала барабанить пальцами по клавиатуре и повернулась в сторону Главного прокурора, округляя глаза. Он даже с некоторым удивлением отметил очевидный испуг в ее ясном взгляде, когда ее зрачки непроизвольно заметались между ним, Кывылджим и Омером. Будто бы он помешал какому-то сакральному действу. В то время, как по всем законам логики этого не могло произойти в реальности.

- Добрый день, господин Главный прокурор, - пролепетала девушка, заправляя за уши свои выбившиеся от старательности за работой пряди волос. 

- Добрый день. Не стоит так пугаться, Лейла, как будто бы я пришел выносить карательный приговор. Занимайся своими делами.

Он сделал шаг вперед, преодолевая расстояние до стола прокурора Арслан, и протянул руку Омеру, восседающему в кресле напротив Кывылджим нога на ногу.

- Доброе утро, господин Шахин, - ответил профессор крепким рукопожатием. - Сперва нам нужно раскрыть дело, а потом уже планировать собственный кабинет.

Омер посмотрел на мужчину снизу вверх, но с вызовом, который вовсе не стремился в этот момент демонстрировать. Однако его бунтарство непроизвольно рвалось наружу в присутствии женщины прокурора. Тем более - когда рядом находился Аяз Шахин. Особенно - при наблюдении за состоянием Кывылджим, которое за несколько секунд ощутимо изменилось после появления этого человека.

А она в этот момент медленно облокотилась на спинку своего кожаного трона. Ее пальцы, до этого расслабленно сведенные в замок на столе, теперь сжимали друг друга до белесых оттенков кожи на фалангах. И буквально на глазах обоих мужчин прямо сейчас алая волна поднималась от ворота блузки до мочки ушей. Это было фирменное предательство ее тела, которое не готово было прямо сейчас встречаться с последствиями своих решений.

Ее реакция не осталась незамеченной и Аязом, который степенно приземлился в кресло, распахивая черный пиджак. Его пристальный взгляд скользнул по профессору в оценивающем выражении.

- Какое рвение к раскрытию преступлений, господин Унал. Хорошо бы сохранить его до суда. Это даже мило, что вы снова вместе, нам есть, что обсудить, - произнес он, после чего всецело сосредоточил внимание на Кывылджим.

Она не смотрела. Ее взгляд, казалось, был прикован к синей ручке, лежащей поверх какого-то листка бумаги. Аяз даже был готов поклясться, что губы Кывылджим, которые она сжала в тонкую линию, слегка дергались уголками - в пародии на дежурную улыбку. 

Все это его категорически не устраивало. Как будто бы кто-то незаметно и исподтишка захватывал его территорию, что было совершенно неприемлемым. Особенно - в случае этого мужчины, который был гораздо опаснее, чем Аяз о нем думал с самого начала. И как так получилось, что теперь он был вынужден наблюдать, как улыбка женщины, которая занимала совершенно особенное место в его жизни, сходит с лица при его виде, при этом расцветает рядом с другим человеком?

- Господин Главный прокурор, - робко отозвалась Лейла из своего угла в районе окна, - может быть, Вам принести чашечку зеленого чая?

- С каких пор в Вашем меню появился зеленый чай, госпожа Арслан? - вскинув брови, удивился Аяз, игнорируя вопрос Лейлы. - Не вы ли предпочитали всегда крепкий черный кофе?

Его пальцы ловко скользнули по столу женщины, заключая между собой синюю ручку, куда до этого момента был прикован ее взгляд.

- Предпочитала, - кивнула она, наконец, встречаясь с ним глазами. - Однако никогда не поздно заняться собственным здоровьем. Омер бей в свое время был убедителен настолько, что мы с Лейлой теперь иногда предпочитаем зеленый чай. Не так ли, Лейла? Вдруг и Вы, господин Шахин, изволите отведать этот живительный напиток?

Профессор непроизвольно кашлянул, хмуро переводя взгляд с Кывылджим на Аяза. Стервозные ноты в ее тоне были едва различимы, но они не могли от него ускользнуть. Пробужденный ревностный зверь в ту же минуту проявился в сжатом кулаке правой ладони Омера. Неужели она прямо сейчас провоцировала при нем Главного прокурора?

Рыжая секретарь между тем хлопнула ресницами, изо всех сил стараясь угадать вектор тона своей начальницы, чтобы ответить правильно. Иначе атмосфера в этом кабинете рисковала накалиться до предела. А в ее и без того сложный день вовсе не желательно было получать дополнительные поручения еще и от Аяза Шахина. Что было весьма вероятным, потому как иного исхода событий от взаимодействия Кывылджим и ее начальника она и не помнила.

- Да, госпожа прокурор, именно так. Но если господин Шахин предпочитает кофе, я мигом приготовлю, - с готовностью отозвалась она, уже намереваясь вновь подняться, однако тихий низкий голос Аяза пригвоздил ее к месту.

- Я же сказал, Лейла, что не стоит. У тебя наверняка много работы. У нас у всех ее выше крыши. Не так ли, господин Унал?

Взгляды мужчин пересеклись, натягивая стальной трос между ними, как будто бы до этого напряжение было недостаточно явным.

- Я удовлетворил ходатайство по возобновлению дела Цветочника, - вдруг произнес Главный прокурор, отстукивая колпачком ручки по поверхности стола. - Сегодня утром оно отправилось в уголовный суд Стамбула.

- Это... это лучшая новость за последние несколько дней, - воодушевилась Кывылджим. - Сколько на Ваш взгляд рассмотрение займет по времени?

- Учитывая произошедшее у Долмабахче, в соответствии со 144 УПК я попрошу назначить слушание в течение семи дней, - ответил Аяз. - В связи с общественной опасностью преступника.

Омер и Кывылджим коротко переглянулись, в то время как клавиши клавиатуры остановили рваное постукивание на несколько секунд, будто бы отмеряя новый виток развития беседы.

- Мы можем еще как-то ускорить этот процесс, Аяз? Господин Главный прокурор, - поправилась она быстро, не слишком успевая за своим потоком мыслей. - Мы должны запросить экстренное заседание, сославшись на угрозу правопорядку в соответствии со ст. 160 УПК.

- Экстренное заседание? Угроза правопорядку? Не слишком ли резво, госпожа Арслан?

- За то время, что мы выжидаем, у нас появится новый труп, господин Шахин, - раздался резкий голос профессора. - Если бы ВЫ удовлетворили ходатайство сразу, а не спустя две недели, вероятно, мы могли бы избежать новой жертвы, которой стала ни в чем не повинная девушка, чья жизнь определенно дороже соблюдения процессуальных норм. Хотя, вероятно, для Вас это не является таковым.

Ожесточенная реплика Омера Унала в совокупности с обвинительными нотами, которые отчетливо прозвучали в его тоне, в этот момент заставили Главного прокурора изогнуть бровь от неожиданности. Что этот берлинский выскочка только что пытался вменить ему в вину?

Вряд ли профессор сам в этот момент отдавал себе в этом отчет, не слишком успешно подавляя внутри мощного зверя, издающего предупреждающий рык. И вряд ли он мог прямо сейчас осознать, почему хорошая для него новость о преодолении очередной преграды к свершению правосудия окрасилась в черную кляксу всего лишь по причине оживления по отношению к вышестоящему по званию мужчине со стороны госпожи прокурора.

Омер Унал влип капитально. Широко распахнутые глаза женщины-воительницы за справедливость, которая напрочь лишила его разума, сейчас говорили лучше любого предупреждающего сигнала.

- Если бы не Ваша трагедия в прошлом, господин Унал, которая до сих пор влияет на эмоциональную составляющую при расследовании этого дела, я бы всерьез подумал, что у Вас ко мне какие-то личные счеты, - усмехнулся Аяз, выравнивая папки на столе в идеальный прямоугольник. - Но раз это не может быть таковым, я все же задам вопрос. Каким образом экстренное возобновление дела могло бы воспрепятствовать новому преступлению? Учитывая то, что никаких прямых улик на месте убийца снова не оставил, что говорит о тщательном планировании и подготовке? Неужели Вы думаете, что он бы отменил то, к чему готовился, судя по всему, немалое количество времени?

- Я смотрю, вы изучили детали дела, господин Шахин.

- Имею такую привычку, господин Унал.

- Все дело в психологическом профиле, - сосредоточенно заключил Омер. - Утечка информации о возобновлении дела может заставить убийцу паниковать и совершить ошибку. Например, попытаться уничтожить старые улики, осуществить контакт с сообщниками, если они есть. У нас каждый день на счету, а, учитывая скачок в технической составляющей за пять лет, перепроверка цифровых данных может дать совершенно иные результаты.

- Ключевое слово в Вашем тезисе - "может", господин Унал. Но вероятность крайне мала. Пять лет назад вы около года потратили на дело "Цветочника", так и не поймав убийцу, судя по тому, что происходит прямо сейчас. Уже тогда в Вашем распоряжении были все современные технологии, включая ДНК.

Аяз Шахин с досадой повел плечами. Отголосок прошлого вновь кольнул куда-то в область груди. Если бы двадцать три года назад технологии соответствовали текущему уровню прогресса, всего, что произошло с его семьей, можно было бы избежать. Однако его близкие стали не более, чем цифрой, исчезнувшей в статистических данных. Как и многие другие.

Внезапно стало сложно дышать. Почему в нем вызывало настолько противоречивые эмоции это слепое культивирование справедливости, он не мог знать. По крайней мере двое, присутствующие сейчас в этой комнате, являлись для него свидетельствами собственной утраты. Один - провоцируя злость, другая - восхищение. Какого черта это происходит с ним прямо сейчас?

Главный прокурор сомкнул челюсти, делая глубокий вдох. Вся суть заключалась в том, что развитие прогресса не могло играть лишь на одной стороне. Уж он, как никто другой, знал об этом наверняка. И, возможно, именно поэтому по привычке защищал себя статистикой, опирающейся на логику. Ее у него было не отнять.

- То, о чем Вы заявляете с такой уверенностью, - не более, чем романтизация следовательской работы, - констатировал Аяз. - По статистике копание в прошлом дает результат спустя минимум шесть месяцев, а порой это занимает долгие годы.

- Возобновление старого дела - это не просто «копание в прошлом». Это системная работа, где каждая ошибка прошлого становится уликой для настоящего, - отрезал Омер.

За окном, приоткрытом на маленькую щелку, раздались какие-то беспорядочные крики толпы, которая частенько формировала около Дворца Правосудия плотное кольцо. Будь то процесс, имеющий общественный резонанс, или узкое дело внутри прокуратуры, - журналисты всегда были на месте, обеспечивая элемент хаоса в мир, который и так не стремился подчиняться законам, возносящимся на алтарь внутри здания суда.

- Убийца, уверенный в своей безнаказанности, часто недооценивает два фактора: развитие технологий и настойчивость тех, кто ищет правду, - констатировал профессор.

- Только Вы упускаете одно важное обстоятельство, господин Унал.

Главный прокурор одернул лацканы пиджака. Его черные глаза в этот момент являли собой не иначе, как бесконечность темы, которую двое мужчин затронули в частном противостоянии. Не то за истину в расследуемом деле, не то за женщину, сидящую в этот момент между ними и внимающую каждому слову что одного, что другого. Внутри яростно сопереживающую профессору, однако принимающую силу слов Главного прокурора.

- Пока Вы, мотивируя свои действия спасением невинных душ, настаиваете на скором рассмотрении своего дела, другие дела - в точности такие же, как и Ваше, - тормозятся в своем расследовании. Потому что ресурсы нашей правовой системы, к сожалению, ограничены, - заключил Аяз. - Именно для этого и существуют те самые процессуальные нормы, которые с таким пренебрежением Вами упоминались вначале в качестве бесполезного элемента, препятствующего правосудию.

- Если существует хоть малейшая вероятность того, что мы можем предотвратить преступление, - упрямо настаивал Омер, - мы должны приложить к этому все возможные усилия.

- Именно поэтому Вы, господин Унал, находитесь на своем месте, а я - на своем.

Отдаленные возгласы толпы где-то там, за пределами основательных стен, в этот момент усилились, являя собой непримиримость сторон в абсолютной безнадежности прийти к консенсусу. Как не могли договориться друг с другом пустыня и ручей, имея прямо противоположную суть. Как не могли примириться в этот момент две мужские энергии, прикрывающие истинные мотивы завуалированной стычкой на фоне законного повода.

- Господа, предлагаю все же сосредоточиться на деле, - наконец, произнесла Кывылджим, понижая вовсе ненужный ей сейчас градус в помещении.

В том, что только что произошло между двумя умными людьми перед ней, она отказывалась признаваться даже себе. В тайне надеясь, что ее секретарь действительно настолько поглощена своей работой, насколько сосредоточенно ее пальцы все это время стучали по клавиатуре. Однако где-то на подкорке осознавая, что эта девушка снова прекрасно все поняла, став свидетельницей очередного личного падения своей начальницы. 

Количество секретов, которые держала в своих руках Лейла, множилось буквально с каждым днем. Как только она, Кывылджим Арслан, допустила подобную ситуацию? Нет, находиться в одном помещении с этими двумя мужчинами ей было противопоказано.

- Если у нас есть возможность повлиять на скорость рассмотрения ходатайства через совет судей и прокуроров, мы сделаем это через общественный резонанс, - заключила Кывылджим, отбросив в сторону все свои слабости. - СМИ уже пестрят новостями - тогда воспользуемся этим обстоятельством.

- Каким образом? - поинтересовался Аяз.

- Таким, что мы сами создадим прецедент, - заключила она, отъезжая в кресле к самой стене и поднимаясь со своего места.

Ее решительная походка - вечный проводник мыслительного процесса - сейчас активировала соревновательный дух. С кем она в этот момент соревновалась - было не столь важно. Ключевым являлось то, что от огненного взгляда, проявившего всю ее страсть и азарт к любимому делу, в котором она была профи, вряд ли кому-то удалось бы спастись.

По крайней мере, точно не двум мужчинам, ловящим прямо сейчас каждый ее жест. И не секретарю, которая, совершенно очевидно, по классике в итоге схлопочет очередное срочное поручение. И уж точно не убийце, которого она собственноручно сожгла бы на костре за то, что он делал с невинными людьми, губя жизни не только молодых девушек, но и их семей, которые захлебывались в слезах отчаяния.

- СМИ жаждут от нас информации, - рассуждала Кывылджим, в то время как ее каблуки цокали, вторя ритму текста. - Убийца ждет от нас признания, будь неладен этот ублюдок. При этом суд, - остановилась она, направляя в сторону мужчин свой указательный палец, - почувствует давление, которое мы обернем в свою пользу. Мы дадим интервью, в котором проинформируем о возобновлении прошлого дела. Таким образом, давление журналистов и новостные сводки заставят судью действовать быстрее.

- А убийца получит от нас послание, которое побудит его либо сомневаться в собственных силах, либо совершить ошибку, которую мы будем ждать, - продолжил Омер, от воодушевления выдаваясь вперед и опираясь локтями на колени. - Отличный план, госпожа прокурор.

- При всем уважении к твоим методам, Кывылджим, - парировал Аяз, вдруг позабыв о фамильярностях, - это слишком рикованно. Прежде, чем говорить что-либо общественности, нужно тысячу раз подумать и оценить возможные последствия.

- А мы и оценим, - с жаром отозвалась она, пересекаясь взглядом с профессором. - У господина Унала глубокие знания поведенческих стратегий, к которым мы и прибегнем, составляя публичное заявление, не так ли?

Огонь в глазах женщины в этот момент был действительно заразительным. Копна каштановых волос вдруг отдала рыжими переливами под действием внезапного солненого луча, проникнувшего сквозь привычные осенние клубистые тучи. А ее зрачки отдали янтарным теплым светом, опаляя Омера теплом, которое щекотливой дорожкой пробежало по его спине.

- Прибегнем, госпожа Арслан, - кивнул он с улыбкой. - К тому же, сделав заявление, мы сможем привлечь на свою сторону очевидцев, которые, вероятно, сидят и боятся взаимодействовать с нами. Точно также и произошло в случае твоего интервью после первой жертвы, - с жаром продолжил он. - Свидетель сам пришел с показаниями к нам в участок.

"ТВОЕГО интервью", - тут же отметил Аяз.

Вот значит как, госпожа Кывылджим? Давно ли перешла на "ты" с господином психологом?

Ударив в последний раз колпачком ручки по столу, Главный прокурор четким движением откинул ее к раскрытой на столе папке. Отскочив острым концом от лакированного дерева, она приземлилась ровно посередине развернутых листов с заключениями из медицинской лаборатории.

- Никаких заявлений для прессы без согласования со мной, госпожа Арслан, - ровным тоном произнес он. - Составляйте стратегию и предоставляйте мне на согласование. Это дело теперь на особом контроле.

Аяз встал из кресла, стараясь не смотреть в сторону профессора, и повернулся к Кывылджим, которая сосредоточенно закусила губу, скрестив руки на груди. Он так любил ее увлеченность, которая всегда его поражала. Как только ей удалось сохранить эту пылкую натуру, которая проявлялась в любом деле, за которое бы она ни бралась?

- Нам нужно утвердить график для отчетов по продвижению расследования, - добавил он. - Я хочу быть в курсе всех подробностей. Хакан сможет помочь в этом, давайте выделим время раз в неделю.

И, не дожидаясь ответа, развернулся к выходу из кабинета, поглядывая на время. Его оставалось катастрофически мало.

- Господин Главный прокурор, - услышал он позади себя, уже оказавшись в коридоре.

Кывылджим, стремительно последовавшая за ним, остановилась в проеме, слегка прикрыв за собой дубовую дверь. Ее непослушные волоски, выбившиеся из забранного сзади хвоста, колыхались вокруг лица от порыва воздуха. Аяз вдруг подумал о том, что она безумно хороша со свободными от прядей скулами, подчеркивающими ее аристократичный облик. И тут же нахмурился, прогоняя от себя ненужное настроение.

- Аяз. Я хотела сказать спасибо.

- За что?

- За то, что не стал препятствовать.

- Разве тебе можно препятствовать, Кывылджим?

- Ты не одобрял ходатайство.

Главный прокурор с досадой облокотился ладонью на поверхность стены. Краска под его пальцами была приятно прохладной, слишком контрастирующей с жаром кипящих внутри него мыслей.

- Когда было недостаточно оснований. Сейчас ситуация изменилась. Бедная Лейла сбилась со счета, отправляя мне ворох писем с приложением все новых улик, - усмехнулся он, меняя настроение. - Ты что, заставляешь ее и ночью работать на тебя? Осторожно, госпожа прокурор, у меня есть подозрение, что часть своих задач она бессовестно спихивает на Хакана. Бедняга безнадежно влюблен.

- Не говори глупостей, - Кывылджим со вздохом облегчения закатила глаза в потолок. - Лейла исключительно порядочный человек.

И улыбнулась уголками губ. Может быть, не так все и страшно. Может быть, они смогут нормально существовать в рабочем процессе, несмотря на все, что произошло до сегодняшнего дня. По крайней мере, она надеялась на это.

- Мне жаль, что так вышло, Кывылджим, - произнес Главный прокурор тихо. - С новой жертвой. Надеюсь, ты, как господин Унал, не станешь винить меня в этом.

- Аяз...

- Господин Шахин!!!

Тревожный голос, приблизившийся к мужчине и женщине из самой гущи оживленного холла, заставил обоих обернуться. Секретарь Главного прокурора, пребывая в явно возбужденном состоянии, сейчас на скорости подскочил к своему начальнику. Его серые глаза, в которых читалась не иначе, как катастрофа, готовы были вылезти из орбит.

- Господин Шахин, я не мог до Вас дозвониться, прошу прощения.

- Что стряслось, Хакан?

- Севда Илдыз уже ждет Вас в кабинете. Я хотел было предложить ей переговорную, как мы и договаривались, но она пришла гораздо раньше, чем ей назначено, господин Главный прокурор, - отрапортовал секретарь. - И настояла на том, чтобы ее пропустили именно к Вам. Честно говоря, я никак не смог убедить эту женщину, но вызвать охрану, думаю, было бы еще более рискованно.

- Подождите... подождите минутку, - пробормотала Кывылджим. - Севда Илдыз в твоем кабинете? В Вашем кабинете? - поморщившись, поправилась она. - Вы назначили ей встречу, господин Главный прокурор?

Ее изумление от информации, только что услышанной от Хакана, тут же проявилось в распахнутых омутах, в которых, казалось, тут же завертелся не иначе, как мысленный вихрь. Зачем понадобилось Аязу встречаться с журналисткой, которую он ненавидел всеми фибрами души еще совсем недавно? И уж тем более - в самом Дворце Правосудия?

- Это официальная встреча, госпожа Арслан, - предупредительным тоном вернул ее в чувство Главный прокурор. - К Вашему делу это не имеет отношения. Желаю успехов в расследовании. Пойдем, Хакан. Не будем заставлять человека ждать.

Чувствуя на себе плотный взгляд коричневых глаз, Аяз Шахин стремительно развернулся вокруг своей оси и направился в противоположный конец коридора, напрочь игнорируя Хакана, который совершенно не вовремя огорошил его новостью о визите журналистки. Да еще и при Кывылджим, которой уж точно не следовало об этом знать. Особенно ей.

И, вероятно, Главный прокурор был в этом прав, потому что в этот самый момент Кывылджим Арслан, терзая в задумчивости нижнюю губу, медленно вернулась в собственный кабинет, прислонившись изнутри спиной к двери. Ее взгляд был в этот момент отсутствующим, в то время как в сознании воспроизводились воспоминания, связанные со скандальной журналисткой. Последнее видео, которое было опубликовано, содержало прямые обвинения в коррупции как властей, так и самого Аяза.

И это было слишком смело для человека, который просто решил словить хайпа, и тем самым набрать лишнюю сотню тысяч подписчиков на YouTube.

- Что? - раздался голос профессора. - Что-то случилось?

Он до сих пор восседал в своем кресле нога на ногу, излучая всем своим видом спокойствие, которое она неизменно продолжала ощущать в его присутствии. Вот и сейчас - несмотря на тревожную красную лампочку, мигающую предупредительным сигналом после новости о журналистке. Она должна будет выяснить, с какой целью Севда приходила во Дворец Правосудия, и почему Главный прокурор, так спешно проигнорировав ее вопрос, отправился на эту встречу. Но сделает это чуть позже.

Женщина прокурор сделала глубокий вдох и направилась к своему месту, присаживаясь обратно в кресло, служившее не иначе, как крепостью.

- Нет, все нормально. Эммм... нужно будет уладить одно дело, - произнесла она, встречаясь с профессором глазами, и тут же улыбнулась, возвращаясь мыслями в кант их общей повестки. - Так значит, ВЫ... всерьез одобряете мою идею с интервью для прессы, господин Профессор?

- Чувствую, что в скором времени я и вовсе стану не нужен, учитывая ВАШУ скорость обучения моим техникам, госпожа Психолог, - просиял Омер.

И оба тихо засмеялись, растворяя былое напряжение в их общей радости, которая вряд ли имела отношение к расследуемому ими делу. В то время, как Лейла, выдохнув через плотно сжатые в трубочку губы, мотнула головой, чувствуя, как краска непроизвольно заливает ее щеки.

***

Наманикюренный красным лаком длинный ноготь женщины медленным движением нажал на кнопку диктофона на своем телефоне, расположившемся прямо на дубовой поверхности стола Главного прокурора. А после - начал отстукивать неслышный ритм возле устройства, приковывая к себе взгляд мужчины. Человека, которого обладательница диктофона была крайне заинтересована увидеть лично.

- Это похвально, господин Шахин, что Вы соизволили принять меня практически сразу после получения моего официального запроса. Не прошло и семи рабочих дней, - улыбнулась Севда Илдыз четко подведенными бордовыми губами в тон своего костюма. - Побоялись, что я подам жалобу в Совет по правам журналистов?

Главный прокурор, глядя на женщину перед собой с почти что пепельно-белыми волосами, что совершенно дико сочеталось с ее исконно османским, судя по цвету кожи, происхождением, призвал на помощь всю свою выдержку, благодаря которой построил блестящую карьеру. А она ему действительно была необходима, ибо нападки на него лично в сети со стороны Севды балансировали на грани клеветы.

Единственной его целью сейчас было увести крайне неприятную для себя встречу в безопасное русло, хоть это и было довольно проблематично. Учитывая настрой журналистки, которая теперь в открытую решила посостязаться с ним, вступая в прямую конфронтацию.

- Упоминание насильственного характера смерти в Вашем обращении автоматически перевело запрос в категорию неотложных. Я думаю, что именно этого Вы и добивались.

- Вы правы. Если бы Вы меня проигнорировали, я бы инициировала иск в административный суд Стамбула о бездействии прокуратуры, - произнесла женщина, устраиваясь поудобнее в большом кресле. - А Вам, как официальному лицу, держащемуся за свою репутацию, это вовсе не на руку.

- Вы, госпожа Севда, очевидно, начали беседу не с того, что может нас продвинуть в диалоге. Выключите диктофон.

- Мой официальный запрос, господин Главный прокурор, связан с делом об убийстве Адлета Кайя, которое произошло два с половиной месяца назад. 13 августа, - проигнорировав его слова, произнесла Севда, сменяя свою нарочито добродушную улыбку серьезностью. - Мне нужны детали по расследуемому делу об убийстве этого человека. Где дело? Кто ведет расследование?

Боковым зрением прямо сейчас Аяз заметил вспыльчивый гневный взгляд, посланный в адрес дерзкой журналистки его чересчур впечатлительным секретарем, ведущем протокол встречи. И, как никогда ранее, был полностью солидарен с коллегой, низшим по званию. Настолько, что даже слегка повел бровями, выдавая собственную иронию.

- Госпожа Илдыз, я уверен - Вам прекрасно известно о том, что в зданиях прокуратуры действуют особые системы доступа, - проговорил он, глядя на женщину прямо и оценивающе. - Запись официальных встреч требует специального согласования, а негласная запись может быть расценена, как нарушение. А Вам, как журналисту, культивирующему беспристрастность в расследованиях, это совсем не к лицу, не так ли?

- Мертвый человек передал мне документы о финансовых махинациях директора здравоохранения Стамбула Эмраха Алтынсоя. Который является прямым подчиненным нынешнего замминистра здравоохранения Турции, - сощурила глаза женщина. - И шутка ли - которая является Вашей супругой - Главного прокурора нашей культурной столицы, - усмехнулась она. - Вы что думаете, господин Шахин? Что после всего я оставлю это дело без независимого расследования?

Вероятно, она рассчитывала произвести впечатление. И, должно быть, в некоторой степени у нее это получилось, учитывая то, что прямо сейчас Аяз судорожно соображал, что она имеет в виду под упомянутыми документами. Однако внешне продемонстрировал иное.

- Еще раз повторю, что в соответствии со ст. 12 закона о СМИ, для проведения записи нашей встречи Вы должны были направить официальный запрос в пресс-службу прокуратуры, - заключил Аяз. - Обосновать необходимость аудиозаписи и получить официальное разрешение от руководства. В противном случае, Вам будет обеспечен штраф, приостановление аккредитации и запрет на посещение учреждения, - он откинулся в свое черное кресло, оставляя лежать ладони на столе - расслабленно и открыто. - Поэтому повторно делаю замечание.

И легким кивком подбородка указал на экран телефона с бегущей строкой, фиксирующей малейшие переливы голосов в линии звуковой кардиограммы.

- Я смотрю, Вы хорошо осведомлены о законах, которые регулируют деятельность прессы, господин Шахин.

- И не только прессы, госпожа Илдыз. Как и Вы.

Женщина испустила долгий выдох. Человек перед ней не поддался на провокацию с диктофоном, а она рассчитывала. Надеялась на то, что после ее последнего обвинительного репортажа он не сдержит своих эмоций. Потеря возможности наполнения себя эндорфинами от публикации эпатажного заголовка следующей программы отозвалась в теле легким спадом энергии.

- Видите ли, я привыкла вести конспектирование любого своего интервью, господин Шахин, - спустя некоторое время, как ни в чем не бывало, проговорила Севда, нажимая на стоп записи на экране. - Профессиональная привычка, которая избавляет от необходимости запоминать ответы моих гостей дословно.

- Что ж, сегодня не я у Вас в гостях, а Вы, госпожа Илдыз. Но раз Вы привыкли конспектировать встречи, у меня есть выход. 

Аяз потянулся к органайзеру на тумбе, доставая чистый белый лист, после чего положил его перед журналисткой, завершая комплект шариковой ручкой.

- Теперь Вы сможете фиксировать ключевые моменты, чтобы ничего не забыть. Кстати говоря, - вздернул черные брови Аяз, провожая взглядом ее телефон, который женщина прямо сейчас отправляла во вместительную сумку на соседнем сиденье. - Хочу напомнить, что скрытая запись также запрещена. А все записи, сделанные без разрешения, могут быть изъяты правоохранительными органами согласно ст. 137 СМК. Поэтому лучше верните Ваше устройство на стол, чтобы между нами не возникло недоразумений.

Ожесточенное звучание клавиатуры из противоположного отсека кабинета, прекратившееся многозначительным финальным громким шлепком о клавишу, заставило журналистку бросить косой взгляд на прилежного в своем облике секретаря Главного прокурора. Юноша с белесыми прилизанными волосами, очевидно, пришел в этот момент в полный восторг от своего начальника. По крайней мере, об этом говорил его торжествующий взгляд, который он даже не попытался скрыть.

Севда усмехнулась этому проявлению, доставая из сумки телефон на стол Аяза Шахина. 

- Все мы с чего-то начинали, господин Главный прокурор, - промолвила она, подвигая к себе листок бумаги. - Почему бы не вернуться к истокам? Тем более, когда убийство Адлета Кайя совершено точным выстрелом в голову. Совсем не современный, но вполне действенный способ, проверенный временем, не находите?

- Чего Вы хотите, госпожа Илдыз?

- Мне нужны детали расследования дела об убийстве этого человека. Кто прокурор, как продвигается дело. Почему родственники погибшего до сих пор не получили никаких сведений о деталях раскрытия преступления?

- Вы не родственник, не адвокат, не свидетель. Ваш статус - наблюдатель с камерой. По статье 161 УПК я не обязан отчитываться перед прессой.

- Я и не прошу Вас отчитываться, господин Главный прокурор, - неспешно откинула на спину прядь белокурых волос женщина. - Однако в рамках расследования, проводимого моей редакцией, в праве запросить не детали дела, а хотя бы факт его наличия и ФИО ответственного следователя.

Ее пальцы в этот момент рисовали на листе бумаги цифры "2021, п.44". Нормативное положение, в рамках которого запрашиваемая информация не попадала под гриф "секретно". Аяз усмехнулся, скрещивая пальцы в замок.

- У Вас отсутствует процессуальный статус, чтобы требовать подобную информацию.

- Однако, в соответствии с 234 УПК, я, как журналист, имею право запрашивать данные, как представитель общественности, чьи права затронуты преступной бездеятельностью.

- Бездеятельностью? - брови Главного прокурора явили собой единую линию. - На каком основании Вы делаете подобные выводы, госпожа Илдыз?

- На том основании, уважаемый господин Главный прокурор, - отчеканила женщина, перекидывая ногу на ногу, - что до этого момента Вы и вовсе проигнорировали тот факт, что я высказалась о тайном информаторе. А ведь именно Адлет Кайя предоставил мне материал для публикации роликов о коррумпированности нашей системы здравоохранения. Это ли не подтверждение того, что Вы, как представитель власти, вовсе не стремитесь к свершению правосудия? Хотя бы над тем человеком, которого безжалостно застрелили по чьему-то заказу...

- Адлет Кайя?!

Все трое встрепенулись.

Вероятно, над Аязом Шахином свершился не иначе, как бумеранг. Потому что прямо сейчас он оказался буквально оглушен неуверенным, но совершенно узнаваемым голосом, донесшимся со стороны входной двери. Поглощенный дебатами с провокационной журналисткой, он вовсе и не заметил, как Кывылджим Арслан зашла в его кабинет.

«Какого черта именно сейчас и без стука?!»

Он не приемлел подобного поведения. Ни от кого, кроме нее. Она всегда так делала, нарушая субординацию. Как и он.

Идиот. И почему он посчитал, что, проявив очевидный интерес к визиту Севды Илдыз, эта искательница правды не предпримет попыток выяснить причины официальной встречи? Было очевидно, что она не оставит это без внимания.

- Госпожа прокурор, сейчас проходит официальная встреча, - произнес Аяз с досадой, наблюдая расширяющиеся от интереса зрачки Кывылджим. - Пожалуйста, выйдите из кабинета, а если есть срочные вопросы, оформите их через секретариат в установленном порядке.

«Выйдите из кабинета».

Кывылджим, нисколько не скрывая, усмехнулась этим словам, которые, судя по виду Аяза Шахина, якобы должны были произвести на нее впечатление. Как бы не так. Тихий, но совершенно определяющий звук захлопнувшейся изнутри кабинета двери стал свидетельством несогласия. И намерения добиться своего в столь волнующем ее вопросе.

Не далее, как месяц назад Аяз забрал у нее громкое дело о заказном убийстве, ссылаясь на какую-то чушь в ее плотном расписании. На самом деле уберегая от скандала. Или от чего-либо еще, о чем она не имела понятия? Очевидно, так, раз этим убийством заинтересовалась сама Севда Илдыз, специализирующаяся на политических разоблачительных расследованиях.

- Добрый день, госпожа Илдыз, я Вас узнала. Смотрю каждую Вашу программу.

Осознавая, насколько непрофессионально сейчас себя ведет в присутствии представителя прессы, демонстрируя нарушение служебного этикета, Кывылджим сделала несколько нарочито уверенных шагов в сторону журналистки, протягивая ей ладонь в качестве приветствия. Она подумает об этом позже. Гораздо важнее сейчас было докопаться до истины.

Хакан, в этот момент напрочь растерянный, добавлять ли происходящее в протокол ввиду вопиющего нарушения процедур, во все глаза уставился на Главного прокурора в поиске подсказки. Аяз предупредительно мотнул головой в сторону секретаря, обозначая, что текущая ситуация не для фиксации.

- Кывылджим Арслан, прокурор по уголовным делам. Мне показалось, или Вы сказали - Адлет Кайя?

- Да, Адлет Кайя, - с интересом развернулась в ее сторону Севда, пожимая руку. - Вы знали этого человека?

- Я вела дело об убийстве...

- ГОСПОЖА ПРОКУРОР! Обсуждаемое дело относится к категории секретных, - угрожающе перебил ее Аяз. - Ваше присутствие здесь без соответствующего допуска является нарушением. Покиньте помещение, или я буду вынужден зафиксировать инцидент.

Две энергии - мужская и женская - сцепились в немом поединке, прожигая друг друга.  Она - яростью, он - доминированием. Секретарь Главного прокурора в опаске поджал губы, услышав тихие ноты негодования в голосе своего начальника. А журналистка с чувством неожиданного удовлетворения вновь расслабленно расположилась в кресле, отмечая тем самым внутри себя очередную победу.

То, что тучи сгущались над Севдой постепенно, но неумолимо, было ей совершенно очевидным. Она рисковала. Своей репутацией, своим именем и своей жизнью. При этом ее сомнения по поводу того, можно ли доверять Главному прокурору округа Стамбул, укреплялись с каждым днем все сильнее. А потому она просто обязана заручиться чьей-то поддержкой. Человека, также, как и она, заинтересованного в поиске правды.

Как, например, эта особа, так неожиданно появившаяся в разгар официальной встречи.

"Кывылджим Арслан, прокурор по уголовным делам", - прямо сейчас она так и зафиксировала на белом листе перед собой, аккуратно обводя каждую букву в нарочитой задумчивости.

- Что-то неясно, госпожа прокурор? - вздернул брови Аяз.

- Все предельно ясно, господин Главный прокурор, - отрезала Кывылджим.

В последний раз бросив на журналистку тяжелый взгляд, она развернулась вокруг своей оси и вышла прочь из кабинета Аяза Шахина, имея теперь внутри себя совершенно оформившуюся цель. И никакие процессуальные нормы ее не остановят в этом стремлении.

Главный прокурор прекрасно это знал. А потому ему необходимо было получить больше информации от этой вычурной блондинки перед ним, которая так явно сейчас демонстрировала свое превосходство, рисуя узоры вокруг имени Кывылджим прямо перед его носом.

- Вы сказали, что Адлет Кайя передал Вам документы о финансовых махинациях директора здравоохранения Стамбула, - первым пошел в наступление Главный прокурор. - Что это за документы и как они к Вам попали?

- Вы же прекрасно понимаете, господин Шахин, что я не обязана оглашать Вам свои источники. Европейская конвенция о защите прав человека запрещает принуждать журналистов к раскрытию информации, полученной конфиденциально.

- А кто Вас принуждает? Вы сами обмолвились об этом в рамках нашей официальной встречи. Поэтому, раз Вы располагаете сведениями об обстоятельствах преступления, я имею право привлечь Вас, как свидетеля по уголовному делу. Зафиксируй, Хакан. Госпожа Илдыз получит официальный вызов на допрос.

- Вы ничего этим не добьетесь, господин Главный прокурор. Я имею право не разглашать информацию о своих источниках.

- Имеете, - кивнул мужчина. - Но тогда я не понимаю, чего Вы хотите. Такое ощущение, госпожа Илдыз, что Вы гоняетесь за скандалами и пересудами вместо того, чтобы основательно проверять факты, поступающие в Ваше распоряжение.

- Чего я хочу?

Женщина подалась вперед, бесцеремонно облокачиваясь на стол Главного прокурора.

- Интервью. Вы и я. На моей территории.

Ее красные длинные ногти цокали по полировке стола, вторя ее ускоряющемуся возбужденному ритму.

- Объясните зрителям, по какой причине отстранили прокурора Арслан от расследования убийства Адлета Кайя! И заодно расскажите, почему из 12 смертей информаторов за год лишь четыре обвиняемых в данный момент за решеткой!

Последние слова были явно лишними. Севда и сама это поняла, слишком увлекшись своими провокациями. И прикусила язык. Тогда как лицо Главного прокурора вместо того, чтобы продемонстрировать хоть какую-то эмоцию, лишилось всяких признаков вовлеченности в диалог.

- Прокуратура - не цирк, госпожа Илдыз. Ни о каком интервью не может быть и речи. Если это все, прошу покинуть мой кабинет, чтобы я мог приступить далее к своим обязанностям. Официальный запрос с вызовом Вас в качестве свидетеля по делу Адлета Кайя придет Вам в ближайшее время.

Женщина плотно сжала губы в раздражении, после чего аккуратно отправила белый лист с именем Кывылджим Арслан в свою сумку. Впрочем, она и так понимала, что столкнется с сильным сопротивлением. И недооценивать оппонента она не имела никакого права.

Чувствуя внутри себя некоторую досаду от того, что человек перед ней, хоть и держался исключительно профессионально, нисколько не убедил ее в своей непричастности к махинациям властей, женщина поднялась с кресла. Информация, которой она располагала, могла быть ох как интересна Главному прокурору, потому как содержала факты о его отце. Однако, сейчас было вовсе не время раскрывать перед ним все карты. Она подождет. Пока что у нее было время.

В отличие от Аяза Шахина, который в спешке бросил взгляд на наручные часы после ее ухода. 13:58. Нужно было спешить.

Он сделал несколько глотков воды из одной из бутылок минералки, в изобилии содержащихся в его персональном офисном холодильнике, после чего отдал распоряжения Хакану относительно ряда протоколов, которые нужны были ему до конца дня. А после - стремительно покинул свой кабинет, ощущая на лице жар от кишащего людьми пространства второго этажа прокуратуры.

Воздух на улице Абиде-и Хюрриет был пропитан смесью выхлопных газов, сладковатым дымом от ближайших уличных торговцев и чем-то химическим, долетающим от проводимых неподалеку ремонтных работ. Аяз пронесся вниз по лестнице от Дворца Правосудия, прищуриваясь. Солнце било в глаза, отражаясь от полированных поверхностей автомобилей на парковке, словно насмехаясь над его спешкой. Тени прохожих - деловых костюмов и пестрых хиджабов - сплетались в калейдоскоп, но он шел сквозь толпу автоматически, преодолевая метр за метром.

14:03.

У входа в метро замерла стайка подростков с наушниками, хихикающая над чьим-то тиктоком. Один из них, в косухе с шипами, бросил на прокурора оценивающий взгляд. Аяз лишь повел плечами, сжав в кармане телефон, словно ухватываясь за единственный физический маяк, и нырнул в подземный переход.
Ступени вниз пахли мочой и сыростью поздней осени. Гул голосов, эхо шагов, рекламные крики разносчиков - всё слилось в белый шум, являя собой отражение не замолкающих внутри мыслей. Седой мужчина с аккордеоном, исполняющий "Sodade" Cesaria Evora, приковал взгляд Главного прокурора, сигнализируя о чем-то безвозвратном. Аяз даже замедлил шаг, проверяя карманы, чтобы бросить в раскрытый футляр горсть лир.

Наличных не оказалось.

«Что за вздор», - одернул он себя, ускоряя шаг. Но мелодия уже впилась в сознание, напоминая о другом переходе в ином времени.

Красный светофор на поверхности заставил пешеходов замереть, как стадо, но Аяз шагнул на проезжую часть, не глядя. В этот момент ему не было дело и до визга тормозов со слепящим светом фар от резко вырулившего из-за поворота Peugeot.

- Слепой, что ли?!

Беснующийся водитель высунулся из окна, посылая в сторону Главного прокурора ругательства, но он даже не обернулся. Ладонь в кармане сжала телефон, который задрожал, словно живой. «Кывылджим» - отобразилось на экране. Аяз смахнул вызов, будто отсекая все лишнее, что могло ему помешать, и вырубил устройство.

«Не сейчас. Особенно не сейчас».

14:21.

Узкая улочка, встретившая его кирпичными стенами старого квартала с трехэтажными домами, дышала обильным потоком людей, спешащих каждый по своим делам. Где-то впереди смеялись дети - семейная пара с двумя подростками фотографировалась у аутентичной кофейни. Девушка в розовом платке корчила рожицу в камеру, а отец, обняв жену за талию, что-то шептал ей на ухо. Аяз резко свернул за угол, избегая зеркала, которое лишь подсвечивало роскошь, не предназначенную для него.

Бетонный двор был пустынным, как островок для заговоров: невинных для детей и судьбоносных для взрослых. Кирпичная стена с его прошлого визита пополнилась новыми граффити: кроваво-красные когти, стихи Аттилы Ильхана и супер-герой из Marvel - несовместимые по своей сути картины, как и его помыслы, которые он пытался примирить в собственной голове.
Ветер стих, затаившись между голых стен: сухие листья шепотом прокатились по асфальту с последним дуновением, и скользнули в переулок. А мужчина в синем деловом костюме, прислонившийся к бетону, подался вперед при виде Главного прокурора, прицельно отбрасывая окурок подальше от себя прямо в свежую лужу. Рябь, потревожившая гладь, исказила лица двух, обменявшихся коротким рукопожатием.

- Опоздали, господин Шахин.

- Не без причины, Гирай. И ты знаешь, почему.

- Вы о деле Цветочника, - коротко бросил он. - Вчера я допрашивал дочь Кывылджим Арслан, которая проходит теперь свидетелем. Она предоставила алиби обвиняемому.

- Суд рассмотрит ходатайство прокурора Арслан и, вероятнее всего, удовлетворит возобновление твоего старого дела. Тебе нужно подготовиться.

- К чему? - с усмешкой отозвался мужчина, будто ему вовсе нечего было опасаться.

- К тому, Гирай, что против тебя начнется служебное расследование. В котором ни я, ни кто-либо другой не сможем тебя прикрыть.

Ясные, как небо, глаза прокурора Шифаджегиля пронизывающим холодом впечатались в Аяза осознанием собственного положения.

- Умываете руки, значит? - сощурился мужчина. - В одну сторону наше сотрудничество не работает, многоуважаемый Аяз Шахин.

- Все мои действия подконтрольны HSYK, и ты это прекрасно знаешь, - оборвал его Аяз. - Нечего было пять лет назад так нелепо и грубо вешать вину на случайного человека, который попался под руку!

Он отвернулся в тихом гневе, ибо выдерживать нахальное лицо мужчины перед ним становилось физически невозможно.

-Мне попался под руку подходящий человек, - ожесточенно проговорил Гирай. - К тому же, убийства после его обвинения прекратились...

- Убийства ВОЗОБНОВИЛИСЬ спустя пять лет. Какого черта тебе понадобилось закрывать то дело?! Ты же прекрасно знал, что убийца на свободе. Что за причина, а, прокурор?

- Какого черта?! - усмехнулся Гирай, вдруг меняясь в лице. Его холодные глаза вспыхнули, скулы напряглись, а ладони дернулись на весу, гася негодование. - Вам ли не знать, каково это - испытывать давление со стороны верхушки, Главный прокурор?! Пока ВЫ дожидались своего назначения в Анкаре, Я подчищал грязь здесь за вашим предшественником. Я сделал это, чтобы прекратить общественные волнения и удовлетворить губернатора...

- Ты сделал это, чтобы сохранить свое место тепленьким, Гирай!

Прокурор Шифаджегиль вдруг явил на свет свою идеальную улыбку: его белые зубы сверкнули на солнце, отображая искреннее веселье. Ибо то, что произнес только что Аяз Шахин, действительно позабавило мужчину до глубины души.

- От кого сейчас я вынужден выслушивать упреки, многоуважаемый начальник? Вы что, вознамерились читать мне мораль? ВЫ? Человек, который не поступится ничем ради собственной выгоды?

- Выгоды?!

Аяз схватил за шиворот мужчину перед собой и хорошенько встряхнул его - так, что улыбка мгновенно сошла с его лица, уступая место враждебности.

- Из-за тебя этот ублюдок снова начал убивать невинных людей, Гирай!

- Это еще не доказано...

- Это БУДЕТ доказано! Все уже и так вполне очевидно.

- Вы что же, записались в ряды фанатов сумасшедшего Унала? - Гирай с силой сбросил с себя руки Главного прокурора, после чего брезгливо одернул полы отутюженного пиджака. - Профессор и вас соблазнил своими теориями про маньяка, который якобы рассказывает нам свою душещипательную философию жизни через убийства? Я ГОД, - направил он указательный палец в сторону Аяза, - целый год выслушивал эти бредни, и что в итоге? Унал не нашел убийцу. НЕ НАШЕЛ. И сейчас не найдет.

Аяз тяжело вздохнул. Трудно было в этот момент определить, к кому он испытывал более сильную неприязнь. К Омеру Уналу, который активировал в нем защитные инстинкты охраняющего свою территорию льва. К Гираю Шифаджегилю, когда тот непозволительно цинично отзывался о судьбах убитых, закрыв дело ради улучшения статистики. Или к себе, пытающемуся балансировать на грани. При этом совершенно безуспешно.

- Я убью тебя, Озан!

Вопль мальчишки лет восьми рассек тишину закоулка, а вслед за ним во двор вбежала орава детей, чей смех рассыпался по земле, отражаясь от старинных стен зданий куда-то в хрустально прозрачный воздух. Команда ребят пронеслась между домами, отдавая в пространство крики беззаботной энергии. Их палки и дубинки, которыми они вооружились, словно шпагами, рассекали воздух рублеными жестами, которые только лишь задорили их запал. Как вихрь, пронеслись мимо и скрылись за старинными фасадами с обшарпанной штукатуркой навесных балконов, зачем-то сконструированных на третьих этажах зданий.
Эхо молодости пьяным дурманом опалило обоих мужчин, застрявших во взрослом мире, свободном от сладких грез. Зато наполненном дилеммами выбора, с которым каждый сталкивался ежедневно и неумолимо.

- Унал найдет убийцу, - отрезал Аяз. - Рано или поздно. При этом ты - позаботишься о том, чтобы тебя не захлестнула обратная волна, Гирай. Процесс растянется на долгие месяцы, и пока у тебя еще есть время. Хотя бы минимизируй последствия, чтобы ограничиться дисциплинарным выговором.

- К моим уликам не подкопаться. Они не выявят фальсификации. У меня было признание человека, у меня был мотив.

- Квартира оформлена на Челика после ареста, Гирай. А ты использовал в качестве одного из доказательств доставку платьев на этот адрес.

- Я разберусь с этим, - мрачно отрезал Гирай, смотря своими синими глазами куда-то вдаль.

Туда, где не было место сложносочиненным уравнениям и функциям, которые он был вынужден решать ежедневно, отбиваясь от давящих на него обстоятельств. Впрочем, сомнений в том, что его цель оправдывает средства, не возникало даже теперь. Определенно, он платил соразмерно тому, что получал. И планировал продолжать в том же духе.

- Что еще? - спросил он, вставая с Главным прокурором плечом к плечу, после чего оба, опустив разногласия, неспешным шагом двинулись вперед по переулку. - Есть же еще что-то?

- Есть.

Аяз Шахин потер переносицу, после чего воздел глаза к небу. Оно было ясно-голубым, как и глаза мужчины, идущего с ним бок о бок. Абсолютная чистая бесконечность в параллели с холодным безжалостным расчетом. Такова была реальность Главного прокурора - быть вожаком среди стаи волков. Разве он мог выжить иначе? Невозможно.

- Сегодня ко мне на официальную встречу попала Севда Илдыз, - наконец, сказал он. - Теперь она заинтересовалась делом Адлета Кайя. Говорила о том, что он выступил в качестве ее информатора, и у нее есть какие-то компрометирующие документы, касающиеся высокопоставленных лиц из сферы здравоохранения.

Аяз поморщился, приостанавливая шаг, и сосредоточил прямой взгляд на прокуроре Шифаджегиле.

- Поэтому в скором времени она попадет к тебе на допрос в качестве свидетеля.

- Она готова рассекретить источник? - удивился Гирай.

- Не думаю. Но это ее отвлечет. Пока я не понимаю истинных целей этой женщины. Но я пойму.

Двое мужчин остановились на выходе из замкнутого между кирпичных стен квадратного двора. Неизменного свидетеля их редких встреч, которые они оба не жаловали в силу множащихся рисков. Внезапный ветер из подворотни взметнул галстук прокурора Шифаджегиля, развеивая его в потоках холодного воздуха.

«Как можно носить красный галстук с синим костюмом», - подумал вдруг Аяз, усмехаясь отсутствию всякого вкуса у своего вынужденного оппонента. Впрочем, галстук неподходящего цвета был наименьшей из зол, с которыми приходилось мириться Главному прокурору, сотрудничая с этим человеком. 

- Есть еще кое-что, - проговорил Аяз Шахин, ощущая внезапное першение в горле.

Он не хотел делиться этим с Гираем, но должен был.

- Прокурор Арслан снова заинтересуется делом Адлета Кайя... поэтому я ограничу доступ грифом конфиденциальности на отдельные материалы дела.

Гирай злорадно усмехнулся, наклоняя голову набок. Почему-то было приятно видеть этого самодовольного Шахина, мнящего себя королем, в затруднительном положении. И, что особенно сладко, - осознавать, что причиной тому являются женщины, дергающие его за ниточки, как безвольную куклу. Картина мечущегося начальника между собственной стервой-женой и  надоедливой прокуроршей, воплотившаяся в этот момент в воображении, от души его развлекла.

«Бесхребетный слабак», - подумал внутри себя Гирай, буравя взглядом Аяза.

- Что, господин Главный прокурор? Уже пожалели, что связались с этой занозой? А я всегда говорил, что женщинам вовсе не место в уголовном праве...

- Ты забываешься, Гирай! Не тебе рассуждать о компетенциях других прокуроров, - оборвал его Аяз тоном, определяющим исход диалога. - И тем более - Кывылджим Арслан. Как минимум, она - человек, исключительно выполняющий свою работу.

- А как максимум? Не припомню, чтобы Вы отзывались столь лестно хоть о ком-то другом в нашей юрисдикции.

- А ты и не должен помнить, потому что это не твое дело. Знай свое место и выполняй то, что должен. И тогда, - Главный прокурор обернулся, уже было собравшись покинуть место встречи, - возможно, все останется на том же уровне, на котором было.

И исчез за поворотом, преодолев узкое пространство между двумя кирпичными домами, оставляя Гирая Шифаджегиля соображать, каким образом теперь создать для себя подушку безопасности ввиду возобновления его старого расследования.
Пожалуй, выход у мужчины был только один. Именно поэтому он включил запасной телефон, который всегда имел при себе для экстренной связи, и отправил нужному человеку сообщение.

________________

19:55 по местному времени
Kriminal Polis Laboratuvarı Müdürlüğü, Аднан Мендерес Ватан

Глаза слезились.

Умут несколько раз надавил на закрытые веки, растирая изнуренные от целого дня, проведенного за мониторами, глазные впадины, и перешел к легкому массажу лба, утомленно вздыхая.
Первые признаки старения были на лицо. Прямо под его руками, несмотря на недавно стукнувший рубеж в тридцать два года, уже появились первые залысины. А по утрам в зеркале он все чаще обнаруживал седые пряди посреди жестких черных волос. Даже в отпущенной щетине, за которой он с некоторых пор тщательно следил в барбершопе, в квартале от своего дома, и там уже появились серебряные мелкие нити, придавая ему проигрышный вид в ангельских миндалевидных глазах.

По крайней мере, он так считал.

Мужчина скосил взгляд в угол своего огромного стола и глупо улыбнулся. Маленький ярко-салатовый отросток с белым контуром вокруг острого конца прочно сидел в горшке больше напоминающим чашу с большой ручкой, чем микроскоп, который он надеялся получить. Но китайский продавец, впрочем, как было привычно, прислал не то, что он заботливо выбирал несколько ночей по фото, а какую-то странную мало похожую на лабораторный инструмент емкость.

Хорошо, хоть надпись была правильная – «только расти».
Он бы с удовольствием сменил ее на «только улыбайся», ибо в последнее время, мягкую смешинку на лице темноволосой красавицы он видел все реже, а вот грустинки в печальных раскосых омутах было хоть отбавляй.

Шахерезада перестала плести своим бархатным голосом завораживающие сказки, и Синдбаду пора было отправляться в плавание навстречу подвигам, которые могли бы произвести впечатление.

Монитор призывно моргнул своей неоновой рябью, и Умут в привычном полумраке своего кабинета на долю секунды увидел в нем собственное отражение. Мужчина с крохотной зарницей надежды в опущенных глазах, принарядившийся сегодня в твидовый пиджак и голубое поло.

Кажется, последний раз он одевался так, когда спешил к Элиф, нетерпеливо оставляющей на его смартфоне голосовые сообщения. Тогда все было так красочно, так легко, так молодо. А потом в жизнь ворвался протяжный вой сирен, оранжево-черное пламя, прогорклое ощущение в саднящем от крика и боли горла. И Элиф не стало. И больше, кажется, не стало легкости, молодости, и красок.

Родители каждую недели звонили ему из Аданы, куда совсем недавно переехали, и по-старчески, а может, просто по-родительски, все время намекали ему на возраст, на отсутствие заботливой женской руки рядом, на бобылевское существование, достойное лишь Эйнштейна. Который не сделает им внуков.
Внуков Эйнштейн, действительно, не мог сделать – настоящих, пахнущих особенным детским запахом – нежности и сладости пухлых щек – зато очень умело мог производить множество выводов, которые именно сейчас интересовали Умута. А потому он откатился на своем кресле в сторону главного монитора и, несколько раз, моргнув глазами снова напряженно уставился на пляшущие в его глазах цифры и буквы.

Эйнштейн подал кряхтящий звук, больше похожий на скрип уходящего из жизни старика – ворчливый и еле слышный - и вывел на экраны фотографию белокурой красавицы в белом медицинском халате и перчатках с огромной сияющей голливудской улыбкой.

Ей было впору украшать огромные билборды своей идеальностью, а не лежать сейчас в одной из ячеек в бюро судебно-медицинской экспертизы, с разрезом от ключицы до паха и вскрытой черепной коробкой в надежде установить мерзавца, который так безукоризненно подходил ко всему, чего только дотрагивался.

В этом Умут чем-то даже им восхищался. Все, что касалось возможного присутствия второго человеческого существа на месте преступления, было настолько невероятным, что казалось, будто девушки и, правда, прилетали к пункту назначения сами, а после красиво укладывались на холодной поверхности и плавно отходили к вечному безмятежному сну, подобно как праведные души попадают в место вечного блаженства Элизиум под влиянием могучего Гипноса.

Мужчина скосил глаза в правый нижний угол экрана, захватывая четыре цифры через двоеточие и немного поморщился, когда его рука, на автомате, поднесла ко рту чашку остывшего кофе.

Очередная переработка. Пошел уже двенадцатый час с тех пор, как он зашел в свою пропахшую безнадегой лабораторию и, поздоровавшись поначалу с Эйнштейном, а после с парой коллег, уселся за выданное ему Кывылджим ханым задание. И, вероятно всего, с кофе уже было пора заканчивать, и начинать переходить на те самые пакетики с надписью green tea, которые лежали у него, припасенные для лучшего друга.

Он все еще не переставал лелеять в себе надежду, что его робкие старания увенчаются успехом и они вчетвером, он, Омер, Кывылджим ханым и Нурсема, окажутся где-нибудь в тихом местечке, желательно на берегу ночного Босфора, манящего своей таинственностью и дурманящим всплесками пенистых волн, с разведенным обжигающим кострищем и непресталыми для их культуры дурацкими зефирками на палочках.

Почему он выбрал именно зефирки в своей голове – он и сам не знал. Но слепо верил, что именно розовые маленькие воздушные цилиндры сумеют вызвать такой шелковистый слух светлый смех девушки, в глазах которых можно было утонуть, как в тех самых глубинных водах Босфора.

Процессор снова злобно и сварливо взбрыкнул, и Умут мгновенно оборвал свои живописные меланхоличные воспоминания, утыкаясь обратно в экран монитора с девушкой, на которую смотреть было особенно больно. Элиф была так на нее похожа. Те же светлые волосы, те же голубые глаза. Полная противоположность его первой, и, кажется, единственной любви, но все же та, которая заслуживала уважения. Элиф подавала огромные надежды в сфере IT технологий, когда будучи еще студенткой второго курса сумела разработать по информационной безопасности с модулями по криминалистике, которую он, после ее смерти, довел почти до совершенства, и внедрил под руководством господина Османа в пользование среди сотрудников правоохранительных органов Стамбула, а после – и всей страны.

Умут рассеянно и тепло улыбнулся. Начальник полиции давно стал для многих не просто мудрым наставником, а настоящим отцом, способным воздать каждому по заслугам и способностям, и разглядеть нечто большее, чем просто профессионала – ранимую душу.

И снова мигание цифровых маячков и цифровых кодов подобно вычленению истины среди кодировки маршрутизаторов, заставило мужчину погрузиться в данные для системного анализа. Буквы на мониторе сложились в единую систему портфолио – несколько маленьких строк с главными вехами истории молоденькой девочки, которая оборвалась, еще не успев начаться. Вот и все, что теперь составляло ее след в мире живых материй – даты жизни, пара строк о школе и родителях, и около тысячи фото – все, что сумел обнаружить в мировой паутине сетевой жизни его великопремудрый железный друг.

Несколько раз перечитав оставленные цифровые отпечатки Зейнеп Аслан, Умут парой щелчков мыши отправил сохраненный файл по электронной почте Омеру и госпоже прокурору, и, переключившись на окно со множеством упорядоченных папок по грамотной, только ему понятной структуре, отправил мастер-файл в папку с названием «Великий цветочник», тщательно проверив, чтобы имя и фамилия девушки значились с большой буквы.

Глаза уже довольно ощутимо теперь саднило от красноты и жженой сухости, уступив место привычной слезливой влажности, и мужчина в который раз задумался, что пора было снова нанести визит офтальмологу в университетской больнице Бируни. Очки, которые он только что поправил на переносице в легкой неоново-оранжевой оправе, не справлялись с количеством поручений. Впрочем, как и он сам.

Кресло на колесиках вновь проделало путь под телом владельца в сторону двух мониторов меньшего размера, и Умут молниеносно скользя по клавиатуре беглыми пальцами впечатал цифровую команду, завершающую поиски.

Движение на одном мониторе застыло, как раз в тот момент, когда темно-красный ситроен Кывылджим Арслан въехал на парковку, проворно вписываясь между узким пространством полицейских машин, и с пол-оборота пристраиваясь под черно-белое изображение раскидистого дерева с мощным стволом, спрятавшись под ним как под естественным природным зонтиком.

Кадр застыл, позволяя статичному изображению зафиксировать все необходимые факты. Он уже просмотрел все записи парковки с утра дня, когда было совершено убийство, и теперь добрался до конечной точки. Камера на парковке была одна, с черно-белым изображением, расположенная в углу белых кованных ворот, на столбе, а посему могла ухватить не весь обзорный вид асфальтированного прямоугольника, оставляя зону возле будки информации в теневом пространстве. Именно там, откуда сейчас, на статичном изображении двинулся автомобиль. Темный, скорее всего черный, вольво без опознавательных номеров медленно выплывал из тени здания, словно призрак, материализовавшийся из ниоткуда.

Тонкая как струйка пара жидкого азота по спине мужчины пробежал холодок.

Мужчина нахмурил густые брови, отчего стал похож на тех самых персонажей, проводивших Белоснежку в последний путь, еще тщательнее вглядываясь в экран. Увеличивая изображение до предела. До этого момента он не замечал этой машины. Судя по всему, она уже какое-то время стояла, скрывшись за зеркальным кубическим зданием, и только сейчас начала свое движение, выставив вперед, в обзор камеры капот и фары, заявляя о себе.
Номер отсутствовали, а контуры машины казались размытыми, будто бы она была нарисована углем на фоне ночного неба.
Пальцы Умута пришли в движение. Со скоростью, что некоторые выжимали на трассе, руки, почти не отрываясь, заходили по мягким клавишам разноцветной клавиатуры, двигая изображение то право, то влево, то приближая его, то удаляя. Щелчки компьютерного грызуна становились все чаще, когда изображение с некоторыми горизонтальными помехами прокручивалось назад и вперед, очерчивая временной промежуток появление странного автомобиля.

Но до момента появления Кывылджим ханым, с треском захлопнувшей двери своей малолитражки, который он как будто бы даже ощутил в собственных ушах, Умут не заметил иного движения со стороны низкого здания. Более того, имеющиеся у него в наличии кадры, которые он тут же запустил в другом окне, командуя искусственному интеллекту найти соответствия с предоставленным фото, за несколько дней до события в комплексе Долмабахче, не принесли никаких результатов. Машина как будто бы уже гораздо раньше была оставлена на парковке, либо же заезжала со стороны здания, что казалось совершенно нереальным из-за высокого ограничительного бордюра всей парковочной зоны.

Это было уже что-то. Мужчина резко выпрямился  и его глаза вспыхнули огоньком охотничьего азарта. Первая зацепка за все то время, что он провел у монитора. Адреналин разогнался по венам одновременно с удовлетворением, вытесняя усталость.

«Наконец-то ты вылез», - подумал он, отмечая клавишей enter свою последнюю команду с такими сардонической улыбкой и щелчком, что Эйнштейн на заднем плане хихикнул своим сдержанным писком.

Умут сделал снимки с экрана, сохраняя записи в прежней папке, и точно таким же образом, разослал, вместе с коротким сопроводительным письмом, по электронным адресам госпожи прокурора и профессора.

Он бережно снял очки, укладывая их на мягкую ткань посреди офисного стола и рывком вернул себе вертикальное положение, направляясь к металлическому стеллажу с почти пустой вазочкой для сладостей.  За сегодня, весь рахат-лукум был съеден его коллегой, а он лишь уныло поглядывал в его сторону, ибо, как и Омер терпеть не мог, сахарную посыпку, после которой губы впору было обмывать одеколоном, так любимым его матушкой.

Но вот оставить ему парочку печений Эрен не постарался, а потому Умуту пришлось огорченно цыкнуть в полутемное пространство, и хлестнуть кипяток в черную вытянутую кружку, не долго раздумывая какой пакетик чая он кинет туда следом. Несколько горячих капель обжигающе легли на его запястье, и Умут, не издавая ни одного проклятия, просто с гримасой боли тряхнул рукой, а потом схватился за ручку керамического изделия и, шаркая ногами по полу, вернулся к мониторам слежения.

На одном из следующих экранов неподвижный стоп кадр являл перед глазами площадку возле башни, где еще своими ногами Зейнеп направлялась в сторону правой ее половины. Как будто немного косо и криво, так, словно ее клонило в сон или же она была в нетрезвом состоянии. Все остальные, попавшие в кадр в эту секунду лица, были выделены зелеными квадратами, а справа сбоку мощный процессор осуществлял поиск среди вбитых в его базу лиц всех личных дел работников муниципального культурного комплекса. Некоторые из присутствующих уже были опознаны искусственным интеллектом. Двое женщин, не значились в списке, однако Умут не придавал им значение. Сугубо личные рассуждения не могли представить хрупкую фигуру женского пола, способного затащить наверх весьма рослую Зейнеп, да еще и сделать это незаметно. Еще два неопознанных мужчины AI сверял по имеющимся у него базам фотоданных, в мировой сети, однако, по всей видимости, пока безуспешно.

Картинка была нечеткой, и как бы не старался Умут повысить разрешение, лиц на двух людях- один из которых был в натянутом капюшоне поверх головы, а другой в форме сборщика мусора, определить их было делом затруднительным.

Умут с глубоким обреченным вздохом потянулся к столу, чтобы поставить на него чашку с горячей, почти черной жидкостью. Но и тут природная неуклюжесть дала о себе знать. Белый ярлычок, повисший на сплетенной веревочке незаметно, но так саркастически над ним насмехаясь, попал ровно под круглое донышко, и тут же, по закону тяги, вес керамического изделия привел в движение чайный пакетик. Тот с радостью потянулся вслед за уздечкой и, совершив, виртуозный чайный полет приземлился прямо на светлые брюки мужчины, оставляя грязное коричневое пятно прямо посреди левого бедра мужчины. А потом так же чинно совершил свое увлекательное путешествие вдоль по штанине, наконец добираясь до хладного, но такого свободного пола.

- Иначе никак, Умут,  - иронично скашивая уголок губы вбок и потирая обожженное немного места, сам себе сказал мужчина.
И тут же перед его глазами, которые уткнулись в пол, смотря как растекается смуглая лужа на ярком зеленом линолеуме, возникло сначала как призрачный мираж, а потом все усиливаясь и обрастая красками как смуглое пятно под его ногами, такое осязаемое видение.

***

- Эй, эй, Синдбад, ты, кажется, совершенно не моряк!

Смуглая девочка с двумя толстыми длинными косичками прокричала это так громко, но мило, что мальчишка покраснел до самых кончиков ушей.

Покраснеть было как раз впору.

Ведь именно сейчас, его, застрявшим между двух стволом деревьев каштанов, совершенно с глупым видом и торчащей пятой точкой обнаружила сама юная свободная горожанка с самыми жгучими и глубокими глазами в мире.

Спасать сегодня девочке приходилось не саму себя, рассказывая матери очередную сказку, словно тому ужасному Шахрияру, каждый раз с бешено стучащим сердцем от ее маленькой, но такой сокровенной тайны. Спасать она собиралась темноволосого парнишку, висящего поперек шершавых старых стволов, кора которых явно упиралась ему в живот острым сучком, испещренным давними зазубринами.

- Ну и как ты там оказался? – ворчливо начала она.

Девчушка ухватилась за его висящие долговязые ноги, безвольно повисшие над тающим на солнце асфальтом, словно тягучий шоколадный пломбир, и кряхтя от усердия попыталась несколькими рывками толкнуть вперед. Старания не увенчались успехом, лишь вызывая сдавленный крик изо рта миловидного парнишки с испуганными угольками глаз на загорелом лице.

- Сильно больно? – участливо спросила девочка, обегая дерево и оказавшись прямо перед его носом своими добрыми искренними глазами, которые в очередной раз направили его на несбыточный и провальный подвиг.

Достать каштаны.

Как бравый капитан морского судна, как истинный воитель, как добытчик, принести к ее ногам горстку зрелых плодов, чтобы сегодня вечером зажарить их на костерке, который он уже заботливо накидал с самого утра. В том самом, только им принадлежавшем, месте – хижине на дереве, которую он наспех соорудил из парочки стиснутых у матери пледов. Их первый неумелый дом, который ежедневно подвергался натиску настойчивого полуденного ярко-красного солдата по имени Солнце и сварливому старику волшебнику хмурому Дождю.

С этими противниками Синдбад сражаться умел. Накрывая смущенную и такую правильную девочку тяжелым разноцветным одеялом, растягивая руки так широко, как будто пытался создать ей второе пушистое плотное небо. Или непринужденно натягивая козырек ее кепки так глубоко на широкие брови, чуть срастающиеся над переносицей, отчего ее взгляд становился таким угрюмым, но таким забавным.

Эти противники были ему по плечу. Лишь один султан Шахрияр, имя которому так вспыльчиво и сквозь слезы произносила девчушка, собирая тоненькие губы в дрожащую ниточку и тихо проговаривая «мама» - до сих пор оставался в своей крепости.

Из которой выбраться Шахерезаде было с каждым днем все сложнее. А султанша взирала на свою пленницу с высоты своих достижений, требуя беспрекословного подчинения, и лишь изредка удосуживала вознаграждения «молодец, Нурсема».

Именно так. Не дочка, не милая, не жизнь моя. По имени, почему-то никогда не добавляя фамилию Шахин.

- Ну и как мне тебе отсюда достать теперь?!

Девочка еще раз недовольно буркнула, от раздумий выпячивая вперед нижнюю губу, и нахмуриваясь, принялась оценивающе и взвешенно изучать обстановку и возможные пути ее решения.

- Может...стоит позвать на помощь? – смущенно произнес Синдбад. – Черт с ними с каштанами, еще пара минут и тебе влетит от няни Сибель. А она обязательно передаст твоей маме. И тогда...

- Не говори мне, что будет тогда! – вспыльчиво заметила ему девчушка, указательным пальцем проходясь ему прямо по носу. – Моя мама не какой-нибудь Абдул-Хамид! И не станет заковывать меня в крепость, как своего брата Мурада! Дом не может быть крепостью, Синдбад!

- Прости, Шахерезада. Просто не хочу, чтобы из-за меня у тебя были проблемы.

- Разве ты не стоишь того, чтобы они появились, глупый? – улыбнулась девчонка так, что трава вокруг мальчика стала вдруг особенно зеленой, а крикливая птица в темной густой кроне, витиевато запела тонкую песню. – Сначала, мы освобождаем тебя, а после – ты придумываешь за меня сказку, которую я расскажу маме на ночь...если только я смогу дождаться ее возвращения..., - с ласковой грустью в голосе добавила она.

- Сможешь дождаться? – изумился парнишка. – Как это, Шахерезада?

Он все еще висел в своей странной перегнувшейся позе, чувствуя, как сучок упирается ему прямо в ребра, отчего дыхание становилось все прерывистее. И в самом деле, не мог же он признаться такой храброй девочке, которая одна противостояла самой Султанше в том, что ему, кажется, сильно, даже очень сильно больно!

- Послушай, Синдбад!  - глаза девчушки вдруг загорелись надеждой, которой он прежде и не видел вовсе. Такой, самой настоящей, самой горькой, но от этого не менее искренней. – Вот скажи мне, ты знаешь, какой-нибудь верный способ не заснуть до полуночи?

- Н-не спа -ать? – на выдохе, слегка покашливая от того, как беспомощно он висел разлегшимся кабачком посреди рогатки веток. – Да проще простого! Читать! Интересную книгу! А еще лучше, про приключения! А еще лучше, про поиск сокровищ!

- Ты думаешь это сработает? – недоверчиво спросила она.

- Работает и всегда! – криво улыбнулся он ей, морщась от того, как острая пика воткнулась ему между двух ребер.

- Я попробую, Синдбад!  - вспыхивая от неимоверной радости глазами, почти выкрикнула она. И тут же, спохватившись и глядя на него, добавила: — Вот только вытащу тебя от отсюда, и обязательно попробую!..

***

Мужчина залился краской от подбородка до самых кончиков ушей, расплываясь в глуповатого вида улыбке. В точности как тогда, когда она обнаружила его в самой непривлекательной для морского завоевателя мира позе.

Маленький мир, который в тот момент для Умута был сосредоточением в одной точке с именем Нурсема вновь входил в его жизнь с тех пор, как скромная, двигающаяся словно тень девушка появилась в стенах этой лаборатории. Неверие в собственные силы с тех пор, как он услышал ее слезы и упоминание мужского имени, было как новое напоминание опростофилившегося, неспособного Синдбада вызволить красавицу из лап зажиточного Султана, которое отдавала тонким душком очередной неудачи. Нарративы, приобретённые в детстве – до сих пор работали.

Пембе Шахин умела влиять даже через годы, проникая туда, где казалось, ее владычество и не распространялось вовсе, словно змея, незаметно проползая сквозь тонкие и ненадежные решетки дочерних границ и раненых мальчишеских надежд, отравляя ядом.

Умут простучал пальцами по мягкой спинке стула в раздумьях.
Чайный пакетик все еще валялся на полу, кажется, заметно заветриваясь. А Умут с надеждой смотрел на маленький щуплый росток фикуса в горшке, так странно переминаясь с ноги на ногу и то вкладывая руки в карманы, то вынимая их. В очевидной для него нерешительности. Как, впрочем, бывало, всегда, когда приходило время принимать решения.

Слабая трель на телефоне прорезала тишину, нарушаемую лишь гудением процессорного вентилятора, и мужчина озабоченно похлопал себя по карманам, пытаясь определить как тот самый Карлсон ухо, в котором у нее немного гудело. Телефон оказался в заднем кармане, и он поспешил вынул его, всматриваясь в слепящий его и без того осоловелые глаза, экран.

Сообщение еще раз призывно просигнализировало, а Умут в неверии быстро-быстро мотнул головой, призывая на помощь весь свой разум, ну или очки, которые игриво поглядывали на него со стола, пока буквы на экране пытались сложиться из закорючек хотя бы в знакомые крючки.

А потом, мужчина подскочил с места, на ходу ухватывая горшочек с оживившимся растением, совершенно позабыв о телефоне, который только что шлепнулся на мягкое серое сиденье вертлявого стула.
Пока дверь за ним захлопывалась, скрадывая его нетерпение, экран, еще не погрузившийся в полную тьму, но уже погасший на ускользающем от реальности прямоугольнике упрямо высвечивал «Кажется, теперь мне нужна помощь, Синдбад».

_________________

Стамбул. 20:04 по местному времени
Ускюдар, улица Абиде-и Хюрриет, Шишли

Ворот белой водолазки, которую она сама не зная почему, напялила на себя сегодняшним вечером, немного сдавил ее изящную шею, когда Кывылджим резко натянула ремень безопасности, пытаясь попасть им в красный пластик.
Оказавшись в спасительной темноте своего старенького вишневого друга, госпожа прокурор обреченно откинулась на кожаный подголовник и в изнеможении прикрыла глаза, чувствуя, как тяжесть всех последних дней давит на веки с неистовой силой.

Как будто они прямо сейчас пылали огнем бедствия с красным сигналом «SOS», и худшее было то, что огнетушителя рядом не было вовсе.

Ей нужна была свобода. Свобода мыслей, свобода сознания, свобода ощущений.

Она сидела на парковке собственного дома, только что сбежав от нудного и напыщенного обыденными укорами разговора с Сонмез Султан под предлогом рабочей надобности. А сейчас смотрела, как за лобовым стеклом бледно-голубой простор неба заполняется розоватым маревом закатных начинаний, как стая мелких птиц кружит вокруг их невысокого дома по спирали, с гомоном обсуждая что-то на своем птичьем языке, как катит коляску двое улыбчивых молодоженов, поселившихся ниже этажом и ежедневно встречающихся ей по пути на работу. Такими счастливыми и беззаботными, словно вокруг них не творились ежедневные жуткие происшествия – не крали детей, не совершали изнасилования, не принуждали к браку, не убивали ради...

Ради разговора. Разговора убийцы с Омером Уналом.
С человеком, который стал постоянной переменной в ее мыслях. Или же не только в них?..

Оранжево-красный луч заходящего солнца мелькнул в боковом зеркале ее ситроена, бликуя и стараясь развеселить уставшую женщину своим приветливым красочным сиянием, и разлегся на ее лице ласковым пятном природной кляксы, словно стараясь напомнить ей, что мир вокруг нее еще существует. И непременно радостный, а не погруженный в мрак и страх ежедневных преступлений и паутину сомнений человеческих отношений.
Кывылджим свела ладони возле переносицы и несколько раз прошлась ими по носу и лбу, сгоняя залегшую в складках, которые в последние дни были слишком заметны, усталость. В салоне было тихо. До той поры, пока ее ключ тоскливо покачивался в замке зажигания, вселяя отсутствием на нем какого-либо брелка зримое уныние и тусклость всей ее жизни.
Что-то вокруг нее ощутимо менялось. Что-то, чего она никак не могла понять и ухватить. Будто бы она за все свои сорок лет, живя на морском побережье, впервые почувствовала настоящий привкус аквамариновой глади – высохшие от соли губы, в трещинах которых залегли отпечатки сладости повидла из утренней булочки, приправляя легкой йодистой взвесью и беззаботными шутками, отпускаемыми без оглядки на обстановку.

И самое странное было в том, что ее рациональный ум предательски и бесповоротно молчал, не подкидывая ей ни единой идеи, почему вдруг происходящее вокруг нее стало для Кывылджим лишь фоном, на переднем плане которого все время была она – со своими истинными чувствами и даже страхами, но обнаженная и открытая.

Прежде с ней такого не случалось.

Она всегда стремилась закрыться в своей маленькой ракушке, выбирая удобную и стальную броню в виде железной хватки, острого языка и конструктивного и трезвого мышления. Но весь ее привычный твердый панцирь властной женщины, все ее прокурорские доспехи успешного правозащитника теперь распадались перед окружающими ее людьми, а хуже всего – перед коллегами, изо дня в день. Открывая миру новую Кывылджим, какой она и не надеялась себя увидеть – кроткую, мягкую и слабую.

Вибрация в маленькой черной сумке нарушила тихое бескрасочное одиночество женщины, и она, по привычке, въевшейся ей под кожу, потянулась к телефону несмотря на то, что еще полчаса назад дала себе обещание выключить этот чертов предмет до следующего утра.

Ей нужна была передышка.

Передышка от своих профессиональных ошибок, которые нарастали с каждым днем, от стремящейся под откос личной жизни, в которой царил полный хаос, от упрямых фактов, которые окружали ее словно постепенно устанавливая вокруг нее тюремную решетку.
Только вот была она за ней, или же кто-то, наоборот, за уши вытаскивал ее из заключения – она не знала. Не понимала. Или отказывалась принимать очевидное.
Кывылджим глубоко выдохнула и с силой сжала пухлые губы, чувствуя, как снова тот самый трепетный комок начинает скручивать ей желудок, а вместе с ним и остальные органы, в конечном итоге, останавливаясь и сужая восприятие до рьяно бьющегося сердца.

Стоило ей только подумать о профессоре.

Сердце учащенно стучало, а горло - сжималось воротом белой кашемировой водолазки, с прошлой недели появившейся в ее гардеробе. Как раз в то же время, что и белоснежный костюм, заставивший господина психолога впечатать ее вместе с креслом в стену зала заседаний.

Все пошло кувырком с тех пор, как она отложила в сторону досье Омера Унала, совершая злополучный звонок в Берлин. С того момента, как Джемаль сообщил ей о первой жертве, с пустыми остекленевшими глазами, смотрящей в хмурое небо. С почти такими же, как еще пару месяцев назад смотрела на все сама Кывылджим.

Телефон окончательно умолк, гася голубой экран, и загадочно вынырнул из открытой молнии на сумке под своим покачивающимся танцем, вместе с металлическим кольцом из которого торчали звенья такой же цепочки.

Госпожа прокурор безвольно уставилась на эту цепочку, которая будто гипнотическим магнитом обоих своих полюсов притянула ее внимание без возможности отвернуться в сторону.
И...смущенно улыбнулась.

Закатное солнце проникло через заднее стекло, оставляя свой след в зеркале заднего вида, распадаясь на радужные лучи, и один из них ласково пожурил паутинку смотрящих вверх морщинок возле глаз зрелой женщины. А она все еще продолжала нежно и безотчётно улыбаться, ощущая как кожа на щеках становится горячей, а глаза теплеют лишь от одного воспоминания.

***

- Кывылджим!

Женщина было занесла ногу на следующую ступеньку, спускаясь вниз к выложенной тротуарной плиткой площадке у подножия Дворца правосудия, но тут же обернулась на голос. 

Омер, бегло спускался вслед за ней по широким каменным ступеням, на ходу пытаясь отыскать что-то в карманах, усиленно подавая ей сигналы задержаться на месте. Его коричневые лоферы буквально парили по массивным плитам, настолько он спешил вслед за ней, а волосы под сильным октябрьским муссоном и вовсе выбились из привычной сдержанной прически, вторя каждому его прыжку. Сдержанная, но лукавая улыбка – его неизменный спутник, была на его лице и в эту минуту, снова проявляя те самые ямочки среди густой щетины, на которые Кывылджим не могла уже смотреть, не расплываясь в ответной улыбке и чувствуя, как заходится ее сердце со скоростью вишневого ситроена на гоночном треке вблизи Стамбула.

Все это было не с ней. Наверное, не с ней. Невозможно, чтобы это было с ней.

Так же как невозможно было то, что она в эту минуту таяла от ласкового прикосновения последнего осеннего солнца, поведя плечами от нагретого им пиджака, ослабляя свою прямую осанку и позволяя взмокшим подмышкам сделать вдох свежести.

Кывылджим, наверное, сама не заметила, как открыла рот от манящей картины его почти божественного вида, пока профессор пролетел несколько ступеней вниз и остановился возле нее, удивленно приподняв брови и наклонив голову набок, рассматривая ее благоговейное выражение лица.

- Все в порядке, Кывылджим? – уточнил Омер, пока его изогнутые брови играли точно так же, как и губы – волной расходясь от умиления до смеха.

- А? – задумчиво отозвалась женщина, собирая все свои силы, чтобы убрать хотя бы туманность из своих глаз. – Прости, я, кажется, задумалась.

- Задумалась, - улыбнулся Омер, подтверждая данность. – И забыла ключи от машины, держи.

Он нырнул в карман брюк своей рукой и, с хитрым взглядом, так, как будто показывал фокус с кроликом и шляпой, вытащил из оттопыренной клетчатой материи принадлежавшие ей ключи, покачивая ими прямо перед ее носом.

- Она лежали на столе, - пояснил Омер. – Кывылджим?

Она до сих пор стояла и смотрела на него, как зачарованная, глядя как ветер продолжает играть с его упавшими на лоб прядями, которые немного закручивались на конце в нелепые барашки, и переливались под заходящими лучами солнца, и Омер встряхивал головой, откидывая их назад. А еще – прислушиваясь к тонкому запаху, который за ним спустился по каменной широкой лестнице, какой-то настоящий мужской, и будто бы окутывающий ее, где бы она ни находилась.

Мимо них, здороваясь сразу с обоими профессионалами чинно прошествовали два помощника прокурора, задерживаясь на рассеянном мечтательном лице госпожи прокурора и, миновав пару, скрылись за поворотом лестнице, в направлении крытой стоянки для служебных машин.

Рабочий день подходил к концу, и вокруг них с каждой секундой увеличивался плотный поток не желающих продолжать свой и без того непростой день правозащитников, стремящихся поскорее увильнуть с места своего заключения.

Не все в этом Дворце Фемиды были столь преданными делу, как была предана ему Кывылджим. 

- Что? - пробормотала она, пока ее глаза скользили по черному завитку с парой седых волос в нем.

- Ключи, Кывылджим.

- Д..да, спасибо, - отозвалась она словно в полудреме, принимая у него брелок. – Спасибо. Я сейчас как раз еду в участок. Я подписала постановление об освобождении Фатиха Картала из-под стражи. Хочу еще раз провести с ним беседу прежде, чем господин Осман отпустит его на свободу.

Бровь мужчины взметнулась вверх, всего на какую-то долю секунды, словно вопросительный знак. В прищуренных глазах, словно в темном омуте, вспыхнули лукавые огоньки, выдавая скрытую игру ума.

Он кивнул в ответ на очередное прощание с кем-то из знакомых прокуроров и немного переместился по ступени, закрывая Кывылджим от сквозного ветра, так любившего это место. Ее волосы, собранные в длинный небрежный хвост к концу дня, сейчас играли с ветром в догонялки, ударяя прядями по опущенным от переутомления плечам, которые она пару секунд назад опустила, наслаждаясь закатным теплом.

- Кывылджим, ты все делаешь правильно, - его ямочки снова приковали ее внимания, как бы она сейчас ни старалась это скрыть.

Женщина даже крепко-крепко сжала свои пальцы – так, что ногти вонзились ей прямо в линию жизни, пытаясь воскресить свое тело из гипнотического воздействия хотя бы малым проявлением боли.
Она попыталась отвести взгляд от Омера, сосредотачиваясь на тех двух прокурорах, что вышагивали в изумрудных мантиях по роковым ступеням Дворца Правосудия, громко хохоча и злачно переговариваясь. К ним моментально подскочили дежурившие, казалось на постоянной основе несколько журналистов, как стервятники, налетая на тепленькое, подставляя в их лица черные мягкие верхушки микрофонов, словно дурно пахнущие цветки.
Мужчины отмахнулись от приспешников Эриды своими широкими рукавами, кидая им пару фраз, как яблоко раздора, и незаметно кивнув госпоже прокурору и профессору, продолжили свое важное путешествие по ступеням правосудия вниз.

- Ты меня слышишь, Кывылджим? – вновь уточнил Омер, вглядываясь в нее еще сильнее.

Для верности того, что он стоит перед ней и задает ей вопрос, Омер спустился вниз на ступеньку, поворачиваясь боком к напрягающему его ветру, и едва ощутимо дотронулся до ее локтя, устанавливая его в своей ладони. Будто бы передавая ей каплю своей реальности и уверенности.

В воздухе уже вовсю собирался запах вечернего города, с его кофейными ароматами, пряностями от жареных блюд, запахами шкворчащего на жаровнях мяса и едких выхлопных газов. А позади спины Кывылджим тонули в бесконечных призывных сигналах восьмиполосные потоки машин, выставившие защитные козырьки внутри своих салонов, прячась от опасного попутчика в вечерних путешествиях - низкого садящегося солнца.

Вся эта какофония запахов и звуков затягивала мужчину и женщину, стоящих рядом друг с другом, образуя вокруг них круг беспечности существующей жизни во всех ее проявлениях.
Вот такой простой и до боли обычной – с вечерними пробками, с семейными ужинами, с мелодраматичными сериалами, и азаном, доносящимся с близлежащих минаретов. Со всем тем, что составляло фундаментальную основу гражданина этого города и этой страны, которую они ежедневно защищали в меру своих возможностей.

- У тебя точно все в порядке? – начал Омер, чуть сильнее сжимая пальцами ее руку сквозь ткань пиджака – так, чтобы она поверила в явственность его существования. – Может, тебе нехорошо?

- Все в порядке, Омер, - выныривая из своего полузабытья, синхронно с ним, ответила Кывылджим. – Я просто задумалась.

Ее реакция на его прикосновения была уже такой для нее привычной, что она даже не вздрогнула, когда уловила его руку на своем предплечье – лишь ощутила, как окончательно разомлело ее тело, что она невольно перенесла свой вес в его ладонь.

- Я сказал, что ты все делаешь правильно, - повторил Омер. -  Если ты переживаешь, что господин Картал выдвинет встречные обвинения о неправомерности доказательств, то будь спокойна. Я поговорил с ним и с госпожой Озгюр. Проблем не возникнет. Каждый из них понимает двойственность доказательной базы.

- Госпожой Озгюр?

Кывылджим сощурила глаза в точности, как до этого сделала профессор, и пристально всмотрелась в Омера, рывком вырывая свой локоть из довольно приятных прикосновений мужчины. Солнце молниеносно уставилось ей в глаза, отчего их засаднило от вызванной рези, и женщина передернула плечами, спасаясь от порыва ветра, в деланном ознобе.

Мгновенная перемена в эмоциях госпожи прокурора не прошла мимо профессора, когда взгляд женщины стал решительным и холодным, а в голосе проявилась недоверчивость. Как быстро эта женщина превращалась из кроткой и покорной в нападающую львицу даже ему, криминалистическому психологу со стажем, было неподвластно понимание.

- Хэвес Озгюр – моя коллега и по совместительству человек, с которым мы вместе учились, - излишне быстро пояснил Омер. – На самом деле, я даже не мог предположить, что Фатих Картал является ее сыном, и выяснил это лишь тогда, когда ты приехала в университет Бильги с нарядом полицейских, заковывая его в наручники, Кывылджим.  Мне, как и тебе, стоит внимательнее читать досье перед тем, как приступать к анализу, - пожурил он их обоих.

Не время и не место было сейчас объяснять Кывылджим то, что знали они с Хэвес. Он был виноват перед своей подругой, перед сыном и снова перед Кывылджим. Но пока в его голове не улягутся все события и знания, которые произошли за последние дни, он должен быть аккуратным.

Кывылджим закатила глаза к небу, которое тут же ответило ей приятной полоской рассеянного света на щеке, одновременно выражая этим все свое негодование и скептицизм, вызванный его пояснением. А после – задержалась на губах Омера и его руках, которые в момент его объяснения внезапно опустились в карманы.

Университетская подруга Хэвес Озгюр. Еще один секрет из коллекции Омера Унала, судя по его скрытой позе тела. Еще одна женщина из его прошлого. И еще один человек, который считал этого мужчину своим другом.

Кажется, весь этот город был готов целовать этому мужчине руку, прикладываясь лбом, выражая свое почтение. Те же, кто не проявляли уважения по старшинству, предпочитали дружественно хлопать его по плечу, сквозь добродушную улыбку рассказывая, каким незаменимым в их жизни был профессор Унал.

Кывылджим завистливо цыкнула в вечернее пространство полифонии звуков, и ее сигнал потонул в чехарде раздавшихся вместе с ней гула – прямо у подножия прокуратуры взвизгнули колеса отъезжающего белого фургона журналистов, так и не дождавшихся сенсаций, скрип тележки мусорщика, прогрохотавшего по тротуару с высившейся пачкой картонных коробок, и рокотание мотора мотоцикла, пронесшегося по Абиде-и Хюрриет со звериным рычанием скорости. 

Стамбул был создан для Омера Унала, в отличие от нее.

- Что ж, - усмехнулась Кывылджим. – Спасибо, господин профессор, что вырвали меня из лап объяснительных Главному прокурору.

Она тут же осеклась, осознавая, как по-идиотски двусмысленно прозвучала ее последняя фраза. Особенно, после их совместного утреннего разговора, когда на поле боя помимо делового общения между Аязом и Омером вышло что-то иное. Или, кто-то иной.

Ветер снова всколокотал ее низкий хвост, поднимая пряди, и с нажимом опустил их на спину, ударяя ее словно плеткой, по всей видимости для того, чтобы она вновь не опустилась в хаотичные никак не относящиеся к делу размышления. На мысли о собственном положении у нее не было ни сил, ни права.

- Всегда пожалуйста, Кывылджим, - рассмеялся профессор столь теплым смехом, что где-то внутри у Кывылджим заныло от зыбкости своего положения. – Может, мне стоит сесть за руль? Ты, кажется, находишься не здесь, Кывылджим.

- Не говори ерунды, Омер. Все в порядке, - сердито пробурчала она, внутри проклиная свое поведение, которое не поддавалось ее рациональному участию. И тут же, отмечая его насмешливый внимательный взгляд на себе, который изъедал ее изнутри, поспешила добавить. – Все правда в порядке. Ты домой?

- Нет. Мне нужно заехать в университет, профессор Шимшек собирался продемонстрировать мне мой кабинет и, кажется, я рискую нарваться на несколько часов ректорских жалоб, - забавляясь над предстоящей встречей, пояснил он так, как будто это было у него в привычке – рассказывать ей о своих передвижениях. – А после, я собирался заехать в лабораторию к Умуту. Хочу сам изучить записи с камер, не дожидаясь его доклада на брифе.

- Я начинаю верить в твою всесильность, Омер, - с издевкой произнесла Кывылджим, на самом деле внутренне радуясь возможности доверить ему поиск информации. – Даже мне не под силу работать почти двадцать часов в сутки и находить тайные знаки.

- Ну раз сама госпожа прокурор решила признать мои способности, - многозначительно протянул Омер с иронией, — значит я на верном пути. Просто доверься мне, Кывылджим.

«Просто доверься мне».

Вот так просто. Довериться мужчине. Довериться профессору. Довериться Омеру Уналу.

Кывылджим в миг подняла глаза, окаймленные пушистыми ресницами, являя немой вопрос мужчине перед ней. Или же не вопрос, а подсознательное желание сделать именно так, как он только что ей предложил.

Довериться.

Как никогда и никому раньше.

- Я хотел сказать, Кывылджим, - растерялся профессор, - что ты можешь на меня положиться. Я постараюсь сделать все возможное, чтобы это дело сдвинулось с мертвой точки.

- Я тебя услышала, Омер. Я должна идти, Джемаль ждет меня в участке, и в очередной раз будет ворчать, что я задерживаю его отбытие в сторону дома. Увидимся завтра.

Она кивнула профессору, чуть с разочарованием отрываясь от ступени, на которой они стояли и направилась вниз, тайно надеясь, что он не заметил ее скошенной гримасы от их прерванной незамысловатой беседы.

На лице по-прежнему застыло элегичное выражение, которое никак не хотело выводиться, даже от ветра, бросившего ей в лицо порыв хлесткого соленого воздуха. Возможно только эта стихия, всегда бесчинствующая на подходе к обители закона, и спасала ее сейчас от желания обернуться и предложить Омеру вместе проследовать в участок.

А потом на ужин. Или на прогулку. Или куда угодно, просто, чтобы вот так бессмысленно и непринужденно болтать обо всем на свете, даже если это было обсуждения того мусорщика, что с грохотом катил тонкие колеса своей телеги по кладке тротуарной плитки, не вызывая впервые у нее раздражения.

- Кывылджим!

Застыв на мгновение на тротуаре, едва не врезавшись в грузного мужчину с картонными коробками на телеге, госпожа прокурор нахмурилась, пытаясь осознать не показался ли ей этот голос.

- Кывылджим!

Это верно было издевательством Фемиды или ее местью за проигранные дела, которая взирала на ее загнанную в угол спину с высоты своего второго этажа сквозь бронзовую повязку, а уголки сжатых тонких губ явно направлялись вверх с сардоническим выражением.
Стон сорвался с губ Кывылджим вместе с выдохом, вынимая из ее легких последние остатки воздуха, которым была наполнена прежняя госпожа Арслан. Она сильно сомкнула веки, пытаясь сдержать рвущееся изнутри ликование, и несмело обернулась в сторону зовущего ее Омера.
Он все еще стоял на том же месте, где они разговаривали, и смотрел на нее прямо и неотрывно – так, словно в этом мире и времени только Кывылджим имела для него значение, а не весь мир вечернего Стамбула, который гудел, вибрировал, смеялся и ругался вокруг, не надеясь на взаимность.

- Я подумал, что стоит добавить красок, - смущенно и немного загадочно произнес он. – Лови!

Подбородок профессор взметнулся вверх одновременно с вытянутой рукой, из которой, поймав вспышку света и прорезав тонким лучом границу между ними, выскользнуло металлическое кольцо с цепочкой, на конце которой показалось что-то темно-красное и настолько малое, что Кывылджим не сразу поняла, что же сейчас целенаправленно летело в ее сторону.

Она лишь успела вовремя сложить ладони, когда крохотный брелок, приземлился в ее руки с мелодичным звучанием под сияющую улыбку профессора, вросшего, кажется, в ступень, на которой он стоял.

Что-то мягко пощекотало ее кожу внутри сложенных рук и Кывылджим поначалу перевела натуженный взгляд на профессора с немым вопросом. Но он лишь указал ей на предмет в ее ладонях, ожидая, когда госпожа прокурор приоткроет их.
Тихий возглас изумления, переходящий в какую-то глупую смешливую улыбку, раздался из губ Кывылджим, когда она открыла руки, предоставляя закату вместе с ее сердцем полюбоваться миниатюрной вещицей.

На ее ладони лежала точная маленькая железная копия ее вишневого ситроена, с идеально проработанными деталями – от боковых зеркал до рисунка на дисках. Настолько крошечная и настолько красочная, что как будто бы полностью соответствовала той внутренней женщине в Кывылджим, которую она скрывала ото всех, когда гоняла на своем верном друге по улицам любимого города или по его дрифт-трассам.

- Так ведь веселее, не правда ли? – прокричал Омер со своего места, насмешливо поглядывая на нее в привычной манере доброй иронии. – Признаюсь, ты сделала меня еще на бульваре Пиялетпаша. Считай, что это дань твоему второму призванию.

Если бы сейчас она могла говорить, Кывылджим, наверное, ругнулась в его сторону, обзывая идиотом или дураком, но слова застряли где-то комком в горле наравне с усиленно моргающими ресницами, пытающимися сдержать катастрофическое волнение, которое накрывало ее с головой.
Поэтому Кывылджим едва заметно кивнула, изображая благодарность и, резко развернувшись, бросилась к увеличенной копии того, что до одури сжимала в своей руке. И отчаянно надеясь, что профессор не заметил порхающих вокруг нее невидимых бабочек.

***

Госпожа прокурор снова покосилась на дерзко торчавший из сумки брелок и в глубоком исступлении несколько раз ударила обеими руками по кожаному черному рулю, отчего машину немного качнуло на старенькой подвеске, и она издала протяжный скрипучий стон.

- Аллах, - простонала и прокурор, вторя своему другу, - помоги. Что это за наваждение?! Кывылджим, остановись, черт тебя дери!

Но Господин Судного дня хранил суровое молчание, не внимая мольбам женщины и не посылая ей знамений, которые внимательный верующий всегда истолкует как должное. Или же госпожа прокурор была ослеплена собственной непреклонностью, не видя ничего, кроме буквы закона.

Бархатный рассеянный свет заливал все пространство автомобиля, пока Кывылджим внутри себя боролась с последними барьерами – отчужденности и самостоятельности. Незримая поддержка Омера так лихо обнаружила брешь в ее защитных латах, что за несколько недель уничтожила годы наработанной практики. Разорвала границы, обнажая давно потерянную уязвимую часть, присутствуя и помогая, в отличие от матери.

Осуждение и требование большего – было главным механизмом воспитания Сонмез ханым. Даже в те моменты, когда Кывылджим вовсю хотелось ощутить обычную материнскую поддержку, мечтая молча роняя влагу на ее старческие колени, ей приходилось бороться с самым родным человеком. Бороться, выбирая между сильной Кывылджим или слабым, нуждающимся в ласке ребенком, коим она до сих пор была внутри себя.

Только вот девочка эта осталась глубоко внутри, самозабвенно верящая в сказки со счастливым концом, где принц обязательно спасает принцессу из заточения, а драконы заковываются в кандалы, стерегут границы королевства. Меч, сверкнув в последний раз, возвращается в ножны, а злодей, тронутый до глубины души безграничной добротой, исцеляется от своей многолетней злобы.
Цепи, которые сковали принцессу, а вовсе не дракона, двумя концами вели к обоим ее родителям, где ключ от тяжелого железного замка хранился у матери – в глубине ее раненной жизни, наряду с невысказанными обидами и упрёками, а второй конец звеньев  - уходил за море, в колонию Мармара, за стальные прутья одиночной камеры.

Женщина сокрушенно направила свой взгляд на окно третьего этажа и вынужденно улыбнулась. В окне виднелся силуэт Сонмез Султан – вечного следователя прокуратуры семьи Арслан, с неодобрительным взглядом взирающей на машину Кывылджим и на дочь вместе с ней.

Конечно, по мнению матери и машина не соответствовала статусу, и карьера Кывылджим рисковала кануть в небытие позволившей себе страстную связь с Аязом в надежде ощутить себя желанной женщиной без тени расчета и выгоды.
Она не смела позволить себе слабость. Она вечно должна была быть ЖЕЛЕЗНОЙ. Стальные канаты натянуты вместо нервов, ледяная пустыня вместо сердца, вечная битва вместо смирения и покоя.

Быть может, именно поэтому господин Главный прокурор однажды стал тем самым – принимая ее изъяны за достоинства. И в редкие, украденные у судьбы встречи, он разжигал в ней пламя настоящей женщины, забывая о собственном главенствующим положении.

Их отношения хоть как-то давали ей ощущения жизни, глоток свежего воздуха, не позволяя ей окончательно превратиться в бездушную машину, методично путешествуя вверх по карьерной лестнице. Они не давали хладнокровной решимости и безжалостным рассудку вытеснить из женщины всю горячность, оставив лишь бесчувственного робота.

Но теперь она остановилась на распутье. Ее двухгодичные отношения летели к дьявольской пропасти, а желания распутать это клубок собственных чувств и принять окончательное решение у нее становилось все меньше, как и раньше, прибегая к единственному знакомому ей методу – просто сбежать, не давая объяснений.

Этим утром желание стало еще ощутимее, когда присутствие Севды Йылдыз в кабинете Главного прокурора за закрытыми дверями и его уклончивое объяснение, явно требующее ее вмешательства, упали еще одной каплей недоверия между ними.

В глаза Кывылджим попал падающий пятиконечный лист размашистого каштана, который только что был подхвачен легким бризом, идущим с Босфора, и в мгновении ока закружился в своем плавном танце, оседая ей на капот, а потом снова поднимаясь и, вильнув перед женщиной еще упругим стеблем, направился в сторону будки охранника.

Госпожа прокурор проводила глазами листок, наблюдая за его парением, и ее рука сама потянулась в сторону сумки, неспешно вынимая маленький, но такой трогательный подарок профессора. 
Он был единственным, кто, вскрыв ее броню, принял ее без осуждений. И не только принял, но, подобно личному лекарю, постарался залатать многочисленные прорехи в ее израненном внутреннем мире. А даже если и спорил, в отличие от Аяза, не стремился перетянуть на свою сторону, а использовал их перепалки для поиска истины или...целительного сеанса терапии. 

Кывылджим провела подушечками пальцев по крошечной красной машинке, покоившейся на ее ладони, чувствуя, как нагретый металл в сумочке полностью сливается с температурой ее тела, не вызывая двояких ощущений. Немое тепло застыло в районе солнечного сплетения, а потом спустилось чуть ниже, заставляя руки едва заметно дрогнуть.

Даже Аяз не знал о ее увлечении гонками. И она вряд ли хотела его посвящать в эту сокрытую часть своей натуры. Единственный, кто заметил мельчайшие отголоски – перчатки в багажнике, манеру вождения, и ухватился за неловко оброненную фразу – был Омер. Мужчина, который каким-то неведомым образом подмечал малейшие проявления ее бунтарского, в сущности, и незащищенного характера.

Она закусила губу, продолжая рассматривать брелок, а потом второй рукой потянулась к замку зажигания, вынимая ключ из прямой скважины. Осознанное ли это было решение, или же порыв каких-то необъяснимых и неподвластных ей чувств, но Кывылджим просунула ноготь между металлическими кольцами и всунула внутрь образовавшегося промежутка одно из звеньев цепочки с ситроеном.

А потом вновь вставила теперь уже отдающий сердечностью ключ в зажигание, и повернула его на полоборота.

Дружок заурчал, пару раз даже приготовился чихнуть, но она вовремя поддала ему газу, смешивая его выхлопной выдох с морским воздухом, и плавно, но твердо тронулась с места, старательно переключая свое внимание от щекотавшего ее колено маленькой красной машинки.

Если в этом и состоял коварный план Омера Унала – то он явно сработал. Животные инстинкты, которые пробудились в женщине, стоило ей вывернуть влево руль на повороте, а следом почувствовать, как миниатюрная машинка проехалась по легким хлопковым брюкам, вызывая миллионы мурашек, заставили ее лицо и шею покрыться пунцовыми пятнами.

Она оттянула ворот своей водолазки, дергая его в надежде, что это позволит ее взмокшему телу немного вдохнуть вечернего плотного воздуха сквозь полностью открытые боковые окна, и только сейчас в зеркале заднего вида ухватила кусочек коричневой кожаной ткани, лежащей на заднем сиденье.

- Аллах, Аллах, - в который раз за сегодняшний вечер, вспомнила она Бога, надеясь, что именно он убережет ее от того, что она сейчас чувствовала – жар, прокатившийся по телу, только от одного взгляда в сторону мужской куртки, и острые биты собственного сердца.

Ей нужно было как-то унять свои грохочущие в ней мысли. И у нее оставался единственный доступный ей способ.

Кывылджим сильнее вжала педаль газа в пол, обдавая местных бродяг и вечно спешащих прохожих новый клубком бесцветного дыма из трубы, и машина, провизжав приятную ее слуху трель по асфальту, немедленно выехала в сторону моста Шихитлер.

Улица Пашалиманы горела вместе с Кывылджим.

Не вечерними огнями, а оранжево-красным, а кое-где даже малиновым заревом вместе с шумными стайками людей, сгрудившимися в небольшие группки в преддверии вечерних забав. Узкая полоска водной глади – сегодня особенно манящей своим умиротворением, показалась в открытом окне женщины, пока ее ситроен напрочь встал позади белого пежо, открывая боковой вид на старую каменную кладку с неровными краями стены парка Турьол.

У нее даже свело зубы от неистового желания прямо в это минуту растолкать весь толпящийся шумный город, чтобы выскользнуть навстречу прохладе, бросая свой автомобиль прямо посреди много километровой пробки. Настолько ей вдруг показалось несуразным стоять посреди длинного тянущегося потока красных огней металла, пока за оградой кожаного салона оставался последний закат 20 октября, который никогда больше не повторится в ее жизни.

Где в этот момент находилась прежняя Кывылджим Арслан? Куда делся весь мрачный взгляд на мир, который не раз помогал ей в зале судебных заседаний или на допросах в камере, применяя не всегда этичные, но, тем не менее, действенные методы?

Почему в один момент она вдруг перестала ощущать острую потребность в доказательстве собственной правоты, принимая собственные ошибочные выводы насчет господина Картала?
Почему вместо того, чтобы отправиться сейчас в лабораторию, вызывая на ночное дежурство Умута, она стояла в этой чертовой пробке, рассматривая как среди ограждённого кованной преградой забора, прыгал забавный тойтерьер, с писклявыми лающими звуками подпрыгивающий за собственным поводком?
И главное, почему это пес вызывал на ее лице умильную несдерживаемую улыбку?

Стальной поток тронулся с места, пока госпожа прокурор безотчетно открыла настежь и задние окна в своем автомобиле, запуская веерное движение наполненного йодистыми солями воздуха. Тот моментально подхватил небольшой листок с переднего сиденья с надписью «Прошение об освобождении», прокружив его и ударив с размаху об бардачок, и бессмысленно, как будто он тут же стал ему не нужен, бросил его на пол чистого никем не запятнанного коврика.

Ее машина была стерильна даже от дочери. Сохраняя внутри только ее, принадлежащий Кывылджим запах. Так, как будто это было единственное место, где она позволяла себе быть самой собой без оглядки на остальных, ожидающих от нее верных решений и правильных свершений.

Госпожа прокурор оторвала влажные ладони от нагретого под ними руля, и в изнеможении от абсурдности своих мыслей уставилась на мокрые пятна, оставленные подушечками ее пальцев на черной коже. Как отпечатки лапок кошки, которая совсем недавно с ироничной усмешкой наблюдала падение грозной Кывылджим Арслан перед собственной дочерью, нежась в лучах октябрьского солнца.

Она больше не хотела быть копией своей матери. И, кажется, снова впервые в жизни предпочла прижать к груди собственного ребенка, вместо злостного выговора, нуждаясь в уютном тепле своей дочери даже больше, чем Доа нуждалась в ее материнской поддержке.

Ее малышка выросла. И теперь со всей силой боролась с ней за право быть в этой жизни вот такой вот Доа – искренней, доверчивой, нежной. Но главное – самой-собой. И если она не хотела ей своей судьбы, Кывылджим была обязана дать ей свободу, коей никогда сама не обладала вовсе.

Кывылджим подставила лицо вечернему закату, вбирая в ноздри настоящий запах этого города – соленого бриза, морских трав, которые ежедневно прибивает к берегу после бурной ночи, хвойных аккордов сосен, растущих на побережье, с их липкими смолистыми нотками, промокших насквозь коряг, которые выныривают на пристани после штормов. И еще сотни других запахов, которыми ежедневно жил этот вечно движимый город.
Кажется, морской воздух полностью завладел ее легкими взамен прежнего душного воздуха правосудия, когда Ситроен, набирая под ее мягкими ногами скорость пересек клеверный отросток дороги, взбираясь на шестиполосный мост с прочными сталелитейными тросами, натянутыми словно нервы. Тросы эти, образуя дугу, то взмывали вверх к безоблачному сегодня небу, то падали вниз, к колесам суетливых мельтешащих автомобилей. Ровно, как и Кывылджим сегодняшним вечером, которая то взлетала на гребне неземных, неподвластных ей прежде ощущений, то низвергалась в пучину плотских желаний, идущих вразрез с ее логикой.

Мост между Азией и Европой остался позади, прокладывая невидимую дорогу от сильной и уверенной в себе Кывылджим Арслан к ее новому восприятию жизни.

Виадук Меджидиекёй встретил ее привычным плотным движением, пока она уже в заученном годами порядке, терзаемая мучительными мыслями, двигалась мимо района Фулья в Шишли, на автомате совершая шахматные перестроения.

Правая рука ее, неконтролируемо, продолжала перебирать между пальцев крошечный брелок, тогда как левая плавно уводила колесную базу то вправо, то влево, вряд ли подчиняясь мозгу – скорее на автоматизме, выработанном ежедневно. А может, и вовсе, ведомая хитрой женщиной – судьбой, бороться с которой иной раз не имело смысла.

Проскочив с бравой скоростью несколько незагрунтованных ям, Кывылджим крутанула руль вправо, позволяя машине соскользнуть на перекресток Чаглаян, где скомканный поток транспортных средств рассеялся, позволяя вишневому беглому хэчбэку резво скользнуть по пустому проулку, наслаждаясь свободой и царственным величием среди мощных стволов пожелтевших и изрядно поредевших платанов. Здесь, Ситроен чувствовал себя как рыба в воде, не находясь, как и Кывылджим в состоянии, близком к панике, когда в его окружении появлялись особи представительского класса, а ему приходилось своими малыми размерами внушать всем трепет от точности своих движений.
Только когда впереди перед Кывылджим показался округлый стеклянный корпус здания, госпожа прокурор осознала, что по привычке, тело привело ее ко Дворцу Правосудия – к месту, где она вообще не планировала сегодня уже оказаться, но всегда возвращалась, скрывая слабости за мантией прокурора. Дворец был подобен ее склепу и колыбели – единственное место, где боль можно было назвать «профессиональной деформацией».
Кывылджим на секунду прикрыла глаза с выдохом в диком изнеможении от собственной глупости, предпочитая не видеть эту дорогу даже на секунду.

- Кывылджим, какая же ты дура! – пробормотала она сама себе. – Идиотка! Что с тобой происходит?!

Она должна была думать о двух убитых девушках, о высившейся горе папок на ее рабочем столе, о деле Адлета Кайя и о Севде, которая каким-то чудом оказалась с Аязом в одном кабинете, о том, что завтра ей предстояло вновь выдать задание всей оперативной группе на брифинге.

НО НЕ ДУМАТЬ О НЕМ.

Всему виной был этот проклятый брелок, который беззаботно мотался из стороны в сторону, приятно и дразняще затрагивая ее колено, и неотступно приковывающий ее внимание всю дорогу. Вместе с мыслями о профессоре.

Профессор. Снова профессор.

Солнечный зайчик внезапно выскочил из плена бокового зеркала, где ставшие горчичными солнечные лучи следовали за госпожой прокурором вдогонку, нагло вторгаясь ей в глаза и ослепляя своей игривой вспышкой одновременно с озарением, которое ее накрыло. 

Если с ней происходило то, что люди называют любовью, то Кывылджим окончательно и бесповоротно провалилась в это головокружительную бездну.

Она так резко нажала на тормоз прямо посреди дороги, что ее саму хорошенько отбросило вперед, вдавливая обратно тугой полоской ремня безопасности, оставляя, судя по взорвавшейся грудной клетке, весьма конкретный след на ее теле.

Это было невозможно.

Настолько невозможно, что осознание того, что с ней происходило заставило ее руки сжать кожу до предела, чувствуя хруст не только материи, но и собственных пальцев. Воздух с силой вырвался из легких так , что гортань скрутило, а сил на следующий вдох просто не осталось. 

Кывылджим НЕ МОГЛА ВЛЮБИТЬСЯ.

Она вообще не знала, что это такое.

Уже несколько минут она сидела, откинувшись на кресло посреди дороги с односторонним движением, забыв нажать на клавишу аварийной остановки, и часто выдыхала ртом, наблюдая как мелкой рябью расходятся ее пальцы на трапеции руля с двумя металлическими галочками, а грудь вздымается без перерывов.
За окном уже заходились первые сумерки, пока небесный красный самовержец плавал где-то близко к горизонту, опускаясь все ниже. А Кывылджим продолжала сидеть и усмехаться над самой собою, глядя как в окнах ее кабинета отражается масляная дымка заката.

Она, человек логики и порядка, всегда основывавшая свои решения на разуме и доказательствах, вдруг оказалась во власти эмоций, которые не могла контролировать, как и окно ее кабинета не могло вот так взять и отмахнуться от назойливого внимания солнца, прячась в привычный полумрак.

Сверху над вишневой крышей, женщина услышала, как опустился на своей подвеске метробус, высаживая немногочисленных пассажиров, и тут же с грохотом по широкому дублеру дороги, за сетчатой решеткой, мимо стоящего на раскорячку ситроена пронесся, с треском, мужчина на Кавасаки.

Внезапно, не иначе как провидение, которое сегодня насмехалось на ней вместе с закрывшей на его делишки плотной тканью глаза Фемидой, Кывылджим скользнула взглядом по широким каменным ступенькам, выложенным мрамором. Сколько раз она проклинала нерадивого архитектора, посмевшего предложить такую глупость, как укладку натуральным камнем ступеней, которые зимой превращались в сущий каток под заунывным ледяным ветром, припорошенные иной раз снегом.

Но сейчас проклинать его стоило вдвойне.

Ибо на каменных выступах, словно на ступенях священной Каабы, с отрешенным видом сомкнув пальцы друг с другом, выдавая внутренне напряжение, сидел тот самый мужчина в своей коричневой водолазке, и угрюмо перебирал бровями в недоступных ей мыслительных процессах. Волосы его, как и при прощании несколько часов назад растрепались, покачиваясь под едва ощутимым ветерком в такт его смятению,а глубокая складка на лбу, словно тень сомнения, пролегла между хмурых бровей, ловя последние лучи багряного заката.
Весь его вид был настолько обреченным и сосредоточенным, что поначалу Кывылджим и вовсе не поверила своим глазам, несколько раз мотнув головой, в желании скинуть это видение. Но видение не исчезало. Напротив, профессор провел костяшками пальцев по переносице, словно пытаясь стереть груз забот, и замер в этой позе, скрадывая лицо в тень собственных ладоней.

Она увидела, как Омер поежился, а мускулы на его плечах, проступившие сквозь тонкую кашемировую ткань, заиграли в ознобе. Вокруг него, подхватываемые ветром в траурном танце, закружились несколько брошенных каким-то нерадивым человеком оберток, выписывая водоворот, с каким обычно смерч настигает равнины, и они тут же испуганно улетучились, будто испугавшись задумчивости, в которой находился мужчина.

Внутри Кывылджим все сжалось. В тугой комок, кроме ухающего где-то в ушах сердца, которое своим стуком заглушало все остальные звуки – оклик одного из адвокатов, зовущих друга, визгливый скрип тормозов грузовика, надеявшегося успеть вовремя на светофоре, разлад в стае птиц, с истеричными нотами прогоняющих одного из своих сородичей.  А после - кипящая волна тревоги разлилась по телу с головы до ног, бросая ее в холодный пот.

Она могла оправдывать себя чем угодно – простой человеческой помощью, умышленным профессиональным интересом, игривой заинтересованностью как женщины. Но именно в этот момент, действуя без влияния своего разума, под вмешательством только что обретенного нового о себе знания, Кывылджим, на ощупь схватила кожаную куртку с заднего сиденья и потянулась к ручке на двери автомобиля.

Резкий порыв прохладного, наполненного спорами моря, воздуха сковал ее первый вдох, когда она в раздумьях захлопнула дверцу ситроена, услышав мерный щелчок, и облокотилась на нее спиной. Весь хаос мыслей вдруг исчез, уступая место стремительно скачущей вверх линии производной. Точно вверх, как по формуле – стремясь в бесконечность.

С непростым усилием и заминкой, но все же нормализуя в своей груди дыхание, Кывылджим еще крепче, до легкого треска, сжала коричневую ткань, до сих пор пахнущую сидящим впереди перед  ней мужчиной, и, ненавидя эту осень всей душой, и в то же время пропадая в ее осенних запутанных любовных лабиринтах, двинулась в сторону Омера Унала.

______________

20:55 по местному времени
Kriminal Polis Laboratuvarı Müdürlüğü, Аднан Мендерес Ватан

Нурсема плотно запечатала матовый пакет из влагонепроницаемого полиэтилена и на информационном поле написала: «осторожно вещественные доказательства». Затем сверху добавила маркировочную пломбу и с налетом особой педантичности отправила пакет в металлический продолговатый контейнер с надписью «трасологическая экспертиза», который завтра полагалось забрать помощнику на этаж выше для дальнейшей экспертизы.

Внутри лежала прядь скрепленных светлых волос новой жертвы, но, по мнению Нурсемы, такая процедура была лишь формальностью. Обнаружить аппрет, которым вновь были обработаны волосы убитой – было лишь делом времени, а не новым открытием.

Пару секунд выждав возле масс-спектрометра, который только что завершил свой последний на сегодня анализ, она еще раз удостоверилась в выданном результате по химическому содержимому веществ, содержащихся в пробах, посмертно взятых у девушки, и вернулась к поляризационному микроскопу, стоящему под узким окном в самом конце лаборатории.

Стул приветливо крякнул, когда девушка опустилась на его круглую сидушку из белой кожи, и Нурсема привычным движением зажгла прожектор над микроскопом, усиливая видимость. Тонкая серая нить отобразилась на круглом столике микроскопа, когда молодая женщина прислонила глаза к окулярам, давая себе время привыкнуть к микроскопическому изображению. Нить была с поперечным переплетением, двойная и плотная, что давало возможность отнести ее к репсовым представителям, вероятно, к костюмной ткани. Еще немного каменной мельчайшей крошки сохранилось на нитях одновременно с известковым налетом.

И это могло означать лишь одно – улики, наконец-то, появились. И кажется, человек, который искусно устранял молодых девушек, вдруг начал делать ошибки.

Нурсема оторвала взгляд от анализатора и переключилась к белому листку, лежащему рядом, подхватывая ручку, чтобы сделать заметки. Небольшие пометки, которые она привыкла собственноручно закреплять чернилами, а лишь потом совмещать в полный криминалистический отчет.

Это помогала ей сосредоточиться и унять трепещущие чувства. Пока она выводила ровным, абсолютно правильным почерком тонкие буквы, то мозг переключался мгновенно переключался на другую деятельность, давая ей возможность упорядочить и структурировать, а также хоть немного ощутить себя в прежней реальности. Той, к которой она, несмотря на все ее не слишком радостное детство, привыкла.

Вездесущие прописи, а после большие конспекты, рефераты, уйма заданий, которыми нагружали ее репетиторы - были при ней всегда, а вот привычные девчачьи радости, казалось, прошли мимо. Все эти дневнички, записочки, шушуканья в школьных коридорах, все это – было для нее запрещенным занятием.

Сначала, потому что ее вечно вынимали из школьных будней ради очередного круга дополнительного обучения, а после – потому что ее перестали замечать одноклассники. Она была невидимкой, прилежной, серой, но призрачной. Покорная, безропотная, с открытым сердцем и душой, куда достаточно часто плевали.

Наверное, самые счастливые минуты она испытывала только с отчимом. Но и те были настолько редки и так зависимы от настроения ее матери, что составляли лишь малый процент в ее ежедневно сменяющихся годах.
Кроме того, у Аяза – была Чимен. Прекрасная жизнерадостная девочка, которая вечно смотрела на Нурсему с вызовом и ревностью из под длинных строгих бровей, стоило им только пересечься на одной из нерегулярных прогулок. И Нурсеме, свято хранящей тайну своего отчима, всегда казалось, что у маленькой темноволосой красавицы прав на этого сильного волевого, но, пожалуй, далеко не счастливого, человека - было гораздо больше. А потому - она тихо уходила в тень, молча и с улыбкой провожая их общения с Аязом полными слез глазами.
Она знала, как разрывается между ними мужчина, но не смела требовать большего. Его большое сердце было способно вместить обеих, но Чимен было этого недостаточно, а Нурсема никогда не пыталась перетянуть одеяло на себя.

Прожектор над столом издал небольшой треск и молодая женщина, усиленно выгибая спину и пару раз размяв шейные мышцы, вновь вернулась к изучению нити, которую ей передали специалисты, работающие на месте преступления в башне Долмабахче.

Пару раз провернув объектив, более четко фокусируя изображение, Нурсема нахмурилась, ощущая как в голове никак не может сложиться четкая картина. Будто бы кто-то дергал их всех за разные ниточки, но ни одна из них не приходила к сотканному ровному полотну догадок.

Нить была серая, с небольшой неровностью прокраски, а значит, фабричное производство такой ткани вряд ли было возможным. Скорее всего, пошив был индивидуальный, и если речь шла о костюме, то стоило сузить поиски Умута на камерах, присмотревшись к людям, среди которых было надето именно это изделие. Однако, все это не могло с точностью указать возможные производственные марки изделия, и, тем более, Нурсема теперь сомневалась и в другом – проверка по базам данных производителей и сопоставление с производственными образцами на базе textiledna вряд ли дали бы какой-либо эффект.

Женщина устало и безрадостно покачала головой, отрываясь от окуляров.

В лаборатории стоял привычный кислотный запах реагентов и дезинфекции. Именно тот, который обладал над ней магическим воздействием. Магическим и, как ни странно, успокаивающим. Мерное гудение анализаторов, химические едкие пары применяемых в исследованиях веществ, вид лабораторных пробирок - распологали гипнотической силой. Силой ее власти, не зависимой ни от какого мнения. Силой ее нужности кому-бы то ни было. Были ли это жертвы или серийные маньяки - она одинаково была нужна всем. Здесь от нее что-то зависело, здесь ее замечали, здесь с ней считались.

Наверное, лаборатория стала ей вторым, а может первым домом. Там, где ее ждали, любили, и гордились. Гор-ди-лись. Именно этого слова так не хватало в ее детстве. Что бы она не делала, как бы ни старалась - она всегда была недостаточна. Недостаточно бегло говорит по-английски, недостаточно закончить школу на одни лишь высшие баллы, недостаточно быть победительницей олимпиад. Матери всегда было в ней всего мало. Как будто бы среди идеальных показателей всегда находился вирус, червоточинкой разрушая изнутри.

Наверное, потому однажды она решила, что пора с этим заканчивать. Она устала быть вечным недостатком и собиралась однажды стать чьим-то достоинством. И именно здесь, коллеги, почти все, считали ее золотым слитком. Находкой, которая могла распутать и свести самые сложные улики и доказательства в единую систему.

Но в деле Цветочника у Нурсемы не сходилось ничего. Ее совместная победа с Умутом в препарате Bactrocor пока не принесла желаемых результатов. Лаборатория компании Farmrose отказалась давать пояснительные заключения, мотивируя это тем, что препарат находится на стадии клинических испытаний, снят с производства для дальнейшего регулирования дозировок. Каким образом утечка препарата оказалась возможным для использования, компания не объясняла, однако, пошла навстречу, запуская внутреннее расследование на предмет анти корпоративной деятельности сотрудника.

Нурсема уже получила результаты по крови Зейнеп Аслан, и они в точности повторяли те же, что и у первой жертвы – превышение гемолитических показателей, завышенный биллирубин, пониженная вязкость, и наличие небольшого превышения белков, почти естественно характерных для организма.

В случае Гюнай - именно это вызвало у нее противоречивые чувства. Но теперь, видя полную картину и у второй девушки, сомнений не было – она снова была отправлена тем же ядом. И все следы вели именно к препарату, выпущенному компанией Farmrose в Германии, заявленному как открытие в сфере фармацевтики с использованием никому пока еще не знакомому компоненту – змеиному яду Бушмейстера.

Внутри Нурсемы внезапно возник огненный комок в районе диафрагмы. Сердце ощутимо забилось, а руки сами собой потянулись к телефону, лежащему на медицинской металлической тележке. И тут же вернулись обратно. Ей нужно было позвонить отчиму прежде, чем это могла сделать Кывылджим, обостряя обстановку.

Ее не устроил их последний разговор с Аязом. Как будто между привычным душевным общением вдруг возникла стена непонимания, что еще хуже завеса какой-то невидимой, но различимой тайны, которая связывала несколько имен и названий воедино. Эмрах Алтынсой, Farmrose и нежелание самого Главного прокурора давать объяснения.

Что-то в голове Нурсемы никак не сходилось.

Если Эмрах вместе с Пембе ханым курировали проекты разработок, могли ли они быть причастны к незаконному производству препаратов? Могли ли они знать, чем занимается компания Farmrose? Действительно ли компания полностью сняла этот препарат с витрины для потребителей или же существовал черный рынок сбыта? Мог ли Аяз, будучи в системе правосудия, каким-либо образом влиять на происходящее на уровне своих полномочий? Была ли утечка среди лабораторных врачей компании или же руководство прекрасно было осведомлено о всех движениях?

Откуда у подозреваемого Фатиха Картала оказалась таблетированная форма этого препарата и означало ли это то, что препарат продолжает каким-либо образом поступать в руки покупателей? И зачем вообще компании продолжает сбывать препарат, результаты которого повлекли за собой смерти?
Где искать вероятного убийцу, следуя тому, что она обнаруживала в своей лаборатории: нить костюмной ткани, запрещенный к производству препарат, очевидная принадлежность комка грязи на туфле к определенной местности?

Вопросы роились, как улей потревоженных пчел.

Она даже почувствовала, как в помещении заметно похолодало. По крайней мере, руки у нее были ледяными.

Самое страшное, что вызывало в ней леденящую стужу внутри живота и усиленный спазм гортани, заключалось в том, что имена, которые наравне с названием фармацевтической компании всплывали в этом деле – были имена ее семьи. Тех людей, кого она беззаветно, пусть и со всеми их недостатками, но любила.

Нурсема закусила губу в каком-то странной безысходности.

Ей срочно требовалась помощь со стороны. Как тогда, в детстве, когда мозговой штурм между Шехерезадой и Синдбадом проявлялся в полной мере, помогая ей и систематизируя ее хаотичные изыскания в единую форму подобно как складывается биохимический анализ в картину болезни представителя homosapiense.

Женщина рывком поднялась с мягкого табурета и облокотилась на стол раскрытыми ладонями, позволяя мыслям провернуться внутри нее со скоростью квантовых частиц. Улики мерцали между статусами «важные» и «ложные», как в квантовом супе, позволяя реальности меняться при появлении новых данных. Как будто это был чей-то слишком умный и осведомленный ход. Как будто что-то связывало их в единое целое, но это что-то было невозможно ухватить.

Ей нужно было что-то еще, какая-то подсказка, чтобы выдать для Кывылджим результат, способный соединить все части.

Она быстро переместилась вдоль длинного бокового стола к электронному микроскопу, предназначенному для анализа почвы, и масс-спектрометру ICP-MS, и одним движением ноги выкатила из-под стола еще одну металлическую тележку на колесиках.

Разнообразие приборов на ее небольших полках могло поразить воображение кого угодно, но не молодой женщины, привыкшей день ото дня выполнять монотонную, но не менее творческую изыскательную работу. Выбрав нужного калибра сито, она бережно перенесла небольшой комок засохшей выцветшей грязи из полиэтиленового пакета в него и принялась с небольшим нажимом лопаткой просеивать одну из значимых, как казалось ей, улик. Комок быстро рассыпался, распадаясь на фракции, и на небольшом круглом стекле уже образовалось достаточное количество материала, которое она собиралась разобрать на мельчайшие частицы. Невооруженным глазом она видела мерцающие частички песка, отдающие белым. А значит, в составе был и ракушечник, характерный для побережья мраморного моря.

Завершив деление, она отправила стекло в лазерный анализатор частиц и запустила анализ. Аппарат тихо заурчал, прикрикивая на Нурсему, что в это время пора бы уже давным-давно собирать свои вещички и отправляться восвояси, и дать, наконец, усталой технике передохнуть. Однако, молодая девушка жаждала хоть какой-той разгадки, и прибору пришлось ей покориться.

На экране показались первые результаты- высокое содержание карбоната кальция, частицы пирита и кварца.

- Вот, что сияло среди всех этих частиц, - заботливо произнесла Нурсема, будто бы имела дело не с куском засохшей грязи, а любовалась на драгоценные металлы, изнуренно переливающиеся в свете ярких огней искусственного солнца.

Аппарат пискнул еще раз, выдавая дополнительные параметры: следы свинца и цинка и женщина недоверчиво посмотрела на результаты. Такое превышение было характерно для промышленных зон, особенно в районе Бююкчекмедже. Совсем недавно она как раз изучала подобные образцы в кровавом убийстве молодого мужчины.

Ей нужен был химический анализ для определения точного состава. Хроматограф, как и его сосед, тоже остался весьма недовольным ночной работой, однако, зафиксировал концентрацию тяжелых металлов. Женщина как завороженная, пританцовывая в белом халате, подобно балеринам на своем паркете, плавно и быстро двигалась от прибора к прибору, собирая факты, которые ей давали ее механические друзья.

ДНК-секвенирование обнаружило Bacillus silivriensis, и Нурсема моментально отправила данные в региональную базу для сравнения с местными районами. И между делом запустила изотопный анализ, показавший превышение стронция. На очереди были определение пыльцы, среди которой она обнаружила остатки оливковых деревьев и сосны, а также споры диатомовых водорослей.

Закончив с последним анализом, она отошла в центр лаборатории и просияла. Впервые за последние несколько дней, ее губы открыли белоснежные зубы так широко, что, кажется, хроматограф вместе с газовым анализатором даже издали вздох облегчения и одновременно выключили дисплеи, чтобы в тишине насладиться красотой южной ночи, расцветающей прямо перед ними.

Результаты ее удовлетворили. Все показатели, начиная от близости Мраморного моря, до сосен, и остатков изотопов в почвенной воде, геологический отпечаток коренных пород из-за древних известняковых отложений - говорили лишь об одной местности – Силиври. Конечно, ей требовалось официальное заключение у TÜBİTAK Marmara Research Center и сравнение со спутниковыми картами почвенного покрова, а так же обращение к гербарию Стамбульского университета, но на это потребуется еще чуть больше времени. А пока официальные запросы, которые она собиралась сделать, незамедлительно начинали свое бюрократическое вращение, она могла обрадовать Кывылджим.

Предположения профессора стали явью. Оставалось лишь удостовериться в принадлежности небольшого цветка ферулы, переданного ей в пакете, но и тут, Нурсема была уверена, не будет неожиданностей. Секвенатор и спектрофотометр мог подождать до завтра для определения изотопов в цветке.

Девушка оглянулась в сторону стоявших на небольшом столике туфель – белоснежных, почти идеально подходящих как лаборатории, так и ей самой, невинных, как и сама жертва. Ее руки, запечатанные в белые латексные перчатки, почти невесомо, так, словно перед ней была не меньше чем стеклянная пробирка с важным содержимым, подхватили один из них, выставляя его на режущий обыкновенный глаз свет точечной лампы.

На внутренней стельке значилась фирма - Brauner, до этого времени незнакомая Нурсеме. С детства привыкшая к обуви брендовых марок, она наизусть знала все возможные. Однако, несмотря на явную принадлежность туфель к эксклюзивным моделям, молодая женщина не припомнила хоть одно упоминание такой торговой марки.

Странно было и другое – лишь на одном из каблуков были обнаружены следы почвы, остальная же подошва была девственно чистой и новой, как будто убийца специально хотел сосредоточить внимание оперативной группы, занимающейся расследованием, на той местности.

Ей нужно было свериться с базой данных производителей. Но перед этим, Нурсема собиралась хотя бы немного перекусить. Еще полчаса назад ее желудок подал ей сигнал бедствия своим упорным бурчанием, а мозговая активность снизилась почти до минимума, сверкая ярким сигнальным огнем о приближении недюжего голода.

Выключив основное освещение, Нурсема деловито осмотрела помещение лаборатории, всегда тщательно прибранной, и удовлетворенно хмыкнула. Дело было за малым – прошерстить базы, отправить официальные запросы и можно смело отправляться к своей любимой собаке, которая, очевидно, снова ждет ее у двери, доверчиво надеясь хотя бы на поздний выгул.

Ну а пока – ей нужен был стаканчик крепкого, хотя и вряд ли хорошего кофе из автомата и хотя бы один сэндвич, растекающийся во рту довольно мерзковатой жижей, но, тем не менее, съедобной.

Скинув с себя привычный халат и оставшись в льняном, сидящем строго по фигуре, классическом брючном комбинезоне цвета мокрого песка, Нурсема схватилась за ручку двери, в приподнятом настроении, бойко распахивая ее почти настежь. В ту же секунду, дверь предательски, издав буквально вопль отчаяния, накренилась. Одна из петель вырвалась на свободу, и Нурсема лишь благодаря своей молодости и находчивости смогла подхватить белое полотно, обеими руками, которое в это мгновение рисковало обрушиться прямо на нее.

Второй раз за вечер, Нурсема расхохоталась, пока ее звонкий нежный смех эхом разлетался по стенам коридора отсека лабораторий, выписывая замысловатые юморные этюды.

День завершался просто чудесно. Она ведь давно собиралась попросить мастера угомонить эту негодницу дверь, починив петли, но все никак не могла сосредоточиться на этой задаче.
Оставаясь под натиском дверного полотна, глаза Нурсемы внезапно вспыхнули задорным пламенем, приоткрывая их и превращая их не меньше, чем в очи диснеевской принцессы Жасмин, а на скулах заалел яркий румянец. Воспоминание торчащих между шероховатых стволов деревьев ног и забавные глаза, то ли с испугом то ли со смущением уставившиеся на нее, пришло мгновенно. Кажется, сердце даже затрепетало сильнее, когда она подняла взгляд в потолок, надеясь, как ее рентгеновские лабораторные лучи, просветить взором несколько этажей выше, прямо в цифровую лабораторию.

Может, сегодня ее настроение было игривым. А может, она, наконец-то, гордилась собой. А может, последний разговор с мамой, а после и с Аязом все еще давлел своей тяжестью, и ей вдруг сильно захотелось вынырнуть из этой угнетающей атмосферы долженствования всех ее любимых.

Но она перекинула полотно на свои плечи и нырнула рукой в карман комбинезона, отыскивая там телефон. Стоя под весом довольно тяжелой двери, Нурсема активировала экран и, отыскивая нужный ей контакт, набрала несколько быстрых слов.
А после, поколебавшись всего пару секунд, дрожащими пальцами нажала кнопку «отправить».

Она тоже его помнила.

_____________

Стамбул. 20:55 по местному времени
Дворец Правосудия Турецкой Республики

Холод мраморных ступеней уже довольно ощутимо сковал его тело, работая в команде наравне с пронизывающим, хоть и легким северным ветром, дующим с морского побережья с нервным усердием.

Если бы Дворец Правосудия, высившийся позади него своим стеклянным фасадом словно колючим айсбергом, о твердость которого разбивались многочисленные судьбы, умел говорить, то в эту минуту, он вместе с женщиной в бронзовой мантии и глубокими чашами весов наверняка прочитал бы профессору лекцию о недостойности его поведения.

Ведь любое искажение фактов каралось в суровой системе, к которой принадлежал Омер Унал, сроками реального тюремного заключения.

Профессор сжал и разжал свои оледеневшие пальцы, перебирая плечами от холода, и облокотил лоб о сомкнутые ладони, в надежде, что холод принесет в его разгоряченные мысли каплю согревающей разум ясности.
Смотреть в глаза Кывылджим и умело обходить углы своей родственной принадлежности заключенного под стражу Фатиха Картала было не таким уж простым делом. Как и врать о том, что собирался провести вечер вместе с Умутом, дотошно изучая мельчайшие детали на записях камер наблюдения с комплекса Долмабахче.

Никакой поездки на улицу Аднан Мендерес Ватан сегодня он не планировал. И вряд ли бы смог, учитывая беспорядочность накрывающих его возбужденный мозг и тело мыслей.

Час назад он вышел из университета Бильги, с долей разочарования от неугомонной трели приятной Мэрьям, которая, судя по всему, решила посвятить его во все события, произошедшие здесь со времен его отсутствия. Женщина щебетала просто без умолку, рассказывая ему и о своей матери, и о новом романе его друга и даже о «весьма импозантном мужчине госпожи Озгюр», которого та, несомненно, заслужила. К тому же он, как и полагается исконному подлизе не обходил вниманием и саму Мэрьям ханым, постоянно преподнося ей в качестве даров коробочки обожаемого рахат-лукума, да еще и от лучших производителей во всем Стамбуле. Все это было мило, сентиментально и, местами даже не лишено смысла и легкости, если бы не тягостное настроение Омера. В последние дни ему точно было не до приятных бесед, пусть даже с обволакивающей всех своей доброжелательностью секретаря господина Шимшека.
Хэвес на месте он не обнаружил, в точности, как и Альпа. С одной стороны, это дало ему возможность хотя бы на несколько мгновений не провалиться вновь в противное, липкое чувство вины, которое усугубилось его университетским прошлым. С другой стороны – он отчаянно жаждал поговорить с Альпом, расспросить того, что он вообще знал о жизни Хэвес и Фатиха, и был ли в курсе того, что открылось профессору несколько дней назад.

Профессор с тихой грустью на лице проводил глазами черную кошку, чинно вышагивающую по краю загаженной голубями мостовой, совершенно не обращающей внимание на эту смрадную поверхность под мягкими лапами, и вяло приподнял кончик губ.

Вот и у его кота, вершившего собственную расправу над берлинской красоткой в его доме, существовала удивительная возможность – БЫТЬ СВОБОДНЫМ.

Свободным от вынужденных обстоятельств, в которые Омер попал по лихой задумке судьбы-художника так красочно и пятнисто нарисовавшего их на мольберте его жизни в абсолютно хаотичном порядке, а теперь вместо объективного и правдивого реализма получал сумбурный абстракционизм, разбитый на множество субтечений.

Теперь у него был сын, мать которого он, судя по собственным неумолимым выводам, он подверг немалым испытаниям.
Легкие мужчины выпустили несколько коротких междометий, а сжатые пальцы простучали по лбу, как будто столь простой жест мог вернуть на место все, что происходило с ним в Стамбуле.
Этот город был его колыбелью и виселицей одновременно. Тот, который с материнской заботой убаюкивал под мерные покачивание волн, когда он на своей яхте наблюдал за разноцветными огнями побережья, со всей силы вдыхая сладковатый привкус илистых отложений, а по его рукам с проступившими венами от натуги, сворачивающих мокрые джутовые канаты, струились невесомые струи лазурной воды. И тот, который ежедневно размеренно, по дощечке, прогнившей и найденной после шторма на пляже, строил для него эшафот за жизненные и профессиональные ошибки, на котором уже появилась веревка, свернутая кольцом.

Петля эта затягивала не хуже, чем сейчас тянул ворот его бессменных водолазок. Скоро носить их для Омера станет невыносимым, как и предсказывал Умут, не единожды посмеиваясь над его академическим стилем.

Сизый голубь с ярко красными лапами приземлился ровнехонько на ступень перед Омером, и с бессмысленным взглядом, наклонил голову набок, взирая на осунувшегося мужчину, растерявшего за последние два месяца весь свой лоск, словно укоряя его за клубок переплетений, который Омер Унал по собственной инициативе устроил в своей жизни.

С этим пора было заканчивать.

Еще вчера вечером, глядя на капризы Геркем, у него промелькнула эта мысль. Что мог дать красивой молодой женщине, такой как он – с ворохом проблем прошлого, со зловещим диалогом, на который вызывал его Цветочник, с сыном, который при любой удобной возможности старался изловчиться и ввернуть девушке язвительные слова?

Все, что демонстрировала Геркем в своей спеси и желании оставаться на коне в его поле зрения – было не чем иным, как мольбой о внимании, которое дать он ей был не в состоянии. А еще, он был за нее в ответе. Настолько, что не мог допустить, чтобы с этой слегка одержимой девушкой, случилось подобное, как с его бывшей женой. Она была молода, она была красива и сексуальна, а еще невероятна тянулась к жизни во всех ее проявлениях. Идеальный выбор для ублюдка, который целенаправленно дал всем понять, что разговаривать он отныне будет только с Омером Уналом.

Мужчина аморфно улыбнулся, глядя как голубь взметнулся в небо и тут же сорвался обратно к тротуару, где брат Атаман, с недавних пор рассудивший как хороший знак возвращение профессора для идущих в гору продаж, раскидывал зерна кукурузы, напевая какую-то лирическую турецкую мелодию.

Теперь он ежедневно выкатывал свою телегу, прочно обосновавшись, скорее назло Главному прокурору, чем на здоровье от его домашней еды, на широкой, отдающей тенями бесчисленных стеклянных окон фасада, площади перед богадельней приспешников Фемиды.

Вряд ли Омер разделял его мнение. На его взгляд, все было совсем иначе. Его присутствие рядом с теми, кого он любил, или, по меньшей мере, оберегал и являлся учителем, как с Айлин, приносило только несчастье.

Однако, его немало позабавило то, с каким презрением господин Шахин сверкнул глазами в сторону старика, исконно творящего здесь кулинарные изыски. Атаман бей появился здесь задолго до назначения на должность этого скрытного мужчины, а потому имел, по мнению большинства сотрудников, безапелляционное право на свою незатейливую торговлю.

А может, все дело было в том, что право на утреннюю выпечку для кабинета на четвертом этаже получил теперь профессор, опережая возможный порыв высокого, зажатого официозом классического костюма в формальности, человека. Который очевидно, что прятался за маской своей высокомерной надменности, как за хрустальной стенкой, которая грозила треснуть от одного заинтересованного взгляда госпожи прокурора в его сторону.

Составить портрет Главного прокурора для Омера было делом одного взгляда, еще в первые минуты их знакомства. Равно как и предположить, истинные мотивы взаимодействия его с госпожой Арслан, наблюдая за пинг-понгом взглядов, смущением женщины и бравадой мужчины, во всю пытающемуся скрыться за довольно режущими обличительными фразами и показным благодушием.
Профессор провел глазами по геометрически выверенным линиями уложенной тротуарной плитки, которая во всю была покрыта грязно-белыми пятнами голубиного помета, в язвительности отмечая отсутствие какого-либо представителя растительного мира несмотря на обильно оставленные птицами удобрения. Как будто кто-то триммером прицельно скашивал любое проявление свободы за пределами смеси песка и гравия.

Как и во всей прокуратуре – бездушно, окаменело и с четкими линиями защиты и нападения. Это, место, несомненно, должно было принадлежать таким людям, как Аяз Шахин – величественной фигуре среди всех прокурорских мантий, которого подспудно уважал Омер за его выдержанность и умение существовать в рамках системы, соблюдая границы и умело выгадывая личную выгоду.

Вольнодумцу же по натуре, профессору это место было противопоказано.

В особенности, когда, несмотря на его горящие изнутри мышцы, зудевшими от желания метким ударом разукрасить широкую челюсть мужчины, Главный прокурор поедал глазами Кывылджим, оставляя Омера за воображаемой дверью им одним известных отношений.

Мышцы профессора ненамеренно пришли в движение, вместе с прокатившейся по лицу мимолетной гримасой истинного мужского злорадства, при воспоминании утреннего инцидента. Их словесный поединок в кабинете госпожи прокурора был ничем иным, как сражением двух самцов за доминирование на желанной территории. И каждый из них прекрасно осознавал, кто в этой дуэли вышел победителем.

Вот только мог ли себе позволить профессор такой выигрыш?

Омер махнул Атаман бею рукой, выдавливая из себя максимально приятную улыбку, и снова понуро опустил свои плечи, облокачивая подбородок на локти, вернулся в прежнее задумчивое состояние.

По широкому тротуару перед зданием, сковавшим всю его жизнь, спешили разно мастистые люди – женщины в платках и деловых костюмах, с кипой папок в руках, цокая каблуки в направлении своих автомобилей представительского класса; раздавленные решением в зале судебного заседания пара мужчин в почтенном возрасте, поддерживающих друг друга под руки; троица прокуроров, гогоча от демонстративных амбиций, в разговоре которых Омер уловил нелицеприятные отзывы об Эфе Альптекине.

Жизнь продолжала течь вокруг него. И только он один застыл с понурым сутулым видом, пока в его глазах отражался оранжевый свет от наконечника выкуриваемой сигареты, а нежный кашемир на теле впитывал удушливый табачный запах.

Заиндевел, кажется, не только он, но и его прежде холодный и въедливый разум.

Убийца оставлял подсказки, которые он сумел прочитать, а вот понять, или хотя бы сложить в единую систему – впервые стало для него недоступным.

Он уже, вероятно, около часа бессмысленно сновал внутри своих полушарий по шероховатости предположений, однако до сих пор ни единая догадка не удостоилась его пристального внимания или хотя бы пометки с ярлычком «принять к сведению».

А все из-за дьявольских событий, опутавших его со всех сторон, будто воздушная, но очень липкая субстанция паутины, подобно той, в которую он несколько раз попадал, когда имел счастье путешествовать по тропическим лесам Амазонии, пришвартовавшись в парусной регате в Икитосе в одной из беспрецедентных парусных регат, протяженностью около 7000 морских миль.
Никогда прежде он не чувствовал себя более свободным, среди контрфорсных корней сейб, разрезая захваченным ножом лианы, и ежесекундно отмахиваясь от назойливых насекомых, норовящих высосать из него всю кровь, а взамен наградить подобием малярии.

Теперь это казалось ему событиями многолетней давности, которые померкли перед новым витком паутины вины, обернувшей вокруг него Хэвес.

- Эй, Омер бей, не желаешь отведать свой любимый балык-экмек? – прямолинейным выстрелом, прорезал пространство вокруг него голос старика Атамана. – У меня как раз осталась парочка горячих!

Седой морщинистый, а вместе с тем загадочно улыбающийся старик воззрился на сидевшего уже как полчаса на ступенях мужчину, наконец сжалившись над его унылым видом. Он с беззаботным видом кинул еще несколько мелких кусков дурманяще ароматной булочки глупым сизым птицам, и, поставив тележку на дугообразный металлический тормоз, вальяжно направился к Омеру, держа в руках аппетитный сэндвич.

- Все-таки эти продавшие душу дьяволу служители закона тебя доконали, Омер бей? – сказал господин Атаман, поравнявшись с профессором.

Он, поскрипывая и покряхтывая неуклюже опустился на ступеньку рядом с мужчиной и протяну ему живительную еду в плотной крафтовой бумаге, от которой все еще поднимался прозрачный думок в воздух.

- Спасибо, Атаман бей, я, правда не хочу, - признательно ответил Омер, но все же отодвигая рукой предложенный кулек.

- Ну-у-у, - с чувством протянул старик, - где это видано, господин Унал и отказался от моего экмэка? Видно, дела у тебя совсем плохи, Омер бей. Неужели никак не можешь подобрать ключик к разгадке, а?

Атаман смотрел на Омера немигающим взглядом, так, будто считывал его насквозь. А до Омера долетали запахи жареной скумбрии и лука, заставляя нос изрядно морщиться, пока он продолжал бороться внутри с самим собой.

- Я тут стою вот целый день, наблюдаю за всеми вами, выходцами этой стеклянной крепости. И знаешь, что я тебе скажу? Гнусненький это народ, прокуроры и адвокатишки. У всех здесь, - он с намеком обвел взглядом ступени, ведущие в центральному входу, - свои секреты. Вечно встанут, громко спорят, а сами-то за пазухой припрятали нож какой, и готовы вонзить в спину при первой возможности. Я бы на твоем месте, держался подальше от этого места.

Омер слабо хмыкнул, смеряя взглядом старого прохиндея.
Как недалек был от истины старик, который и сам не упускал ни малейшей выгоды обернуть свою торговлю в прибыльное дельце.

- Если все будут так рассуждать, Атаман бей, кто же тогда будет наказывать виновных?

- Аллах, - решительно отрезал седой мужчина. – Разве может Господь оставить безнаказанным несправедливость? Всевышний Аллах сказал: «Если же кто-либо убьёт верующего преднамеренно, то возмездием ему будет Ад, в котором он пребудет вечно. Аллах разгневается на него, проклянёт его и приготовит ему великие мучения».

- Ну, Атаман бей, - Омер слегка придавил окурок о мраморный рисунок, а после, щелчком отправил его в урну, стоящую у подножия лестницы, и без того полной останков разрушающих табачных изделий. – Для того и создан мирской суд, чтобы исполнять волю Господа.

- А те ли исполняют, Омер бей? Коли у самих рыльце в пушку, могут ли судить неправые?

Вопрос этот так прямо и ясно обухом лег на плечи профессора, что он как-то резко повернулся в сторону сидящего сморщенного годами человека, пытаясь за лукавым взглядом пронзительных карих глаз, отливающих ядреным заревом заката, прочитать нечто большее, что мог знать господин Атаман. Прощальные полоски уходящего за горизонт солнца разлеглись вместе с вместе с серыми минеральными включениями на мертвецки бледном мраморе, и Омер вгляделся в этот рисунок, напоминая себе о том, что не каждая линия судьбы обязана быть прямой и черно-белой, как и справедливость, которую он так рьяно воспитывал в себе с самого детства.

Чувство, которое вынудила его стать тем, кем в итоге он оказался.

- Неправый судит неправого, - машинально повторил Омер. – В этом вся сила власти, Атаман бей. Как же ты видишь наказание, бей эфенди?

- Известно как. Расплата перед Господом неминуема – болезнь ли это, или смерть близкого – вечные мучения на этом свете, Омер бей. Решетка ведь не только железной бывает.

И вновь настороженный взгляд профессора вонзился в испещрённое рытвинами лицо Атаман бея. Именно в такую септическую решетку болезни была закована его мать, которую безуспешно, но все же пытался спасти отец. Совместно с Ильханом Сакиджи, талантливым онкологом, создав первую из турецких лабораторий, в то время незаконных. Будучи уверенным, что инновационные исследования на базе специфических технологий с применением конспиративных разработок немецких профессоров, помогут если не спасти, то облегчить конец жизни Гюлер Унал. Но чуда не случилось, а потом и вовсе, поставило под удар само существование двух дружественных семей, сплетая их в огромный клубок запутанных личных и должностных связей, из которого выбраться – было подобно разрыву контракта, выданного на небесах.

Именно это с ним и произошло – контракт с Богом был разорван прямо посередине, а контракт с дьяволом – подписан. И не только с ним. Брат, друг, та ледяная статуя женщины, что так часто вскидывала своими уложенными у лучших стилистов страны волосами, с широких экранов, вещая об очередном медицинском прорыве. Все оказались там, где четверо молодых людей, еще не искалеченных жизнью, не допускали даже мысли оказаться. А в итоге – каждый из них выбрал разные дороги, в какой-то момент оказавшись на перепутье. И теперь возмездие Господа – было неминуемым, необратимым, как правильно говорил это старец, начавшись для него пять лет назад.

Вспотевшие ладони Омера опустились на стылый монументальный камень, отдающий узором его жизненного пути – сквозь иссиня бледную поверхность, затоптанную множеством чужих судеб, сероватые ломаные линии спускались по ступеням к самому подножию.

- Как хорошо ты сказал, господин Атаман, - заметил Омер, но остановился, не желая продолжать тему. – Как идет твоя торговля?

- Э, брат Омер. Все в гору, все для Аллаха. Тем более ты здесь, а значит удача мне благоволит.

- При чем же я тут, Атаман бей? – немного рассмеялся Омер. – Твои руки и ноги кормят тебя, да твои усердия.

- Ну, Омер бей, как бы не так. Хороши ли мои чуреки, а? – и мужчина хлопнул себя практически по костям на животе, торчащим из-под черного трикотажного кардигана – выцветшего и застиранного. – Хороши, не отвечай, сам знаю. Вот и той красивой госпоже они понравились, так ведь? Той, что ты приносишь кофе из соседней кофейни. Кстати, дурят они там по страшному, Аллах прости. Разве может кофе 150 лир стоить? Грабеж, Омер бей, истинный грабеж устраивают их хозяева, а вы и рады на них стараться. А госпожа эта, и правда, красива.

- Красива? – улыбнулся профессор.

- Не о той красоте ты подумал, брат Омер. У нее свет внутри, вот здесь – и Атаман протянув руку к Омеру, ткнул его пальцем прямо в грудь, где-то между ребер. – Ты стоял здесь с ней, а я видел, как она на тебя смотрит. У нее внутри пламя, Омер бей. И у тебя пламя. Да только не место здесь это пламя выпускать. Все эти законные беззаконники его огнетушителями потушат, да пепел по ветру пустят, прямо на этой площади. А пламя такое беречь надо, бей эфенди, нынче такое дорого стоит, да как алмаз – разве сыщешь?

Пламя...

Профессор вновь сомкнул пальцы рук, оставляя их на коленях, и прислушался, как внутри него мгновенно наступил полный штиль, оставляя замирать даже сердечную мышцу.

Кывылджим и пламя.

Впереди на прямоугольниках плитки, клевали зерна кукурузы несколько голубей, на удивление, не споря друг с другом за право съесть больше зерен, а черный кот с ленивой ухмылкой разлегся на узкой полозке бордюра, сытый и безмятежно взирающий на готовый ужин перед ним. Холеная черная шерстка лоснилась под последними теплыми лучами, и кот, зевнув, открыл Омеру свою пасть без двух передних клыков, прищурив один желтый глаз, как будто коварно подмигивая профессору.

Мол, «смотри, я свободен даже выбирать себе ужин, а сможешь ли так ты»?

Он не мог.

Омер разорвал кольцо из рук и запустил руки в голову, взъерошивая волосы.

Кывыллджим.

Женщина, которая перевернула с ног на голову все его существование. До встречи с ней оно было простым и понятным, и даже смиренным. А теперь – наполнило его неощутимым прежде вожделением к жизни во всех ее красках, обостренным чувством заботы, в желании вылечить все ее многочисленные раны, и неспособностью ясно мыслить от желания ощущать ее постоянно каждым миллиметром своего тела.

Как паранойя.

Именно так, паранойя. Которая ежедневно начинала и заканчивала его сумбурные, полные трагических событий дни.
А вместе с этим наваждением в жизнь Омера вошло и новое понимание, усиленное досадой и глубоким разочарованием в самом себе - чувства к Кывылджим не шли ни в какое сравнение с тем, что он когда-то испытывал к собственной жене. Как будто, юношеская влюбленность, переросшая в добросердечную зависимость, показалось ему такой незначительной против зрелого сложного чувства, росшего внутри него с каждым днем.
Но это знанием никак не прибавляло ему силы. Наоборот, заставляло и без того усиленное чувство вины, обрастать новыми ветвистыми отростками - перед умершей женой, за возможность снова испытать что-либо подобное, так и не поставив точку в ее гибели; перед Геркем – за свое скотское отношение к девушке, у которой зависимость от профессора множилась с каждым днем; перед сыном – который и вовсе был не готов к подобным переменам в жизни отца; а теперь и к Хэвес, оказавшейся единственным понимающим в его жизни человеком, рану которой он был не в состоянии залатать, в точности как и вину перед Фатихом, который мог бы стать не менее любимым его ребенком.

И все посреди сумасшествия, которым окружил его ублюдок, желающий с ним личного разговора и методично уничтожавший юных ни в чем неповинных созданий. Лишь только с целью переросших в болезненный психоз амбивалентных амбиций.

Господин Атаман по-отечески коснулся старческой рукой по его спине, похлопывая его и возвращая обратно в реальность.

- Ты, Омер бей, помни – «то, что миновало, не должно было с тобой случиться, а то, что случилось с тобой, не должно было тебя миновать. И знай, что нет победы без терпения, находки без потери, облегчения без трудностей». Так ведь?

И он в точности, как до этого делал его черный пушистый дружок, вернувшийся вместе с ним ко Дворцу правосудия и неизменно сопровождающий его вот уже десять лет, прищурился одним лукавым глазом вместе с загадочной улыбкой на лице, подмигивая недоуменному Омеру вторым.

Как раз в тот момент, когда вишневый ситроен поравнялся с акведуком, опоясывающим парковку прокуратуры.

- Ты посиди еще, подумай, а мне пора домой, моя госпожа заждалась, - добавил Атаман, глядя, как женщину внутри черного салона проклинающе сжимает кожаный руль. Что-то, а зрение у него до сих пор оставалось отменным – и в глазах, и в сердце.

Пожилой мужчина с кряхтением вернул себе вертикальное положение, покидывая беглый, но внимательный взгляд в сторону, куда, кажется, совсем не смотрел профессор, обуреваемый множеством чувств. И направился в сторону своей уже готовой к отбытию тележки, пока госпожа прокурор во все глаза рассматривала будто бы призрака, продолжающего попирать своим понурым телом мраморные ступени Дворца правосудия, словно подножие Олимпа.

Солнце краем своей головы ласкало горизонт, в сиренево-розовых перистых облаках находя успокоение, пока колеса тележки брата Атамана подпрыгивали со скрипом по колдобинам, образовавшихся в плитке на правосудной площади. Его начищенные до блеска спицы в дисках поймали один из первых отблесков зажигающихся фонарей, посылая отражение прямо на подернутую сединой голову профессора, на плечи которого в эти минуту, под заботливым несмелым прикосновением, плавно опускалась кожаная коричневая крутка.

__________________

21:05 по местному времени
Kriminal Polis Laboratuvarı Müdürlüğü, Аднан Мендерес Ватан

- Нурсема?

Умут остановился как вкопанный, совершенно по-дурацки, удерживая в руках горшок с небольшой салатовой шевелюрой, торчащей из земли, и нелепо уставился на ухмыляющуюся девушку, сдерживающую натиск дверного полотна собственными плечами.

Две минуты назад, когда он получил от нее сообщение, он испытал целый каскад ни с чем не сравнимых эмоций – от щенячьего восторга с полным ощущением общих воспоминаний до колотящейся от трепета сердечной мышцы. Пока он летел вниз по ступеням, чувствуя, как пылают его щеки, на ходу лавируя с горшком на лестничных маршах, Умут, кажется, успел передумать все возможные варианты своей помощи своей подруге детства. Но точно никак не ожидал увидеть такой превеселой картинки.

Весь его вид был настолько потерянным и обескураженным, что Нурсема, несмотря на тяжесть на своей спине, лукаво улыбнулась, издав небольшой шелковистый смешок. Прямо как тогда, в детстве, бархатные раскосые омуты девчушки против широкие круглых зениц мальчонки, в немом договоре, который они заключили на крови. Только теперь в щекотливой ситуации находилась Шахерезада, а Синдбад просто обязан был стать ее спасителем.

- Это мне? – продолжая усмехаться, Нурсема кивнула в сторону фикуса, удерживаемого Умутом.

- Д..да, - пробормотал Умут, оставаясь истуканом.

Куда-то в миг потерялась его последняя решительность, коей и так было мало. Убежала от него и зрелость, превращая его в того же высокого рослого парнишку, всегда благоговейно смотрящего на маленькую девочку – младше, но кажется, гораздо рассудительнее, не по годам мудрую и преданную.

Он просто стоял олухом, ожидая, видимо, невидимого толчка с неба, наблюдая, как белая дверь покоится на сутулых плечах девушки, как на исполинском горбу. А вокруг над ним насмехались белые стены коридора лабораторий, пропитанные душком антисептиков и реагентов, против благовония романтики, которая витала над Умутом, так и застывшим с поднятыми вверх бровями в недоумении.

- Эээ, - начала Нурсема снова. – Не поможешь мне? Кажется, дверь на меня немного в обиде.

- К..конечно!

Мужчина опомнился в один короткий миг. Оглядевшись по сторонам, он заботливо поставил горшок с растением на пол, и в секунду оказался возле стройной девушки, принимая ее удар на себя, выставив руки и подхватывая дверь. В это же мгновение в нос ему ударил достаточно резкий запах химических веществ, который повсюду сопровождал молодую женщину, плотно въедаясь ей даже под смуглую кожу. Но момент соприкосновения прошлого и будущего был настолько силен в своей мощи, что Умута нисколько не позабавил и уж точно не напряг этот аромат – шлейф места, которое они оба уже давно считали своим вторым домом.

Теперь и сам оказавшись в ловушке злополучной двери, Умут с застывшим вопросом в глазах воззрился на Нурсему, застывая в молчаливом испытании воспоминаний. Нарушить возникшую паузу было выше его мужских сил, и поэтому он просто смотрел и смотрел на улыбающуюся женщину, пока его ноги медленно подкашивались от этого мягкого взгляда, а сам он плавился как процессор без термопасты.

Они так и мялись, смотря на свое давнее ожившее прошлое, робея и кусая губы, которые дергались от желания сказать хоть что-то, пока мозг настырно отказывался работать.

- В прошлый раз ты вроде говорил, что можешь починить мне эти петли? – робко спросила Нурсема, поглядывая на Умута в привычной манере: опустив набок голову и выглядывая из-под длинных темных ресниц.

- Конечно, конечно, - подхватил ее речь Умут, внутренне радуясь, что ему не придется сейчас искать объяснение ее сообщению. – У тебя есть что-то наподобие отвертки?

- Думаю, найду, - откликнулась Нурсема, улыбаясь. – В моем кабинете можно найти все, что угодно. Ты разве не знал? Кстати, ты сегодня необычно выглядишь...

Женщина развернулась в сторону кабинета, пряча свои приподнятые уголки губ и смущенно подергивающиеся веки, и проследовала к столу с монитором в центре, открывая ящик.

- Необычно?

- Да, - утвердительно кивнула она, разглядывая содержимое ящика и перебирая его внутри. – Пиджак и поло...Обычно ты носишь толстовки. Это твой друг профессор так на тебя повлиял?

И снова улыбка, которая спряталась в тот момент, когда Нурсема наклонилась совсем близко к пластиковому ящику, подыскивая прямую отвертку.

Если бы кто-то сказал ей еще несколько минут назад, что она будет флиртовать, она бы ужаснулась в лицо этому человеку, издавая сбитые с толку ноты голоса. А сейчас она вообще переставала понимать собственную голову, которая вместе с ее губами и языком явно состояли в заговоре против здравого смысла.

Это была не она. Не та Нурсема, которую Пембе ханым дрессировала не хуже льва на арене цирка. Не та, которая старалась быть всем податливой и послушной. Удобной. Да, именно удобной.

Почему же сейчас возле этого стола с его белой матовой поверхностью стояла ироничная и немного растерянная девушка, до боли желающая, чтобы именно Синдбад починил эти чертовы приспособления на двери?

- Да нет, - усмехнулся Умут. – Омер...Омер тут не при чем. Ну то есть, конечно, - поспешил добавить он, - я иногда беру с него пример, но это не тот случай. На самом деле, я не люблю все эти официальные вещи. Да и кому нужен мой пиджак, если я целыми днями сижу в темноте как самый настоящий крот. Разве что Эйнштейну?

Умут остановился, все еще придерживая руками двери и замолчал, понимая, что продолжает трындеть без остановки в очевидном волнении.

- Думаю, Эйнштейн – точно оценит, ведь ему самому такое умение не под силу, - рассмеялась Нурсема. – Держи.

Она уже успела подойти к Умуту обратно и в данную минуту протягивала ему инструмент с желто-черной ручкой, предварительно развернув острый край в свою сторону. Такова уж была ее привычка – всегда быть вежливой и правильной. Но сейчас это направленное заточенное лезвие будто бы олицетворяло другой смысл, являя собой какой-то странный решающий выбор между острым жалом своей матери и округлой мягкости ручки, смотрящей на Умута.

- Надеюсь, это поможет, - добавила она.

- Должно.

Умут ухватился за отвертку, старательно отводя глаза от милой смуглянки, довольствуясь лишь тем, что аромат лабораторных исследований единовременно испарился, словно по мановению волшебной палочки, уступив место отчетливым ноткам жасмина, отчего сходство с диснеевской принцессой, или с той самой жгучей сказочницей стало еще заметнее.

Каждый из них старательно пытался сделать вид, что они, как и прежде коллеги, усердно подыскивая нужные слова, чтобы хоть как-то скрасить неловкое хождение по острию бритвы прошлого. Но на лицах больше всего получались лишь кратковременные, играющие в прятки, скромные улыбки.

Мужчина упер дверное полотно в плечо, аккуратно подсаживая его обратно на петли, и подхватил болт, грозящий вот-вот выпасть на скользкую кафельную плитку, ловко вворачивая ее поданной ему отверткой. Стараться в эту минуту не выглядеть совершенным остолопом, выпрямляя залихватски плечи и намеренно орудуя инструментом так, словно это был сам жезл громовержца, было, наверное, самой большой задачей. Ибо все остальные мысли, с которыми он полчаса назад зависал перед экранами монитора, исследуя каждый миллиметр записи камер – неожиданно улетучились.

В этой наступившей минутной тишине, пока скрипучий звук болта и проворачивающейся во вспотевшей ладони Умута отвертки были единственными звуками в белых стенах, царило какое-то сладостное и ностальгическое напряжение. Не было в нем ни сожаления, ни печали, лишь пронесенная годами нежность, так предопределенно вступившая вместе с молодой женщиной однажды ступившей на ступени Криминалистической лаборатории.

Наконец, дверь оказалась ровно на своем месте, и Умут облегченно вздохнул от своей выполненной работы, спиной чувствуя на себе внимательный взгляд молодой женщины. Каждая дверь в этом крыле лаборатории была одинаковой, но одна для мужчины с недавних пор выделялась особенно красочно. Если бы сейчас рядом находился Омер, он бы точно многозначительно поднял брови и ретировался в сторону. А если бы рядом находилась его мать – не исключено, что вокруг раздались бы охи и ахи, усиливая лабораторное эхо, и вторя его выписывающей параболу на оси координат душе.

- Готово, Нурсема, - гордо, как тогда, когда он привел ее с закрытыми глазами оценить его дом из ковров и листов картона, сказал Умут.

Он обернулся, все еще ощущая на себе ее участливый взгляд, и просиял так, будто ему только что сообщили о выигрыше на несколько миллионов лир. Хотя, в какое сравнение могли идти деньги, когда перед ним стояла хрупкая, как маленькая статуэтка женщина, накручивая себе на пальцы темные тяжелые пряди из конского хвоста, а глаза ее горели не мятежом, а принятием. Абсолютным принятием.

- Спасибо, Умут, - отозвалась женщина и снова замялась, подыскивая необходимое слово.

Эта немота между ними была какой-то приятной. Такой, что не требовала участия, но одновременно царапала внутри нежными коготочками, заставляя их обоих перебирать пальцами и переминаться с ноги на ногу.

Мужчина спохватился первым. Он почти боком продвинулся вдоль Нурсемы, наклоняясь к уставшему ждать его замысловатому горшку с фикусом, и тактично протянул его красе криминалистики, едва уловимо пожимая плечами.

- Ты в прошлый раз говорила, что нашему старичку на подоконнике стало дурно от мужского общества, - начал он, чувствуя себя одновременно сентиментальным идиотом и глупым криминалистом. – Вот, я решил, что лучшее, что можно сделать – подарить жизнь его потомку в заботливых женских руках.

- Это так мило, Умут! – просияла девушка, принимая у него подарок. – Да еще и в горшке, напоминающим...?

- Вообще, это должен был быть микроскоп, но...

- Я заметила, - участливо в согласии покачала головой Нурсема, бросая еще один невесомый взгляд на мужчину исподлобья и тут же опуская глаза на цветок. – Нет, правда, почти похоже...на микроскоп.

Они оба одновременно рассмеялись и звук их голосов раскатился по длинному коридору, отскакивая от покрашенных стен, ударяясь о стеклянные двери в лабораторию экспертиз, и прокатившись мячиком обратно, снова остановился между ними.

- Я собиралась пойти перекусить, - теперь за начало разговора взялась молодая женщина, проникая в свой кабинет и выбирая место, где цветку в ее руках было самое место.

Окинув взглядом все возможные полки и даже столы, она, пару мгновений подумав, просто ради приличия, водрузила горшок рядом с лазерным микроскопом, в самом центре, не забыв при этом отметить у себя в голове, что свет от узкого окна, расположенного вверху комнаты долетит именно до этого места.
Умут до сих пор оставался в открытых дверях, наблюдая, как Нурсема пластично передвигается по своей микроскопической обители – так, как будто она являлась незаменимой ее частью, и убери ее – лаборатория из живой превратится в мертвую и глупую одновременно.

– Кажется, я погрузилась в работу над делом так, что забыла о времени, - взволнованно начала она, поправляя горшок таким образом, чтобы он непременно смотрелся самым выигрышным образом. – Кстати, я провела анализ материи, что остался на стене внутри башни. Судя по нему, ткань костюмная – с серой прокраской. Вполне вероятно, что на камерах стоит поискать человека в костюме, или хотя бы пиджаке.

Мужчина нахмурился, выныривая из своих чудесных созерцаний, хотя ему и сильно этого не хотелось. Он немного выпрямился, отрываясь от косяка, на который облокачивался, и сделал шаг внутрь кабинета, притворяя за собой дверь. Все же осторожность в этих стенах была решающим фактором.

— Это весьма сужает выбор, - заметил он. – Но на последних кадрах, когда девушка уже направлялась в сторону башни, я не заметил никого в такой одежде.

- Это странно...Или же убийца мог накинуть пиджак позже? – внезапной догадкой в загоревшихся искрой глазах, отметила Нурсема. – Ведь могло же быть такое, Умут?

- Честно говоря, я не знаю, что и думать. Я целый день провел в изучении записей и сравнении лиц с работниками комплекса, но пока для меня многое осталось загадкой.

- Еще, я запросила у TÜBİTAK Marmara Research Cente карты почвенного покрова, - продолжила женщина, - но почти уверена, что земля из Силиври, в точности, как и оставленный цветок. Нужно попробовать сделать кросс-проверку, прошерстить аккаунт Зейнеп в сети и в той группе, что связывало ее с этой местностью. Что интересно, вся подошва туфель, - девушка кивнула в сторону экземпляра улик, которые, как и прежде, стояли на столе, - абсолютна чистая и новая. И только один каблук в этой грязи. Знаешь, у меня родилась теория – что, если убийца, мог нести туфли в руках, и одна из них случайным образом выпала? Ну ведь может быть такое?

Женщина впервые за сегодняшний разговор подняла свои ошеломительные глаза, в которых полыхало пламя увлеченности, и прямо посмотрела на Умута.

Все же обсуждать с ним одно дело, разделять свое воодушевление с человеком, который тоже в какой-то степени жаждал разгадок и боролся с несправедливостью и жестокостью в этом мире – было ни с чем не сравнимыми ощущениями. Точно одна родная душа встречала другую, а мир вокруг переставал существовать, сужая момент до мельчайших эмоций на лице, до поиска ответов, до непринужденного смеха над одними шутками, до этих переработок в собственных лабораториях, до стаканчика прогорклого кофе и сэндвича, от которого на нёбе появлялась оскомина...

- Я не знаю, Нурсема, - улыбнулся Умут, плененный ее глазами похлеще любого гипноза. – Все может быть. Ты, кажется, говорила что-то о том, как хотела кушать? Пойдем, я угощу тебя кофе в своей лаборатории, тот, что стоит внизу – редкостная пакость. Правда, - замялся он, - у меня ничего из сэндвичей, но я могу сбегать за семитами. Теми, что на углу продает Аббас бей.

Он подался вперед, неуклюже, как и всегда, задев права предназначенный для отправки по этажам столик с пробирками, которые тут же тихо зазвенели, будто поддразнивая их общую нерешительность.

Слова и любые рассуждения никак не шли в его голову. Не получалось. Точно он разом растерял все свои интеллектуальные способности, которые бродили в эйфории того самого маленького девятилетнего мальчишки, висящего меж двух стволов и молящего только о том, чтобы девочка не посчитала его никуда негодным.

- Не нужно семитов, Умут. Сэндвич - вполне сносная еда, я к ней уже, кажется, привыкла. Пойдем?

Она кивнула мужчине в сторону выхода и, еще раз взглянув за цветок, который стал насыщенным зеленым пятном среди белизны и единства прозрачных и металлических красок, поспешила прочь из лаборатории. Пока цветок гордо расправлял свои листочки, с вожделением готовясь прочно обосноваться в этом кабинете наравне с хозяйкой.

На самом деле, такая дружба еще никому не вредила – две живые души, корпящие над мертвыми останками. А может быть, была даже посильнее обычных человеческих связей. Сложнее всего предавать того, кто от тебя зависим беспрекословно.

Дверь на этот раз захлопнулась как ни в чем не бывало и, закрывая ее, Нурсема снова спрятала пляшущие в шаловливом танце уголки губ, низко наклоняя голову. Умут так и стоял позади нее, пряча руки в карманах, то опускаясь, то приподнимаясь на пятки своих кроссовок словно подросток, который в свои тридцать с хвостиком снова ощущает себя не в своей тарелке с такой умудренной и весьма серьезной барышней рядом.

Они так и двинулись – гуськом друг за другом, минуя входные двери в отсек химических лабораторий, вдоль стен с зеленой покраской до середины, чувствуя где-то внутри трепыхание неловкости, и ароматы друг друга – одна запах сигарет и кофе, и чего-то еще, кажется, сладкого, может даже зефирок, а второй – стойкий жасмин и доброты, шлейфом исходящий от утонченной криминалистки.

Шаги обоих были почти невесомыми, тихими, такими, что их даже не заметил молодой Аяз, снова дежуривший на посту, и внимающий едва ли не в стельку пьяному темноволосому человеку, стоящему прямо перед стеклом. Тот пламенно жестикулировал, выплескивая недовольство правилами лаборатории, оставляя на стекле липкие отпечатки своего несвежего дыхания, и слегка пошатывался из стороны в сторону, осоловело окидывая пространство до турникета и обратно.

Зычный моложавый голос прорезал сумрачную тишину почти больничных стен лаборатории, когда молодое тело выкрикнуло:

- А я тебе говорю, пропусти! Если бы только мой ненаглядная маменька знала, какие тупоголовые мужланы работают в этой богадельне, тебе бы не поздоровилось! Это я тебе как наследник империи Асуде ханым говорю!

- Бей эфенди, не положено, - спокойно продолжал отвечать Аяз, приподнимаясь с кресла и демонстрируя особенно внушительный вид перед низкорослым мужчиной с кучерявыми волосами.

- Это как это не положено?! - не унимался молодой мужчина. - Да знаешь ли ты, кто у меня здесь?! ЛЮ - БОВЬ! НЕ – ВЕС - ТА! Я прилетел к ней на этих самых крыльях, что растут у меня за спиной! На-ка, полюбуйся!

И в попытке продемонстрировать приспособления для полета, он совершил полоборота вокруг своей оси, вздергивая руками в воздухе в стремлении спасти себя от падения и зацепиться, по всей очевидности, зубами за воздух, ибо иного поручня вокруг мужчины не было.

- Там ничего нет, - стараясь не заржать в голос, ответил Аяз, отправляя глаза в потолок и уже разминая плечи в приближающейся кровавой развязке.

- Как это нет?! Как это, нет?! Ты ослеп, юнец! У меня чертовски чешется спина, а значит крылышки-то растут, понимаешь, растут! Это все от любви, от счастья! От моей Нурсемы!

- Бей эфенди, давайте я вызову Вам такси, просто скажите мне адрес. Госпожи Шахин нет на месте.

- И он опять все туда же! Знаешь, кто ты? ТЫ - УБИЙЦА ЧУВСТВ! Моя свадьба не состоится по твоей жестокости!

- Ваша свадьба, бей эфенди, не состоится, потому что Вы – пьяны, - процедил Аяз, у которого терпения оставалось ровно на том волоске, на котором сейчас повис небольшой паук в его каморке за стеклом.

- Что ты там бормочешь, жесоко..-жестокосере-жестокосердечный мужлан?! О, где же ты моя, Нурсемааааа..., - пропевая последние буквы, Фираз обратился в сторону рамки металлодетектора, пытаясь разглядеть в приглушенном свете смутные очертания знакомых черт. – Нурсема?!

- ФИРАЗ!

Женщина, которая в этот момент поравнялась с лестницей, чтобы начать по ней восхождение, остановилась так резко, что идущий следом Умут буквально впечатался в ее спину, и инстинктивно схватил девушку за талию своими дрожащими руками, удерживая ее от падения.

В остолбенелом кадре Нурсема распахнула и без того большие глаза настолько сильно, бегая зрачками между Аязом и Фиразом, и совершенно не обращая внимания, что продолжает стоять в обнимку с Умутом, брови которого свелись к переносице.
Где-то на заднем плане, женщина выхватила Аяза, который уже вышел из стеклянного убежища и сейчас стоял, уперев ноги в пол и держа руки наготове, пока она сама приросла к видавшему лучшую жизнь линолеуму, сильно пытаясь сейчас не рухнуть в обморок от стыда и неловкости.

- О, моя любимая Нурсема! – полностью разворачиваясь в ее сторону и натыкаясь на толстый металлический поручень вертушки, начал Фираз. – Ты вскрикнула так, будто не рада лицезреть своего будущего муженька! А я-то спешил! Спешил сюда, чтобы увидеть мою знойную красавицу! И пусть даже ты сейчас в объятиях этого неудачника, я все равно с каждым днем люблю тебя все больше и больше, моя сутулая кримил...кримини...Нурсема!

Пока Фираз выкрикивал свои последние слова, женщина почувствовала, как отпустили ее талию руки Умута, и следом ощутила на своей голой шее, жаркий выдох мужчины, и его негромкий рычащий звук.
Это было позором. Ее личным провалом. Провалом ее чувств, провалом ее как женщины, провалом ее семьи и принятых решений. Если семья все еще существовала, а решения вообще принимались.

- Эй, эй, тормозни, дружище! - услышала она позади себя непривычно твердый голос Умута.

Нурсема на несколько секунд прикрыла дрожащие веки, сжимая пальцы так, что ощутила их хруст. Она тут же развернулась в сторону Умута с немым вопросом в глазах, выражая то ли мольбу, то ли панику, и приоткрыла рот, чтобы сказать хоть что-то, но осеклась от нерешительности – настолько поразила ее перемена во взгляде мужчины. Светло-карие глаза налились темнотой южной бури, а широкие брови легли в ровную линию, придавая взгляду суровости.

То, что сейчас здесь происходило не было похоже на приятное завершение вечера. И вряд ли, могло им теперь стать.

- Ты это мне? – изумился Фираз.

Он облокотился на собственный локоть, устанавливая его на металлический столб проходного устройства и с презрением окинул Умута насмешливым взглядом. Так, как будто Умут и вовсе не заслуживал его внимания.

- Тебе, - твердо заявил Умут.

Если бы он пару недель назад не стал свидетелем слез Нурсемы, если бы не чувствовал сейчас, как дрожит женщина рядом, если бы не получил ее сообщение с таким знакомым ему обращением, может быть, он сейчас не был бы столь уверенным в своих силах. Но все эти «если» уже произошли в его жизни, а потому он медленно отодвинул золотой ум криминалистики за свою спину, невзирая на ее обмякшее состояние, и всецело обратил свое внимание на качающегося молодого мужчину перед ним.

- Кто это, любовь моя, Нурсема? – пьяно усмехнулся Фираз, указывая на Умута пальцем. – Что это за сторожевой пес, который лапает мою невесту, когда ему заблагорассудиться?! Видели бы тебя, моя горбатая невеста, наши госпожи! А говорили – вот она – невинна и скромна, будто сама Наташа Ростова!

Скрежет зубов Умута вряд ли не услышал даже Аяз стоящий на приличном расстоянии. Кулаки мужчины стремительно сжались еще сильнее, зависая где-то на уровне бедер, в том самом состоянии, когда спусковой крючок приведен в боевую готовность.
И совершенно не важно было, что перед ним стоял названный племянник его друга. Сейчас взгляд Умута был локализован на пьяном, пышущем пустословной амбициозностью молодом мужчине, как на красной тряпке для быка, участвующего в корриде.

Там, где его родители и он сам лезли из кожи вон, чтобы занять свое место под солнцем, там, где он изо всех сил старался стать тем самым состоятельным мужчиной, чтобы выросшая среди гувернанток и огромных плантаций имений Нурсема обратила на простого программиста внимание, там, где ездящая на автобусе Элиф оказалась жертвой зверского теракта – другим доставалось все на фарфоровом блюдце с голубой каемкой. И абсолютно не ценилось.

Умут подался вперед, оставляя оцепеневшую Нурсему позади, и вплотную подошел к молодому мужчине, не замечая, что молодой Аяз, на заднем плане, сделал шаг в их сторону.
Пока дежуривший офицер на подкорку записывал очередную информацию и происшествие в чрезвычайно популярной лаборатории, между Умутом И Фиразом оставалось лишь одно препятствие – холодная, толстая сталь вертушки, в которой отражались блеклые люминесцентные лампочки, давно намекающие господину Памуку о своем старости, ровно каким был сам начальник всех криминалистов.

- Сторожевой пес, говоришь? – усмехнулся в лицо Фиразу Умут.

Густая тишина мгновенно окутала его слова каким-то звонким эхом, усиливая их томное зловещее звучание. Однако и это не сказало молодому мужчине, в снисходительном взгляде с поволокой оценить степень накала стоящего перед ним цифрового эксперта. Лицо Умута приобрело суровое выражение, глаза остекленели, губы подергивались, выражая не то тошнотворные проявления, не то яростные начала.

- Ну а кто ты, дружок? Промышляешь объедками по ночам среди вонючих коридоров? - заржал Фираз. – Неужели думаешь, что эта маменькина протеже однажды выберет жизнь в компьютерном алькове против огромной спальни с видом на пролив? - его указательный палец лег ровно на лацкан пиджака Умута, мягко оставляя на нем точки в ритм своих неспешных слов. – Мой тебе совет, дружище, выбери красотку с фамилией попроще. Эта курочка обещана ее маменькой мне.

Словно ставя жирную точку в таком непродолжительном общении, Фираз оставил на нагрудном кармане пиджака Умута легкий щелбан, снова возвращая себе прежнее полувертикальное положение – пошатываясь и корча умильные рожицы в сторону побледневшей как саван Нурсеме.

Даже рассеянный сумрак не мог сейчас спасти смуглую кожу от мертвецкой бледности, больше подходящую для тех, чьи образцы тканей лежали у нее в кабинете. Но кровь от разворачивающейся картины и предчувствия окончательного падения в глазах матери и мужчин, стоящих перед ней, плавно перетекала от пылающего ознобом лица к белым лоферам, утяжеляя, как оковами, ее ноги. А ведь именно ногам стоило в эту минуту сдвинуть ее вперед, предвосхищая то, что произошло в следующее мгновение.

Нурсема стиснула глаза как раз в тот момент, когда Умут одним движением, схватив за ворот розовой накрахмаленной рубашки, Фираза со стиснутыми зубами перескочил через турникет, ведомый, судя по всему, давно копившейся внутри яростью. На мужчину, который заочно перешел черту его мужского понимания.

Продолжая удерживать Фираза в своих туго сцепленных кулаках, чувствуя, как опешил молодой мужчина, вытаращивая на него круглые глаза, он со всей силы впечатал его прямо в зеленую краску стены, как раз возле с легкой ухмылкой наблюдающего за ними Аяза.

Адреналин и тестостерон жужжал в висках, как неотлаженный масс-спектрометр, пока он подставил свой локоть прямо к зобу молодого мужчины, создавая прямую угрозу его существованию в стенах этой лаборатории. Ибо круглые камеры, будто по иронии судьбы, направленные в центр происходящих событий, немым оком записывали все происходящее, дублируя на черно-белом экране за стеклом угрожающую картинку. Прямо возле открытого учебника по криминалистике. Там, где на телефоне молодого сержанта высвечивалось имя «Пембе Шахин».

- Придержи свой язык, чертов шут! - процедил Умут, выпуская почти пар из ноздрей, где-то близко возле лица Фираза.

- А не то что? – все еще не веря в приближающуюся судьбу, во все зубы пьяно улыбнулся Фираз. – Укусишь меня за свою хозяйку? О, Нурсема, каков твой верный страж, сражаться так сражаться!

Легкий, но предупредительный толчок ребер ладоней Фираза о вздымающуюся грудь мужчины напротив, заставил Умута сузить глаза от кровавого предвкушения. Его, большого пацифиста, который даже в драчливом детстве привык решать вопросы не кулаками, а диалогами.

Слова в этой музыкальной тишине одной застывшей ноты больше были не нужны.

Ухватившись в ответ за лацканы пиджака Умута, Фираз с ехидной улыбкой, все еще державшейся на его лице как приклеенной, ловко, даже для пьяного человека, со всей силы толкнул расставившего ноги мужчину в сторону от себя, рывком расцепляя свои пальцы. Как будто он только что сбросил с себя надоевшее ему насекомое.

Спина Умута, оторопевшего от таких резких проявлений, врезалась в твердую опору рамки металлодетектора, отчего последний усиленно заверещал, разряжая темное пространство яркими зелеными и красными огнями одновременно. Складки на лбу программиста превратились в глубокие борозды, когда резкая боль между лопаток напомнила ему о черных от золы руках, с остервенением разгребающих металлические обломки на площади Таксим.

И тут же, перед его взглядом, он увидел пролетающий, весьма, весомый, но вряд ли четкий кулак своего противника, летящего в его сторону. Следуя скорее инстинктам, чем логике, Умут судорожно дернулся в сторону, оставляя в нескольких сантиметрах от своей щеки просвистевшую реальную угрозу.

- ФИРАЗ! – дернулась Нурсема в их сторону.

Нурсема рванулась вперёд, но ноги будто вросли в пол — годы дрессировки матерью сработали лучше наручников. И тут же встретилась с пригвоздившим ее железобетонным взглядом Умута, так и оставаясь – на полпути с занесенной ногой вниз по последним двум ступеням перед всеобщим моральным падением.
Не дожидаясь дальнейшего выпада соперника, с рыком, какой прежде он никогда за собой не замечал, сжимая кулак так сильно, как никогда раньше, Умут со всего размаху, не разбирая направления, опустил его в сторону лица Фираза, чувствуя, как хрустнула челюсть злорадного молодого мужчины под его пальцами, одновременно с мстительным проклятием, полетевшим в его адрес.

Он даже сам остановился, в замедленном статичном кадре, рассматривая свою руку, только что нанесшую ощутимый болезненный удар противнику. Пока молодой Аяз, разминая затекшие пальцы, расставляя ноги, все еще продолжал наблюдать за разворачивающейся картиной, давая возможность мужчинам проявить себя.

Уж он-то точно знал, какого это – драться за женщину, да еще за такую красотку, коей была госпожа Шахин.

Металлодетектор продолжал вопить как ужаленный, а Фираз, сплевывал на пол первые следы ночного визита, презрительно посматривая взглядом хозяина жизни на Умута, несмотря на принесенное ему унижение. А после одернул свою рубашку, вылезшую из брендовых джинс, так, будто отряхивался от грязи, случайно попавшейся на его одежду.

Все в этом молодом человеке сквозило мефистофелевским снобизмом и, тем не менее, острым хитрым умом.
Чтобы мог знать этот недотепа, когда матушка Пембе, так ратующая за их брак, уже пообещала хороши пай в компании Farmrose, за срыв карьеры его ненаглядной, но до приторности идеальной невесты.

- Ну ты и придурок, Синдбад, - самодовольно, не снимая улыбки ехидны с губ, ухмыльнулся названный племенник Омера Унала, торжествуя от сказанных слов.

Слово это повисло в воздухе шаровой молнией. Той, что в ту же секунду пронеслась от изумленного до предела лица Умута, медленно повернувшегося в сторону окаменелой криминалистки, взрываясь где-то на середине жгучих многозначительных взглядов между ними и фейерверками распадаясь на обжигающие искры предательства детских воспоминаний.

То, что еще вчера казалось Умуту его личной, пропитанной меланхоличностью и нежностью тайной, вдруг обросло странным чувством липкой грязи, достойной, чтобы его прозвище полоскали так, между делом, посмеиваясь среди пересудов в очевидных токсичных отношениях.

Пара ореховых, полных недоумения глаз, воззрилась на потухшие миндалевидные глаза Нурсемы, вряд ли требуя какого-либо объяснения. Скорее, в один мимолетный кадр оценивая реальность еще несколько минут назад переоцененных надежд. Неловкая, огорченная гримаса сменила гневный выплеск защитника, мгновенно вернув Умуту прежнюю пассивность и сомнительность.

Такую, что последующий вонзившийся в его ухо удар, лихо рассекая со свистом воздух и рассыпаясь на осколки боли по всей голове, не встретил никакого сопротивления. Лишь усиливая символизм удара – будто бы выбивая из него мальчика, которого однажды высмеяли за дырку на коленке.
Умут остолбенело посмотрел на молодую женщину, боковым зрением завидев, как Аяз в мгновение ока подскочил к Фиразу, захватывая его локти своими крепкими руками.

- Фираз! – услышал он голос из ущелья лабораторных стен, показавшийся ему таким далеким.

Как и голос Аяза на заднем плане, пытавшемуся успокоить продолжавшего сыпать злобными шутками Фираза.
На какую-то секунду Умут, потиравшему зудевшее огнем ухо, даже показалось, что в темных глазах, угольками сияющих в темноте, проскользнула глубокое сожаление.
Но и оно было столь запоздалым, как та самая фраза, которую когда-то кинула ему девчушка, стоящая перед ним на перроне вокзала.

«Мы ведь еще встретимся, Синдбад», - проронила тогда Нурсема, обнимая его со всей своей горячностью, на которую только была способна. Как будто еще пару недель назад они не клялись друг другу в вечной любви, как будто не она самозабвенно рыдала у него на плече, когда мать в очередной раз отчитала ее за принесенное второе место в олимпиаде по математике.

Напрасные обещания больше были не нужны. Да и стоило ли теперь о них вспоминать?

Мужчина сдержано кивнул Аязу, скользнув взглядом по Фиразу до сих пор находящемуся в руках молодого офицера и, не удостоив внимание шевеления со стороны лестницы, широким шагом, чувствуя, как сгорают изнутри его внутренности, направился в сторону выхода.
И лишь оказавшись на свежем прохладном ночном воздухе, вбирая его до того сильно, что легкие от отчаяния загорелись теперь соленой влажностью, он обернулся в стеклянные двери. За которыми под мертвенно слабым светом стало видно, как с особым трепетом проходится рукой по щеке молодого мужчины смуглая женщина, жалостливо заглядывая ему в пьяные глаза, вытирая капли крови с уголка губ.

Движения ее рук были точны и милосердны, как ее настоящий язык – молчаливая поэзия хроматографии, где любовь секционировали на слои, препарируя пинцетом, консервировали в дурно пахнущих пробирках.

В кармане завибрировал телефон. Уведомление от системы видеонаблюдения. Автоматический алгоритм, который он сам когда-то обучал распознавать подозрительную активность. Умут выключил устройство, вдруг ясно осознав, что все эти годы расшифровывал чужие жизни, будучи слеп к собственному коду.
Делая глубокий выдох и слушая, как за поворотом, раздается исступленный вой сирен скорой помощи на одной ноте, Умут с усмешкой поднял саднившую правую ладонь перед глазами. Раскрасневшиеся костяшки алели и уже наливались синевой, вместе с собственной гордостью и приятно-острой болью. Гордостью, которая, как та сирена, медленно уплывала от него глубоко за горизонт его детских мечт.

...Нурсема замерла, чувствуя, как на подушечке ее пальца теплится сгусток крови, принадлежащий живому человеку. Она перевернула ладонь, рассматривая как под микроскопом, как по спиральным линиям капля капиллярной крови бледнея на смуглой коже все ярче проявляется рисунок замысловатых линий.

Она смотрела на эти линии и вспоминала их последний разговор с Пембе ханым в отеле, один на один, обнажая самые лютые стороны ледяной как статуя женщины, хотя самой Нурсеме так хотелось любви. Для нее, для мамы, для всех. Без условностей, без угроз, без обещаний и предательств.

«Выбор прост: или ты выходишь замуж на Фираза, или твой отдел лишат финансирования», — мысленно продиктовала мать, устанавливая свои утонченные руки на ее джемпере и стряхивая с него невидимые пылинки»

Нурсема резко выпрямила спину. Сутулость оставалась там, где она была собой – в своей лаборатории или рядом с Умутом... От которого теперь в ее мире, судя по всему, оставался лишь ярко-салатовый цветок в нелепом горшке, стоящий возле самого любимого аппарата.

Где-то за потолком зажужжали вентиляторы — система очистки воздуха уносила частицы конфликта в фильтры, как всегда. Стерильно. Безэмоционально. По протоколу.

Её пальцы сами потянулись поправить Фиразу воротник. Ногти впились в крахмальную ткань, оставляя невидимые замины.

Нурсема, интуитивно, будто бы услышав призывный голос мальчишки из прошлого, обернулась в сторону стеклянных дверей, но в ответ увидела лишь зияющую пустоту. Словно огромный пласт ее самых лучших воспоминаний заживо сгорел в той самой шаровой молнии, пеплом осыпаясь на ее голову.

- Хорошая девочка, — прозвучало в ее голове таким знакомым голосом матери. — Теперь составь акт о нарушении трудовой дисциплины. В трёх экземплярах.

В этом был ее выбор. Последовать как тогда, на перроне, за вездесущей матерью, или прямо сейчас наконец-то скинуть с себя тяжелые цепи отличницы. И она собиралась его сделать.

_______________

Стамбул. 21:34 по местному времени
Дворец Правосудия Турецкой Республики

Он вздрогнул внезапно.

Прямо под тяжестью кожи, опустившейся ему на уставшие за несколько дней плечи, и тем самым узнаваемым запахом, какой бывает только у похрустывающего в руках изделия.
В нос тут же настойчиво проник ни с чем не сравнимый аромат женщины, которая вот уже пару месяцев как стала и навязчивым желанием его тела и суровой погибелью его аналитического разума.

Профессор с силой закрыл глаза, так резко зажмурившись, что внутри под веками расплылись масляные, разноцветные, похожие на калейдоскоп пятна, и черные мушки точками залетали в беспорядочном движении. Если бы он в эту секунду не успел сдержать долгий напряженный выдох, он бы с уверенностью мог стать победителем самого сладостного и самого обличительного стона, если такое соревнование вообще существовало в природе – чемпионат по сбывшимся наяву желаниям.

Кывылджим.

Пальцы сами собой сжались до хруста в костяшках, а живот прилип к позвоночнику, оставляя внутри выжженную пламенем пустоту, среди которой в ритме стенокардии вибрировало сердце. Кажется, двести ударов в минуту.

Вот, где, действительно, следовало бы применить Bactrocor.
Кровь бурно закипела, отливая от тяжелой головы, и пока еще он смог остановить ее на уровне верхней половины тела, тогда как ноги чувствовали дичайшую слабость. Омер на секунду возрадовался, что он продолжал сидеть на зябких, уже покинутых солнцем ступенях.

Почувствовав, как шелковистый аромат цитруса, словно профессор вдруг очутился в роще мандариновых деревьев, где белые остроконечные лепестки трепетали от легкого ветра, распространяя свой изумительный вкус, одновременно с чуть заметным, почти невесомым прикосновением тепла госпожи прокурора расположились в его пространстве, Омер открыл глаза и боковым зрением уловил движение ее тела возле своего плеча.
Кажется, он пропал. Или даже не так. Слово «кажется», было в этом чувстве лишним.

- Спасибо за куртку, - едва ли слышно, сказала Кывылджим. – Решила, наконец-то вернуть ее законному владельцу.

Она устроилась возле профессора рядом, чувствуя прохладу природного камня с его серыми проплешинами сквозь легкую ткань брюк, и воткнула и без того короткие ногти в собственные ладони, пока всегда розоватая кожа превращалась на ее фалангах в бледное полотно.

Пять минут назад ее разум был готов убить собственное тело, пока она, пользуясь тем, что Омер посматривает вслед старику Атаману, как самая настоящая преступница, обогнула с боковой лестницы парадный вход во Дворец Правосудия. И спускаясь ступенью за ступенью, крадучись за впереди бежавшей собственной тенью по иссиня белым ступеням, опустила взгляд на широкие плечи сидящего мужчины, от которого даже на расстоянии веяло тем особым ароматом маскулинного спокойствия.

Наверное, она совсем перестала дружить со своей головой, если вместо того, чтобы всучить ему эту чертову куртку, она, не раздумывая, уселась рядом с ним, и не где-то в отдалении, а расположилась возле его локтя, подстраиваясь под глыбу его мужского тела, словно негласно признавая за ним пальму первенства.

«Аллах, Кывылджим, опомнись» - кричал ее смелый рассудок, пока улыбка на прикусываемых до бледности губах, сама собою являла миру ее выдающуюся часть скул.

Смотреть на господина психолога и не улыбаться было выше ее многолетней каменной стены выстраиваемой обороны.

Солнце окончательно завершило свое путешествие по Стамбулу, сонно позевывая из-за линии горизонта, и отдавая честь блуднице Луне, которая не спешила сегодня занять свое место на небосводе. А потому, вечно подвижный город слушал азан с башен минаретов в призрачных первых сумерках, среди желтых тусклых полосок уличного света, играющих в крестики нолики друг с другом. Парочка голубей, воркующих и беспрестанно кивающих шеей, между которыми так и лежало ярко-желтое зерно кукурузы, подпрыгивали на одном месте, с лапы на лапу, переваливая свои упитанные бока.

Омер подхватил куртку, которая теперь так упоительно пахла госпожой прокурором, за молнию, поправляя ее неустойчивое положение на плечах, и медленно повернулся в сторону женщины. Губы сами собой пришли в движение, растягиваясь в ребяческой влюбленной улыбке, с восхищенным взглядом добрых глаз наравне.

Смотреть на госпожу прокурора и не улыбаться было выше всей его многолетней практики по выдержке.

- Ты могла бы оставить ее себе, Кывылджим, - тепло ответил Омер, скользя взглядом по ее лицу без единого намека на косметику.

Это было новое – видеть ее такой беззащитной среди этих бесчувственных нерушимых стеклянных стен, позади них обоих.

– А я так и не подарил тебе водолазку, - кивнул он следом ее сегодняшнему облику.

Ее хрупкий вид, когда она оказалась совсем близко от его скованного эмоциями физиологии тела, в этой кашемировой светлой водолазке, впился ему в глаза моментально. Забранные в легкий нижний хвост волосы подчеркивали изгиб ее формы лица, пока первый бриз, уже заявляющий о себе, подхватил несколько волосков с ее макушки, переплетая их между собой и заигрывающее откидывая ей на пухлые нейтральные губы.

А ведь он обещал подарить ей один из профессорских элементов стиля, еще в первые дни знакомства. А теперь эта женщина сидела перед ним, в точности повторяя его сегодняшний образ, как будто их профессиональная команда вышла за пределы этого прокурорского мира и обрела иное, интимное значение.
Хотя, можно было не врать самому себе – он уже давно вышел за пределы, а мечты о личной команде с этой женщиной не оставляли его в покое ни на минуту.

Профессор и прокурорша.

Будто бы морской гонец - ветер, подхватывающий по дороге кучу желтых высохших старых листов, только что прошелестел эти прозвища наяву, задорно поигрывая такими приятными слуху звуками.

- Что-то много подарков, Омер, - усмехнулась Кывылджим. – И за брелок тебе, тоже спасибо.

И она демонстративно подняла руку вверх, раскрывая ладонь, где на указательном пальце висели ключи от ее автомобиля вкупе с маленькой красной машинкой, забавной и как будто совершенно не сочетающейся с образом женщины на высоких шпильках и темно-зеленой мантии. На лице у нее проявилась торжествующее выражение милого хвастовства, которое бывает лишь у маленького ребенка, с оживлением предъявляющего миру обладание чем-либо.

Впервые, за долгое время, а может и вообще за всю ее жизнь, единственный мужчина увидел ее настоящую. Тщательно охраняемый внутренний мир, спрятанный за семью оковами, внезапно увидел свет и теперь стремился наружу, против воли его хозяйки.

А потому ей не оставалось ничего иного, кроме как продолжать демонстрировать свою уязвимость, совершенно не боясь показаться перед ним слабой и беззащитной.

Такой, какой она не была ни с одним другим человеком.

- Я рад, что тебе понравилось, - иронично заметил Омер, сопровождая своим слова загадочной ухмылкой. – Ты решила проехать сюда, чтобы поблагодарить меня из самого Ускюдара? Можно было бы просто отправить мне сообщение, или хотя бы смайлик – вот этот, который ты вечно посылаешь мне в ответ – женщину, с хлопком ладони по лбу. Ничего более откровенно говорящего мне о моей глупости я еще не получал, госпожа прокурор.

Он неловко занес руку в пространство, немного раздумывая, и тут же прикоснулся к ее щеке мягкими, немного шершавыми подушечками пальцев, захватывая волосок, который трепал ее нервы – судя по тому, как смешно она хмурила нос, когда каштановая тонкая прядка щекотала его кончик. Слегка накрутив его на палец, он нежно заправил его за ухо Кывылджим и мгновенно вернул руку на свое колено.

Так, как будто все это было между ними вшито на подкорку, и обыденно – мелочи, от которых пульс Кывылджим достигал нечеловеческих отметок.

Мимо них только что пролетел все двадцать ступеней секретарь господина Альптекина, совершенно не обращая на них внимания, и что-то сумбурно объясняя по телефону. А Кывылджим кусала губы изнутри, благодаря Аллаха, что водолазка так плотно скрывает алеющие пятна волнения у нее на шее.

- Почему с тобой невозможно нормально общаться? – огрызнулась она, уязвленная его последним вопросом. – Я просто ехала мимо...

- И решила между делом заехать во Дворец, чтобы проверить, работает ли без тебя система правосудия? – рассмеялся Омер. – Я как раз пришел сюда, чтобы облегчить тебе работу и отчитаться в сообщении – прокуратура под надежной защитой, Лейла отпущена ради ужина - иногда ей тоже требуется подкрепиться, Эмре сегодня впервые проиграл дело, не без участия Эфе. В остальном, госпожа прокурор, в «Багдаде все спокойно».

- Офф, Омер, прекрати! – прыснула Кывылджим, уже собираясь направить на него указательный палец.

Она сощурила глаза, прикрывая их пушистыми ресницами, и в деланной злости уставилась на профессора, как если бы хотела скрыть от него правоту его сарказма, сквозь который так явственно прозвучала истина – опять, он опять сумел ее прочитать от и до.

И мало того, что только что добродушно высмеял ее стремление к контролю, так еще и, вероятно, и вовсе догадался о причинах, которые на интуитивном уровне привели ее сюда – к подножию каменных ступеней с курткой, которая вот уже почти месяц лежала в ее машине, создавая внутри ничем не перебивающий аромат – умиротворения и защиты.

Может, именно поэтому она никак не могла вовремя вспомнить, что пора бы уже вернуть ее владельцу. А Омер и не спрашивал.

Профессор снова протянул руку в ее сторону и обернул ладонь вокруг указательного пальца, направленного в точности на его переносицу, слегка сжимая его в своем тепле. Почувствовав, как вздрогнула женщина, и гладкость ее оледенелого пальца, он мгновенно спустил куртку со своих плеч, и уже ставшим привычным его движением, накинул ее Кывылджим на плечи, будто бы уже специально созданные для этой одежды.

- Можешь уже не возвращать, Кывылджим, - усмехнулся он, легким движением поправляя кожаный воротник возле ее лица.

Его пальцы мимолетно прошлись по границе кашемирового ворота, словно и вовсе невзначай, а предательски сбиваясь, отчего призрачные по этого момента сумерки, сгустились как по команде плотнее и ощутимо чернея, вокруг сидящих мужчины и женщины, сгорающих от своих истинных эмоций. Сизая темнота, поглотила проскользающие стороной силуэты последних работников, которые в запарке завершали последние дела, прямо на спуске из прокуратуры – кто, перебирая бумаги, а кто погруженный в планшет, и оставила высокому фонарному столбу освещать только пару людей, сидящих соприкасаясь телами, в комфортном молчании, но с пунцовыми щеками, заметными даже среди густой поросли щетины.

Эта немая тишина между ними, возникшая так внезапно, была подобна безмолвию, которое возникает наедине с собой в полном принятии собственного состояния. Там, где мир кажется тебе бескрайним и необъятным, а постигать его законы – самим собой разумеющимся.

Пока еще не спрашивая. Ни о чем не спрашивая друг друга, а принимая за данность. То, что сегодня, этим вечером, они оба оказались там, где не могли не оказаться.

- Сегодня у меня не было времени, Кывылджим, - начал Омер, медленно и глубоко вздыхая в раздумьях, – сказать тебе, пока ты была на слушании. Я посмотрел медицинскую карточку Гюнай Орхан, про которую говорил Мустафа. Она наблюдалась у кардиолога, некоего доктора Фурана Авджи в Университетской больнице Бируни в связи с ее заболеванием.

- Фурана Авджи? – нахмурилась Кывылджим. Имя показалось ей смутно знакомым, как будто она уже встречала его где-то. – К чему ты клонишь, Омер?

- Я позвонил в клинику, но меня отказались записать к нему на прием и вообще давать какие-либо сведения. Возможно, нам нужно сделать официальный запрос от прокурора. И да, я порыл кое-что на него в интернете – он будущая глава кардиологического центра, который создан под эгидой госпожи Пембе Шахин.

- Пембе Шахин?

От профессора не укрылось, как встрепенулась женщина при одном упоминании этого весомого имени. Было ли это личной неприязнью, или же основывалось на чем-либо другом – профессор сегодня не хотел больше думать. В точности, как и вспоминать все, что происходило с семьей Унал и семьей Сакиджи много лет назад. Легкие колокольчики, звучавшие в неугомонном смехе блондинки давно уже стали стальными лезвиями, доносящимися с экранами, а брат и друг из мечтательных юношей превратились в циничных представителей бизнеса и системы законопорядка, напрочь запечатав свои настоящие желания.

Сейчас значение имело только то, что Кывылджим сидела рядом, так по-детски сурово вглядываясь в его лицо в поиске ответов на многообразные вопросы, а он, аки дурак, пялился в ответ на то, как шевелились ее губы, в попытке словить ускользающую нить расследования. А еще, как сверкали ее глаза, такие бездонные и такие вопрощающие, в рассеянной желтизне фонарного света, будто и, правда, драгоценный камень. И, кажется, Омер все отдал бы к чертям, чтобы она целую жизнь сидела и смотрела на него так, недоумевая и рассуждая, а он мог бы просто отвечать на ее вопросы, рассматривая, как поднимается и опускается ее грудь от волнения.

- Омер? –уточнила Кывылджим, вглядываясь на него из-под пышных ресниц. – Ты, кажется, хотел сказать мне что-то о Пембе Шахин и этом докторе?

Она только что спрятала улыбку в собственном плече, наблюдая, как его глаза, пока он смотрел на нее, покрылись налетом той самой сумеречной туманности, что сейчас витала между ними, оставляя полыхание заката в зеркальной глади полукруглого фасада позади.

Кажется, ее сердце только что прыгнуло вместе с тем воровато вида голубем, который так и норовил подслушать их разговор, одним своим глазом уставившись на одухотворенную госпожу прокурора.

- Ничего, кроме как о том, что нам стоит попробовать копать в этом направлении, Кывылджим, - опомнился Омер, старательно уводя взгляд в сторону двух голубей, которые без черного кота вели себя куда более нагло – и сейчас один из них направлялся прямо в ним, подпрыгивая по ступенькам. - Препарат для снижения тромбоза, наличие в карте Гюнай медицинских показаний...Вполне вероятно, что доктор Авджи в курсе Bactrocor среди фармацевтических препаратов. Что же до Farmrose – боюсь, что пласт того, что мы с тобой подняли уходит корнями выше, чем простые исследования.

- Ты хочешь сказать, что мы имеем дело с черным рынком незаконной продажи и исследований медицинских препаратов? – изумилась Кывылджим. – Ты хоть понимаешь, чем это пахнет?
По спине, до этого находящейся под защитой коричневой кожи, прокатилась волна холода.

Секреты дела Цветочника множились, обрастая все новыми подробностями. И если то, о чем намекает Омер могло оказаться правдой, Аязу придется давать ей объяснения. Конкретные и правдивые. Без извечных отговорок о мнимой заботе или ее сомнительных действиях в отношении подозреваемых. Если его жена каким-либо образом имела отношение к этому делу, Кывылджим придется оказаться на распутье собственных убеждений.

И этого она не хотела. Равно, как и верить, что Главный прокурор мог быть хоть как-то замешан в подобных делах системы здравоохранения.

Кывылджим перевела взгляд на птицу, снующую по ступени ниже, и вжалась в уютное тепло куртки профессора, словно в укрытии тех самых объятий, которые с момента, как только она бросилась к нему на грудь, увидев пробежавшую мимо мышь, почти ежедневно находились рядом, не отпуская ее мысли.

Сумеречная синева опускалась рядом, оставляя постепенно размытые ставшие одним цветом контуры, тогда как в уличном освещении выхваченные краски обретали иное звучание – там, где насыщенный цвет спелой вишни алел на солнце, теперь ее ситроен выглядел как бардовый, ожидающий своего попутчика.
Город медленно начинал тонуть в вечерних загадочных огнях, оставляя яркий свет лишь там, где скрывать было нечего, и Кывылджим вдруг подумала, что в ином случае, не окажись она сейчас здесь не одна, на холодных ступенях, отчего ее бедра уже порядком сковало жгучим ознобом, она бы с готовностью побежала бы в свой кабинет на четвертом этаже в поиске разгадок, поднимая на уши весь криминалистический мир Стамбула, полицейское отделение и услужливую Лейлу.

Но в эту минуту, странное спокойствие от соприкосновения своего колена с бедром Омера расползалось по ее телу безмятежным сиропом, и спешить никуда не хотелось. Напротив, она может быть, навечно хотела остановить это мгновение, когда украдкой смотрела, как приходят в движение его бицепсы, когда он поудобнее устраивает сцепленные руки на своих коленях, как углубляются очертания его ямочек, радугой сопровождая его улыбку, как двигаются его губы, когда он рассуждает в ответ на ее многочисленные вопросы, как будто это он, а не она был здесь главным звеном, ведущим расследование.

Впервые в своей жизни, она не соревновалась за первенство с мужчиной, принимая его помощь и знания – как должное.

- Боюсь, Кывылджим, - вырвал ее из созерцания Омер, сам смотрящий на нее каким-то особенным взглядом, светящимся вряд ли от отблеска фонаря, - что именно это я и имею в виду. У меня пока никаких догадок, как может быть связан Цветочник и компания, кроме как то, что доктор Авджи может пролить свет на это вопрос.

- Мне нужны отчеты Нурсемы и Умута, - отозвалась Кывылджим, рассеянно пожимая плечами. – Думаю, на завтрашнем брифе, мы сможем выдвинуть хотя бы еще одну версию предполагаемых событий. Пока что, все это напоминает разрозненные куски, уводящие нас от основной цели. Кстати, - нахмурилась она, - ты же собирался в лабораторию, помочь Умуту, разве нет?

Профессор добродушно рассмеялся, поворачиваясь в ее сторону и рассматривая, как зябкий бриз, набирающий свои вечерние обороты, окатил их волной морской соленой прохлады и подхватил несколько каштановых прядей, только что заправленных им за ее уши, а после - снова пожурил ими лицо Кывылджим.

На долю секунды сон наяву оказался таким сбывшимся, где Омер, прижимая ее женственное тело к своей разгоряченной груди с нежностью вместо этого самого ветра, зажав между пальцами ее пряди, с дурашливостью щекотал ими щеки женщины, забавляясь от ее умильного показного гнева.

Где-нибудь далеко. Там, где изумрудные волны, а вовсе не ткань прокурорской мантии, плескались о толстый джутовый канат, опущенный в воду, а на изъеденном первыми признаками коррозии синем борту вели свое ночное наблюдение несколько моллюсков, своими твердыми гладкими раковинами, напоминающими прослушивающие устройства.

Вероятно, он даже перестал дышать на какое-то мгновение, чувствуя, как по сонной артерии течет горячая лава вместо крови от накрывающего волнения.

Может быть, ему тоже стоило задать вопрос, почему она сегодняшним вечером вместе с его курткой оказалась здесь. Но это не имело смысла. Ибо он, как никто другой, понимал все, что творилось между ними.

Понимал, но так боялся оступиться.

Боялся, но слишком хотел этого.

- Решил дать себе выходной, - хохотнул он, стараясь не выдать своих истинных эмоций.

- Здесь? - в ответ засмеялась женщина, обводя глазами стену из стекла позади них. – Весьма странное место для отдыха, Омер.

- Ну хоть в чем-то я должен взять пример со своей начальницы, Кывылджим, не так ли?

И Омер в иронии сверкнул глазами в ее сторону, склоняя голову набок и с хитрецой прищуривая взгляд.

Фиолетовая дымка уже давно уступила место густой морозной синеве, и искусственный свет, по очередности зажигающихся подсветки мраморных ступеней, сделал очертания женщины особенно мягкими. А их разговор – плавным и легким, словно тихая доверительная мелодия, без всей этой прежней патетики и сухого профессионального жаргона. Таким, словно и тишина была между ними гармоничной.

Теперь уже два голубя пристроились на уровень ниже мужчины и женщины, и Кывылджим, пряча смущенную улыбку, чувствуя, как сгорают ее щеки, сжимая со всей силы свой мизинец, неотрывно смотрела на почти черных в голубизне подсветки созданий, курлыкающих друг другу.

Наглое, совсем ставшее беспринципным собственное воображение в данную минуту рисовало перед ней иную картину бытия – там, где Омер заливисто смеется своим бархатным гипнотическим голосом, а 16-дюймовые колеса оставляют черный рисунок протектора, вслед за жженым запахом и клубком сизого дыма.

Город вокруг них вместе с Дворцом плавно погружался в предстоящий сон – призывные гудки смешанного автомобильного потока становились все реже, и сквозь опускающуюся дремоту уже можно было услышать молитву муэдзина со стороны мечети Чаглаян, так ласкающую слух.

Людей на площади совсем не осталось, предоставив свободу коммунальным службам наводить свои порядки, однако в нескольких окнах прокуратуры до сих пор горели окна, образуя на фасаде забавный рисунок – будто бы глаза и рот солнечного лица удивленно наблюдали за двумя профессионалами в миг, растерявшими всю годами наработанную практику.

- Я не поехала в участок, Омер, - призналась, наконец Кывылджим, начиная волнующую ее тему.

Она поежилась то ли от наступившего вечера, то ли досады на саму себя – предполагая о чувствах своей дочери, и теперь не зная, как смотреть в глаза и ей самой и Фатиху Карталу, и подставила лицо порыву прибрежного воздуха. Он встретил ее перехватывающим дыхание потоком, заставив прикрыть веки и приоткрыть губы, чтобы подхватить короткий вздох.
Вздох материнского проигрыша.

Или же глубочайшего материнского провала, если молодой мужчина, в отличие от нее самой, окажется куда более смелым и честным, и посвятит ее неразумную девочку в то, от чего ей самой лучше было сгинуть со свету.

И еще больше ей не хотелось, чтобы об этом узнал Омер.
Поэтому прямо сейчас она с такой надеждой посмотрела в сторону пролетающей мерцающей точки в небе, мечтая, чтобы этот самолет взял, да и стер события того нелепого вечера, чувствуя, как злость на собственную ошибку вонзает в ее горло колючей проволокой, обжигая кожу.

Кывылджим немного оттянула ворот водолазки, пытаясь дать своей сдавленной трахее немного воздуха, и подставила кожу под опустившуюся прохладу.

- Это я уже понял, - ответил Омер.- Эртугрул сообщил мне, что отпустил господина Картала, все протоколы соблюдены, Кывылджим. Беспокоиться не о чем.

Если бы только не беспокоиться о том, что ее дочка, кажется, испытывает чувства к его сыну, а еще, вероятно, состоит в группе, в которой долбанный ублюдок выискивает очередную жертву.
Противное чувство стыда от собственной немоты в отношении и Фатиха, и Доа и даже Хэвес в мгновение отдало в его теле синусовой аритмией и проникающим под кожу ветром, отчего волоски на его теле пришли в движение.

Сам того не осознавая, профессор придвинулся к женщине еще ближе, и, как будто это было самим собой разумеющимся, накрыл своими ладонями ее теперь согревшиеся руки, словно сам нуждался в ее тепле и умиротворенном беззащитном свете, даже больше, чем женщина, сидящая рядом.

Просто вот так – сидеть рядом, безмолвно латая колючие раны друг друга одним только присутствием.

- Доа.., - выдохнула Кывылджим и запнулась. – Кажется, Омер, я никудышная мать. Ты ведь был на месте, когда проводили обыск у Фатиха в квартире?

Омер согласно кивнул, ощущая, как оцепенела женщина и пытаясь не спугнуть то, что она собиралась ему сказать.

- Доа... Она была с ним и тогда, и после, в ночь, когда убили Зейнеп, - слова давались ей с трудом. Как будто впервые складывались в буквы рядом с другим человеком. Никогда еще она ни с кем не обсуждала свои отношения с дочерью. – Пришла и дала признательные показания... А ведь он мог оказаться серийным убийцей, Омер...

Дикий страх, как тогда в квартире, когда Джемаль озвучивал ей результаты обыска, снова вернулся к ней с прежней силой, заставив дыхание сбиться в ритм только что прогрохотавшего мимо трамвая.
Она до сих пор не могла примириться с мыслью, что, возможно, была на волоске от того, чтобы потерять единственный смысл ее настоящей жизни. Тот, что никогда и никому не озвучивала, прикрываясь работой как щитом от ядовитого чувства материнской несостоятельности.

- Но он не убийца, Кывылджим, - с теплом ответил Омер, начиная свой привычный ритуал – зарисовку подушечками пальцев незамысловатых восьмерок на тыльной стороне ладони женщины.

– Помимо алиби Доа в ночь убийства Зейнеп, есть и другие факты, не относящие его к убийству Гюнай. Нет ничего такого в том, чтобы ошибаться, даже прокурору, Кывылджим, - добавил он вкрадчиво. – Некоторое время назад, мой сын, Метехан, и вовсе кинул мне, что я виновен в смерти его матери.

- Ты?

Кывылджим резко повернулась в его сторону, так, что ее лицо оказалось на одном уровне с его губами, и она одновременно с собственным замеревшим положением, почувствовала, как своем лбу бархатное прикосновение дыхания Омера – отдающего табаком и горячностью.
Она и представить не могла, что мог чувствовать мальчик, обнаруживший свою мать убитой возле собственного дома, и уж точно нее могла подумать, что происходит внутри семьи Унал за закрытыми дверями.

- Он не так уж не прав, Кывылджим, - вскинул плечами Омер. – Если бы в ту ночь, я не засиделся в лаборатории, если бы смог раньше выйти на Цветочника, если бы больше внимания уделял своей семье... - он слегка поперхнулся, чувствуя першение в горле, после чего остановился, обрываясь на полуслове.

Зачем он рассказывал это госпоже прокурору, которая сейчас дернулась пальцами в его руке, но он легким нажимом удержал ее в своих оковах? Матери, которая переживала за своего ребенка? Женщине, которая, кажется, больше не скрывала того, что чувствует? Кывылджим, которая поработила все его мысли своим женским господством?

Ступени под его телом стали совсем ледяными, пока вокруг приходил в движение мягкий приглушенный свет, покачиваясь от стремительных струй прибрежного ветра, тянувшегося с юга, а высокий металл скрипел от налетающей на него стихии. Ветер все больше продолжал свое владычество сегодняшним вечером, прогоняя двух птиц, взметнувшихся в черное небо и прогорланив очевидные ругательства.

- Ты что.., - Кывылджим осеклась в догадке, чувствуя зыбкую почву под ногами, наравне с острой невыносимой болью от осознания того, что наконец стало ей доступным. – Ты винишь себя в смерти всех девушек, Омер?

Даже то, с каким трогательным чувством, профессор отозвался о своей жене со влагой в уголках его глаз, подчеркивая сетку морщинок, не удостоилось ее внимания больше, чем подтекст глубокой скорби, идущей от этого сильного мужчины.

Там, где она изводила себя мыслями о собственном грехопадении в баре Ускюдара в поцелуе с Фатихом, этот мужчина принимал удар за ударом, продолжая свой профессиональный долг.
Женщина опустила глаза на его руки, поглаживающие ее ладонь, и, немного помедлив, пропустила свои пальцы в его, накрывая их второй рукой. Незримый жест, который на языке их тел сделал для Омера большее в эту минуту – без всех этих напыщенных слов о вине - разделил с ним его чувство.

Больше, чем забавляло его упрямство женщины, больше чем его умиляла ее неуклюжесть, больше, чем сводило с ума ее тело – его подкупала в Кывылджим эта безмолвная способность: не пытаться переубедить его в своих ощущениях.

- Мои чувства, Кывылджим, - начал Омер, выдержав паузу и еще крепче переплетая свои пальцы с ее, - никак не влияют на то, что является упрямым фактом. И мой сын сказал мне это в лицо. Что же касается Доа – поправь меня, если я ошибаюсь, но твоя дочь – прекрасная взрослая девушка, которая достаточно твердо стоит на ногах. И лишь твоя вспыльчивость, мешает ей принимать взвешенные решения. Не отрицай того, что у нее оказалось прекрасное чутье, - повеселев, добавил Омер. – В отличие от нас с тобой, - тут он сделал ударение, - она сумела разглядеть в Фатихе достойного молодого человека.

- Моя вспыльчивость?! – взвилась Кывылджим, выдергивая руки и мгновенно разрезая ими сумеречное пространство, как если бы хотела разогнать наступившую темноту совсем - Ты говоришь так, как будто от и до знаешь наши отношения, Омер!

- Ну а как? – широко улыбнулся Омер, глядя каким бурным огнем, вместе с отражением в них первых звезд, появившихся на ночном небе, сверкнули в его сторону необъятные глубокие глаза напротив. – Ты же сейчас убить меня готова, Кывылджим...А ведь я всего лишь высказал предположение.

- ГОСПОДИН ПСИХОЛОГ!

- Ну давай, Кывылджим, - забавляясь от ее вида, продолжил Омер, - дальше должна следовать твоя излюбленная тактика – если не убить меня своим пальцем или не сжечь меня взглядом, то обещание заковать меня в наручники, а лучше отправить обратно в Берлин, угадал?

Сердитый гудок большого грузовика с изображением девушки с аппетитными формами внезапно ворвался в их по-ребячески смешливое противостояние, крикливо пища и мигая задними габаритными огнями, аккуратно продвигаясь к служебному входу во Дворец Правосудия.

Оба молниеносно повернули головы в его сторону, спасая себя, в уже совсем непроглядной темноте и вспышках едких огней, от багрянца, одновременно опустившегося на щеки обоих, как если бы на них только что вылили таз кипятка, не иначе. Воспоминания о проклятиях, которые посылала в адрес профессора Кывылджим в особняке Ахметоглу слишком живописно, словно нарисованные несмываемыми фломастерами, оказались перед взором мужчины и женщины, заставляя их в один момент отсесть на приличное расстояние, дурашливо косясь в сторону другого, подобно детским забавам.

- Намекаешь, чтобы я отстала от своей дочери? – в деланной сердитости буркнула Кывылджим, искоса поглядывая в его сторону.

- Из меня так себе советчик, госпожа прокурор, - понуро усмехнулся Омер, покачивая головой и с грустью приподнимая плечи. – Особенно, по части детско-родительских отношений. Метехан...когда Леман...Когда она умерла, мы с сыном практически не общались. Каждый из нас забился в своей раковине, переживая все это наедине с самим собой. Это стало моей ошибкой, Кывылджим, - Омер с досадой скосил уголок губ. – Пока я купался в чувстве собственной несостоятельности, забываясь в бутылке, мой сын медленно терял ориентацию в этом мире. Месяц откровенного ада, которые мы провели в Стамбуле перед тем, как я принял решение уехать в Берлин. Однажды я в очередной раз вернулся домой, в малоприглядном состоянии, а Метехан лежал, не подавая признаков жизни в нашей квартире, наглотавшись один из препаратов, которые у меня были, приправив это все хорошим количеством алкоголя. Если бы не Эртугрул, вряд бы я увидел своего сына живым... Кывылджим. Примерно так мне объяснили врачи в больнице.

Глухая тишина, которая воцарилась от его слов, образовала между ними звенящий вакуум. Не было позади зеркального фасада, в котором сейчас отражались два силуэта, подсвеченные голубизной, исходящей из ступеней лестницы, ни разряженного движение впереди на автомагистрали с ее высокой автострадой, ни трещин на тротуарной плитке, которые до этого момента разглядывала Кывылджим, испепеляя их взором.

Все скрылось для нее в ошеломленном его откровением взгляде распахнутых глаз, в шоколадных зрачках которых отражался уставший, но все еще пахнущий заботой и теплом мужчина с особенно сейчас выделявшимися седыми прядями. Пряди эти под ударами игривого ветра колыхались, бликуя, когда одна из проезжавших мимо машин ударила прицельной вспышкой ей в глаза, на пару секунд позволяя Кывылджим очутиться внутри себя, переваривая услышанное.

«Аллах, сколько же перенес этот мужчина», - прошептала Кывылджим, пропадая в чертах его лица.

- Омер...я не знала...

Кывылджим несмело подняла руку в уютное пространство между ними и, колеблясь, дотронулась до его щеки подушечками пальцев, по которой уже совершала свое извилистое путешествие из устья уголка глаз прозрачная соленая капля.

Влага осталась под спиральным рисунком на мягкой коже, а по телу госпожи прокурора взорвались и одновременно пробежали мириады колючих мурашек.

Она вдруг вспомнила второй класс своей дочери, перевернувший в их, до того момента счастливом существовании, все с ног на голову. Когда ей, вечно бегущей по длинным коридорам прокуратуры в забеге на длинные дистанции, позвонила медработник из школы Доа, сообщив о первом, как после выяснилось, обмороке дочери в спортивном зале. Дождь, ливший нескончаемым потоком и скорость, с которой ее автомобиль врезался в широкий ствол дерева. А после, нескончаемую череду обследований, где маленькому цветочку поставили неутешительный диагноз – порок сердца. И саму себя, кричащей в одиночестве машины с мокрыми от слез щеками, до одури выжимающей до упора педаль газа, ночь за ночью тренируясь на гоночном треке, будто высвобождая липкий ужас от возможной потери дочери.

Может быть, она, как никто сейчас понимала Омера, пока сам мужчина, сомкнув на мгновение дрожащие веки, таял от ее прикосновения, сглатывая комок, застрявший в горле.

- Этого нет в моем личном деле, - горько хмыкнул Омер, перехватывая ее руку на полдороге и вместе со своей укладывая на колено. – Метехан даже не попал на похороны своей матери, пока лежал в больнице. А когда мы переехали в Берлин, он и вовсе отказался ходить на кладбище. Я нанял ему психотерапевта, который работал с ним два раза в неделю, так как его мучали ночные кошмары. Он мог не спать несколько суток, потому что ему было страшно заснуть, - зрачки Омера вдруг приобрели мрачный черный оттенок будто бы сгусток темноты откололся от наступившего времени суток и проник в нутро профессора, усугубляя мрак внутри. – Так что, Кывылджим, вряд ли я могу похвастаться идеальным отцовством.

Мужчина несколько раз едва ощутимо похлопал ладонь Кывылджим, как будто восстанавливая ритм разговора, и постарался изобразить на лице добросердечную улыбку, несмотря на разрывающее душу воспоминание – животного жгучего страха за самое дорогое, чтобы было в его жизни.
Он не знал, зачем только что посвятил ее в самые сокровенные и тщательно оберегаемые части своего прошлого. Там, где он оказался далеко не всесильным. Там, где разбивались все его знания психологии. Там, где он был слабым и безвольным.

- Кывылджим, - слегка засмеялся Омер, замечая с каким напряжением женщина натянула свои пальцы под его ладонью, и переводя на нее нежный взгляд, - мне кажется, я тебя сейчас напугал.

Женщина пожала плечами, высвобождая свою руку, и прошлась пальцами по своему лбу, откидывая назад растрепавшиеся пряди. Где-то за много километров от хрустального Дворца Фемиды бешено клокотали волны под усиливающимся осенним ветром, и напор их отчаянной свежести, доносящийся до мужчины и женщины, кажется, вызывал в них обоих небывалые с ними прежде откровения.

- В восемь лет, - начала Кывылджим, - Доа поставили диагноз - Тетрада Фалло. Это сложный порок сердца, исходом которого в любой момент может быть.., - остановилась она на полуслове, закусывая губы от рези влаги в глазах, и поднимая их в звездное небо. – Прогнозы были неутешительными, и через несколько месяцев ей сделали операцию...Так что, напугать меня не так легко, Омер...Учитывая, что выживаемость при таком диагнозе составляет около тридцати лет.

Она сказала это так смиренно и равнодушно, словно человек, который давным-давно перестал надеяться на чудеса, свершаемые по воле Аллаха, установив свой лоб на сомкнутые ребром ладони. Так, что Омер на секунду замешкался прежде, чем, приоткрыв от глубокого удивления рот, занес руку над головой Кывылджим, в яром желании прямо сейчас одним только своим прикосновением к ее волосам снять всю боль этой закрытой, но такой ранимой женщины, но тут же возвратил ее обратно, осознавая неуместность своего жеста.

- Может, я не права в том, как повела себя с ней, узнав, что она встречается с Фатихом, но у меня, Омер, есть на то весомые причины. Пусть лучше она считает меня стервозной матерью, чем вся борьба за ее жизнь обернется пустышкой, - с издевкой добавила Кывылджим, делая глубокий вздох.

- Думаю, что Доа прекрасно все понимает, Кывылджим, - отозвался Омер. - Вся пакость родительства в том, что мы не сможем передать им свой опыт и научить избегать ошибок на нашем примере. Только собственные шишки помогут нашим детям стать на правильный путь. Мы лишь можем просто быть рядом. Уж в этом я убедился сам, - удрученно добавил он.

- Иногда этот опыт, Омер, бывает слишком болезненный, не находишь? - ее глаза сверкнули влагой, когда она повернулась к нему, поднимая руки в пространство. - Эти девочки. Они ведь тоже чьи-то дочки. За них боролись, может ругали, но неизменно любили. Пока какой-то подонок не решил, что он вправе распоряжаться чужой жизнью!

- Ты поэтому стала прокурором? – улыбнулся Омер, вовсю разглядывая эти малые блики в ее глазах. – Жажда справедливости сегодня – редкое качество.

Может быть, именно сейчас он должен был, обязан был сказать ей о том, что почти полностью уверен, что видел профиль Доа в группе «невинные, но не глупые», но резь в голосе Кывылджим, с которой она на эмоциях выпалила последние слова, заставили его придержать двоякой опасной темы.

Для начала ему нужно было убедиться, а что еще лучше – поговорить с младшей госпожой Арслан, чтобы не усугубить и без того шаткие отношения двух огненных женщин.

Поэтому он лишь полностью развернулся в ее сторону, снова сокращая между ними расстояние, проскользнув по гладкому камню, и плотнее вгляделся в ее лицо – по которому только что пробежала волна воспоминаний. И судя по ее потемневшему стальному взгляду – не самых приятных.

- Я с детства впитывала систему правосудия в семейных разговорах, Омер. У меня просто не было шансов не стать тем, кем я стала, - холодно ответила она.

Секундный укол, тонкий, но весьма ощутимый, тотчас же вонзился ей прямо в сердце, вызывая тошнотворные ощущения. Выбор, сделанный однажды, до сих пор составлял самую жестокую основу ее существования. Не принадлежность семейной династии, а разрываемое на части принятое решение молоденькой девочки – пойти против пути отца: обмана и нечистот правовых решений, - сделали ее тем, кем она в итоге стала – бездушной машиной правосудия без права на личное счастье.

До этого момента. До этого проклятого ее душой профессора, которому она как на духу выкладывала все то, что составляло ее сумеречную зону. Прямо сейчас. Когда в голове, помимо разрывающего ее желания убрать тревожные складки в уголках его глаз, было глупое желание усмирить озноб от своих воспоминаний, чувствуя кольцо мужских рук среди кашемировой ткани.

Темнота стала почти непроглядной, кутая Стамбул в свои секреты. Такой, какой бывает только в южных странах, и, если бы не режущая глаза подсветка восходящих ступеней, она бы уже давно, следуя инстинктам, со всем страхом прижалась бы к профессору, стремясь ощутить себя полностью защищенной.
А пока, Кывылджим продернула руки в объемные рукава, захлопывая полы куртки, не в силах справится с содроганием собственного тела – сегодня особенно беззащитного против набегающей зябкости с моря – и как воробей нахохлилась внутри оказавшегося для нее безразмерного изделия, услышав тихий теплый смешок мужчины рядом.

- С самого моего рождения, я только и слышала о том, как на улицах Измира и Анкары гибнут люди, как насилуют и убивают женщин, как дети становятся жертвами домашних издевательств, - тихо продолжила она. – Согласись, расти в такой обстановке и подумывать стать врачом - было бы крайне глупо, Омер. Не думаю, что чувство справедливости сыграло в этом большую роль, - солгала она, оставляя себе самый болючий кусок своих воспоминаний.

- Весьма логичный вывод, Кывылджим, - заметил мужчина, умиляясь ее несуразному виду в его куртке и наблюдая, как она пытается справляться с прядями, настойчиво проникающими сквозь ее губы под силой ветра.

- А ты? Почему именно психолог криминалист?

- У меня, Кывылджим, напротив, не было шансов стать тем, кем я есть в итоге. Мне пророчили продолжать семейное дело. Строительная корпорация Уналов – так себе наследие. Но я, как черная овца в нашей белой традиционной семье, выбрал путь справедливости вместо условной борьбы в тендерах за право обладать капиталистическими сокровищами. Отец никогда не понимал моего выбора, может, даже с самого детства, борясь со мной всеми возможными способами. Признаюсь, я был не самым удобным ребенком. А наши отношения с братом до сих пор далеки от идеальности. Вернее, их нет совсем, - с горечью произнес истину Омер. – Почему психология? Разве ты еще сама не поняла?

Профессор от всей души улыбнулся так широко и так обволакивающе, и одновременно, лукаво, косясь на зажатый в ее руке брелок с красной машинкой, что Кывылджим расцвела в ответном смешке, не в силах сдержать умиление его плутоватым видом. Деталь, которая на его языке означала нечто большее, чем просто подарок – возможность показать, что он видит ее настоящую.

«Ашхаду ан» - донесся до них замедленный речитатив в колонках, отражаясь эхом от каменных джунглей в раойне Шишили, так не похожих на те, что он имел счастье лицезреть несколько лет назад. Звук отскочил, словно брошенный о стену мяч, создавая вибрацию в последнем азане, прозвучавшем в наступившей иши, и проскакал по бликующим ледяным светом ступенькам прямо к ногам Омера Унала.

Странное стечение обстоятельств – там, где молитва рождала живое, возносясь к небу вместе с белесыми стволами платанов, уносясь за горизонт с плавной иссиня-черной волной, она захлебывалась в стеклянных стенах правосудия, без возможности достигнуть адресатов внутри крепости Фемиды.
Мужчина устало вскинул бровью, прислушиваясь к мелодичному звучанию молитвы, и протянув руки к Кывылджим – явно озябшей, но не подающей вида, поправил на ее плечах великую ей куртку, шумно выдыхая, пока она купалась в этих незначительных его прикосновениях, забыв, что такое слово «дыхание».

- В моей семье всегда чтили традиции нашего народа, - вторя призыву молитвы, продолжил Омер. - Выбор невесты был договоренностью между семьями, как и выбор жизненного пути. Отец всегда видел во мне другого человека, идущего по его стопам, но уж точно не полицейского с пистолетом в руках или копателя чужих душ, тем более, если это тот, кого мы называем убийцей. А для меня как будто не существовало другого мира – я всегда боролся за справедливость, - усмехнулся мужчина. – Поэтому отец был частым гостем в школах, которых я сменил не так мало.

- Я заметила, - рассмеялась Кывылджим, с восхищением смотря на Омера. – Эмре и Кенан, кажется, тоже по достоинству уверовали в твою руку.

- Неужели госпожа прокурор оценила мои усердия? – шутливо отозвался он, играя ямочками на своих щеках. – Я старался произвести впечатление.

Омер произнес это с таким теплым самоироничным бахвальством, поведя для пущей уверенности своих слов бровями, что Кывылджим снова не смогла сдержать откровенной наивной улыбки, словно уже въевшейся ей, суровой властительнице закона, под кожу не хуже татуировки, о которой она мечтала с юности.

Это было настолько для нее новым – растягивать губы в улыбке каждое мгновение над какими-то его неуклюжими словами или аляповатыми шутками, что Кывылджим на секунду даже забегала глазами из стороны в сторону, стараясь в очередной раз проанализировать свое состояние, но в ответ мозг оставался до смешного пустым и вялым, что ей совсем не ничего не приходило в голову.

Две дворовые собаки только что с громким заливистым лаем пробежали в сторону парка Абиде -и Хюрриет, играясь драчливо кусая друг друга за задние лапы, и Омер проводил их взглядом, вспоминая, как часто он сбегал с глупых, по его мнению уроков, чтобы посвятить свое время созерцанию любимых улиц Стамбула, впитывая их законы, будто бы уже с малолетства знал, что неразрывно будет связан с обратной стороной этого города – там, где правосудие жестоко высмеивалось, а угрозы обретали физическое воплощение.

- А что с фамилией Метехана? – внезапно перевела тему Кывылджим. - Почему Айвуз? Это было его желанием в память о матери?

- Нет, вовсе нет, - поспешил заверить ее Омер. – Все дело в том, что женитьба на Леман для моей семьи стала вызовом. Дело дошло до того, что отец, будучи человеком религиозным и соблюдающий традиции, запретил ей брать нашу фамилию, к чему она особо и не стремилась. Это была наша с ней договоренность – если родится мальчик, он возьмет фамилию ее отца, чтобы максимально уберечь его от тлетворного влияния Реджипа Унала, - усмехнулся Омер. – Леман они так и не приняли, и Абдулла не приехал даже на ее похороны.

- Но это...ужасно, Омер, - возмущенно нахмурилась женщина, услышав с какой горечью была сказана последняя фраза. – Какие традиции и войны могут быть, когда есть горе? Оно не имеет пола и возраста, и даже конфессии.

- Возможно, именно это удерживало мою жену...бывшую жену от ношения нашей фамилии, - иронично, но не без доли правды в своих словах, заметил Омер.

Возможно, именно это в данную минуту заставило Омера вновь кинуть пронзительный глубокий взгляд на женщину, сидящую рядом. Стойкое ощущение предопределённости, которая опустилась на него еще в салоне самолета, опустившегося в Стамбуле 15 сентября, возникло вдруг снова, только теперь обросло более горячим вкусом. Тем самым, что вот уже месяц после злополучной вечеринки преследовал его память, вынуждая день за днем тушить в себе непристойные картинки, находясь возле этой женщины.

Куртка под взмывшими вверх руками госпожи прокурора опять съехала ей на одно плечо, и Омеру, задерживаясь взглядом на этой милой неуклюжести, пришло на ум, что женщина перед ним удивительным образом сочетала в себе все, что он и представить себе не мог, как способно уживаться в одном человеке – от строгости до искреннего сопереживания, от вспыльчивости до душевной уязвимости, от огня, с которым она ежедневно шла на борьбу с этой жизнью, до льдинок, с хладнокровием которых она не задумываясь вершила собственное правосудие.

Женщина, которая заставила Омера Унала признать то, что он уже не надеялся испытать в жизни.

Профессор хмыкнул самому себе и отвернулся от женщины в сторону, подавляя в себе неимоверно возникшее желание прямо сейчас, сию же секунду, схватить эту женщину в охапку и, наплевав на все условности и табу, которые он ежедневно устанавливал сам себе, и следуя тому, что ему уже было чертовски зябко сидеть на этих твердых ступеньках, согреться вместе с ней в каюте собственной яхты, скидывая всю одежду, а вместе с ней и регалии, коими они обладали.

Вряд ли Кывылджим в эту минуту думала то же самое, ибо она устремила свой взгляд на шелестящий большими колесами по верхней автостраде синий автобус, различия в салатовой надписи на боковом экране лишь размытое диодное акварельное пятно.
В воздухе пахло осенними испарениями гниющей листвы, немного тиной, сырой вкус которой принес ветер, и еще немного противной горечью, ощущавшейся даже на языке.

В сущности, она была солидарна с когда-то живой женщиной с фамилией Айвуз. И если было бы возможным выбирать ребенком, она бы с удовольствием скинула с себя наследие отца, кричащего своими пятью буквами «АРСЛАН» в газетных заголовках измирского новостного мира. И не только измирского.

Она даже стиснула крепче зубы и сглотнула, чтобы разбавить эту мерзкую горечь в своем рту, но это никогда не помогало. Не помогало увидеть отца в ином свете, как счастливому ребенку, который бы со страхом не ожидал приближения ночи, иногда запираясь с фонариком в шкафу, и грезя с дневником в руках о вероятной семье, в которой все любили друг друга.

Может, она как никто другой понимала Омера в его противостоянии властным людям, пока у нее у самой саднило в душе.

- Фамилия, - издала смешок она, не осознавая, что собирается, кажется, открыть Омеру самое важное. - Мой отец...Адем Арслан – был судьей Измирской судейской коллегии. А еще, не менее жестоким человеком.

Она с досадой сжала губы. Так, что они превратились в белую трубочку, а вокруг рта собрались множество морщин, как трещины возле жерла вулкана. Руки непроизвольно сжались в кулаки, вместе с сжатыми до предела плечами и натянутой как струна спиной.

- Жестоким? – аккуратно переспросил Омер.

Он подался вперед своим телом, в мгновенном безотчетном намерении уберечь женщину от колючих воспоминаний, и захватил ее кулаки в свои ладони, едва ощутимо нажимая большими пальцами на запястья.

Вряд ли его мозг сейчас соображал адекватно в этой их близости, когда она коснулась опасной для себя темы, которую он помнил по досье, кинутому Геркем. Но именно сейчас он был благодарен своему подсознанию, которое из глубин доставало наработанные практики расслабляющего воздействия, вне зависимости от своего хозяина.

- Не помню дней, когда видела отца в хорошем настроении дома, - тихо сказала Кывылджим. - А спустя какое-то время он начал перебирать с алкоголем. Вряд ли наши с мамой дни можно с уверенностью назвать счастливыми. Он так умело скрывал издевательства над моей матерью, точно зная, куда стоит бить, чтобы не оставлять следов, что вокруг никто ни о чем не догадывался. Неплохая работа, Омер, иметь дело с кучей преступников – можешь выучить все возможные способы убийства и издевательств так, чтобы отвести от себя подозрения, - болезненно фыркнула она, отзываясь на поглаживание его пальцев.

Госпожа прокурор поймала себя на том, что пока ее разум считает количество голубых от подсветки ступеней, как считала она сидя в шкафу полоски от ручки, прочерченные ей на деревянной створке, спасаясь от пьяных криков отца, по ее телу проходит странная волна тепла и успокоения, расслабляя даже плечи от этих размеренных поглаживаний пусть даже и совсем замерзших пальцев.

Тридцать семь. Тридцать семь ступенек, на десяток меньше, чем тех самых въедливых синих чернил со стороны желтоватой древесины, обклеенной сердечками. И на десяток больше, которые Омер Унал только что вывел на ее запястье.

- Когда мне было 16, отец вместе с двумя друзьями решился вести параллельный бизнес - Формально владелицей была моя мать, а делами управляли Арда Гюлер и Энгин Айдоглу, - с вызовом продолжила Кывылджим. - В начале, когда отец стал все чаще проводить время вне залы судебных заседаний, в новом офисе, я даже радовалась, когда не становилась свидетелем ежедневных разборок между ним и мамой. Но... однажды к нам в дом заявились люди в форме с ордером на арест отца, обвиняемого в убийстве Арды. Это дело стало одним из самых скандальных дел в современной истории Измирского правосудия. Шутка ли – судья, промышляющий домашним насилием, ведущий незаконную деятельность, да еще и убийца. Что может быть эпичнее? С тех пор мой отец находится в колонии Мармара, отбывая пожизненный срок. А я стала одним из свидетелей по делу, обнаружившему массу нелицеприятных фактов об Адеме Арслане – подкупные дела и нелегальный бизнес, как вишенка на торте.

Наверное, ей стоило по-дурацки зареветь в этом месте после того, как она остановилась. По крайней мере, жесткий комок чего-то подобного уже сковал ее трахею, а грудь предательски дернулась, собираясь прорваться подавленными давным-давно эмоциями – собственного морального выбора.

Но она лишь стойко выдохнула в морозный воздух струю спертых эмоций, и, отчего-то разжала кулаки, не замечая, как пропустила свои пальцы между пальцами Омера, сжимая его костяшки. Как будто все это было правильным. Понятным. Как будто, так и должно было быть – доверять и разделять. То, что вряд ли знала даже ее мать.

Плакать не хотелось. И не потому, что она оставалась тем каленым железом, который однажды выковала в горячей сталелитейной печи прокурорской практики. А лишь потому, что вокруг она отчего-то больше не видела угроз ее внутренней ранимости, видя вокруг лишь пестрые, очень насыщенные краски окружающего ее мира.

Вот как сейчас, когда показавшийся впереди фургончик с мороженным на квадратном борту, задорно осветил ее задумчивое лицо фарами, явив миру свой радужный шар в аппетитном вафельном рожке. Так, что Кывылджим почувствовала этот разноцветный вкус на губах.

- Так вот откуда такое желание вечно кидать в мою сторону угрозы, Кывылджим, - вглядываясь в ее подернутые пеленой забвения глаза, шутливо, но так нежно сказал Омер. – Мы дети наших родителей, госпожа прокурор. Но это всего лишь набор генов, которые мы вполне успешно можем в себе побороть.

Вероятно, ему стоило задуматься, почему она не говорит, что дала свидетельские показания против отца, как он успел заметить в ее деле. Но сейчас ему было все равно.

Эта сильная, стойкая женщина с ее тонким ароматом доверила ему свои тайны и переживания, ломая возведенную стену, что даже собственные переживания показались ему такими незначительными в желании уберечь ее от любых будущих потрясений.

Сцепляясь с ней пальцами, он еще ближе подтянул ее тело к себе, размещая ее изящные бедра у себя между ног, словно закрывая от налетающего порыва ветра, в ту же минуту проскочившего со спины обоих, не позволяя расстоянию между ними разорвать их вынужденного, а может предначертанного фатумом вечернего откровения. А ветер, проникнув под куртку Кывылжим, и обдав Омера ледяной струей, с громким шепотом пронесся мимо, воткнувшись в глянцевый хрустальный фасад и застревая в нем протяжным вибрирующим стоном.

Они так и сидели друг напротив друга, два признанных профессионала, со стремительно сокращающейся между ними дистанции, поглотившиеся плотностью сгустившего вечера и растворившиеся в глубине поднятых тем, держась за руки и, к общему их удивлению, совершенно не испытывающие никакой неловкости. Наплевав, что круглые темные глаза, установленные под балконом на отделанных мрамором колоннах, сейчас писали возможную историю их обоюдного падения. Историю, которая завтра могла стать как настоящим скандалом в стенах режущего осколками своих стекол Дворца правосудия, так и началом большой и долгой совместной сказки с вероятным счастливым концом.

- Думаешь, убийца из меня никудышный? - забавно хмыкнула прокурор в ответ на его слова, желая обойти неприятную ей тему.

- Думаю, что ты взяла от родителей только лучшее, Кывылджим, - ласково улыбнулся профессор.

- Это самый нелепый подкат, подкат, господин ПСИХОЛОГ, который я только слышала, - рассмеялась Кывылджим.

- Один ноль, Кывылджим, - захохотал Омер, падая в глубину ее искрящихся хитрецой глаз и совершенно не стараясь из нее выбраться. – Сегодня звезды на твоей стороне, госпожа прокурор. А мы, кажется, оба замерзли, - добродушно пояснил он, проходясь руками по ее плечам и растирая их сквозь толстый слой кожи

Если бы в эту минуту, бушевавшая вокруг них воздушная волна, с яростью не бросила несколько тонких прядей Кывылджим прямо в лицо профессора, наказывая его за бездействие, если бы не вонзившийся в их уши клаксон такси, после которого по ступеням Дворца пробежал последний служащий, и сгинул в желтом автомобиле, если бы не красные полыхающие огни, подъехавшей к площади, патрульной машины, может то, что еще пару часов назад госпоже прокурору казалось абсурдным, лишенным логики и недопустимым желанием, не слетело в следующее мгновение с ее языка, не в силах остановить волю ее тела или желание души.

Была ли она в эту минуту все той же его начальницей, или в ней говорила ожившая в укрывшей заботе его рук и тела та самая спрятанная не всесильная женщина – эти размышления она отбросила в сторону.

Кывылджим, разрывая контакт их тел, резко подскочила на ноги, изобретательно сверкнув глазами и тут же новый порыв ветра вынудил ее поморщиться и заслониться рукой от проявления стихии. Идея пришла в ее голову так ошеломительно ярко, полностью захватив и тело, так, что она округлила глаза в присущем ей желании спешки, и протянула руку мужчине, все еще сидящему на отдающих будущими проблемами ступеньках и во все глаза завороженно уставившийся на нее.

- Ты ведь хотел узнать, для чего мне перчатки в багажнике? – с хитрой улыбкой спросила Кывылджим.

- Госпожа прокурор делает успехи в психологическом анализе? – засмеялся в ответ ей Омер. – Я ведь не спросил этого у тебя, - ответил Омер, улыбаясь так, что сердце у Кывылджим оказалось где-то в пятках, сегодня на славу Аллаху обутых в кроссовки.

Кажется, в следующий раз ему не стоит так откровенно пялиться на то, что заставляло его мужское достоинство идти вверх по ступеням желания, прямо как он – каждое утро теперь с воодушевлением нес эти крафтовые пакеты с вкусностями и картонку с кофе по тридцати семи ступеням навстречу огненным вспышкам, ожидающим его в кабинете на четвертом этаже.

- Думаешь, я настолько безнадежна, что не умею замечать косые взгляды, профессор? – вернула ему иронию Кывылджим. – Кажется, мне стоит вызвать тебя на допрос, Омер, чтобы ты убедился, что я не зря ношу звание прокурора. Ну так, идем?

Она поставила одну ногу на ступень выше, и нагнулась к Омеру, протягивая руку еще ближе к нему. Плутоватый, но такой обескураживающий его взгляд устремился по профессору с ног до головы окидывая его тем самым вызовом, не принять который он был не в силах.

- Я неуверен, что готов подвергнуть свою жизнь риску ради выплеска адреналина, да еще и когда за рулем женщина, - насмешливо заметил он, с деланным страхом косясь на ситроен, припаркованный у подножия ступеней.

- Пасуешь, господин психолог? – блудливо заметила Кывылджим, еле сдерживаясь от смеха. – Если тебя это успокоит, у меня в машине две подушки безопасности.

- Это весомое убеждение, Кывылджим, - с видом взвешивающего человека, отозвался Омер, хотя в глубине души, ему не нужно было повторять дважды. – Ну только если у тебя ДВЕ подушки безопасности.

Он с легкостью обернул свою ладонь вокруг пальцев Кывылджим и, нисколько, не рассчитывая на вес ее тела, рывком поднялся на ноги, ощущая, как на самом деле затекли его ноги от продолжительного сидения и оказываясь лицом к лицу с женщиной так, что на секунду позволил себе нечто большее, чем просто вдохнуть ее полностью, поддаваясь велению своего организма.

Пальцы второй руки сами собой обхватили ее пышный, порядком растрепанный велением воздушных масс, низкий хвост, нежно придвигая абсолютно податливую женщину, таящую для него непреодолимую угрозу, к себе на расстояние миллиметра. Глаза, в эту минуту отыскавшие единственный маяк в необъятных глазах напротив, подернулись жгучей безысходностью собственного чувства, что он, кажется, пошатнулся, моля только о том, чтобы Кывылджим этого не заметила.

Как могла заметить хоть что-то женщина, пребывающая в ауре его мужского начала?

Возвышаясь над ней безусловной скалой, и, одновременно, склоняясь к ней всем своим давно уже пылающим сознанием неизбежности, Омер оцепенел возле ее приоткрытых губ, чувствуя как озноб с жаром проносится в его теле, и наблюдая, как свободные от искусственной черноты ресницы женщины, плавно опускаются в замирающем ожидании.

Ожидании, которое сжигало его внутренности, оставляя одно лишь выжженое раскаленным железом имя госпожи прокурора словно татуировкой, пока его рука все плотнее сжимала пористые волосы, обернутые самой простой резинкой, а в ушах звенело колокольным набатом.

Женщина, которой нельзя было насытиться, не обладая. И даже подчинив, оставаясь вечно на пике эмоций от ее непостижимого характера, у подножия которого легли все его психологические методы.

Рука Кывылджим застыла в воздухе, на полпути к его подбородку, в полной невозможности остановить свое кричащие желания, пока ее кожу на щеках колола небритость, приправленная знойным дыханием с примесью табачного дыма.

То, чего она так желала с момента, кажется, их первой встречи, то, что требовало продолжения, отзываясь почти физической болью томящихся в истоме мышц при воспоминании прохлады ванной и пропитавшей джемпер влажности тела, то, что она неведомым ей образом провоцировала в зале заседаний, направляя силы, кажется, вовсе не на допрос подозреваемого, сейчас сорвалось с ее губ тихим возгласом.

Мужчина, который принудил ее сдаться вопреки собственным убеждениям, пробуждая в ней то, что другим было не под силу – стать дикой и слабой одновременно, но такой самой собой.
Может быть, их только что окликнул охранник, судя по каким-то вибрациям, донесшихся к ним вместе с новым порывом, может быть те самые собаки, возвращаясь с прогулки, с диким лаем пронеслись за взорвавшимся кошачьими непристойностями котом, может быть патрульная машина гаркнула своим коротким призывом. Но именно в это мгновение, профессор с неимоверным усилием убирая пальцы из ее блестящих в огнях Стамбула волос, все еще оставаясь возле ее губ, на весу удерживая собственное тело, закрыл глаза полностью, ненавидя весь этот чертов вечер и город, в котором он встретил свою судьбу, всем сердцем.

- Пойдем, Кывылджим, - хриплым шепотом сказал он, обрывочно и почти не дыша, будто ошарашенный током. – Нам нужно идти, - процедил он настоятельно, продолжая пребывать закрытыми глазами где-то в параллельной вселенной – там, где долбанный ублюдок не имел возможности сделать из него почти евнуха, запертого в клетке собственных опасений.

Кывылджим кивнула, снова подчиняясь.

Удивительным образом, подчиняясь.

Сейчас подчиняясь.

Под ребрами колотилось так, что дышать приходилось рваными глотками воздуха. В ушах стоял гул — то ли от бешеного кровотока, то ли от воя ветра, рвущегося в просвет между эстакадами.

Темень обступила их с прежней силой, обрывая их общение на новой недосказанности, только что лаская мужчину и женщину, сидящих плечом к плечу на острых ступенях, когда они, до сих пор продолжая держаться за один только указательный палец, словно беглые рецидивисты, торопливо преодолевали плитку за плиткой, направляясь в сторону вишневого ситроена в только богом известном угрюмом молчании от непреодолимых эмоций. А красная маленькая машинка в ее руке подпрыгивала, блеща фарой, будто насмехаясь над их бегством.




***

- Кывылджим, это глупая затея, - пробормотал профессор, расширяя глаза от реального ужаса, когда ее нога вновь придавила педаль газа, а стрелка на спидометре возросла до красной отметки.

- Ты прямо как Гудвин, - ехидная улыбка тронула ее губы, пока глаза неотрывно следили за следующим к порту поворотом. – Великий и Ужасный господин психолог боится прокатиться с госпожой прокурором в ее малолитражке.

Ее проказливый взгляд, который она только что кинула на мужчину, вжавшегося в кресло с увеличенными глазами , скользнул по вороту его водолазки, который заигрывал с торчащими волосками в его выбивающейся книзу щетине, подернутой седыми вкраплениями. Шея его под кашемировой тканью покрылась испариной, блеснув в свете проезжаемого уличного фонаря как сигнальный маячок, пока Омер про себя отсчитывал секунды до того, как сработает его подушка безопасности.

Только что они на скорости 150 км.ч пронеслись по свободной портовой дороге, используя зеленый маршрут навигатора и сейчас направлялись в сторону выезда из города, минуя темную гладь по левый борт, в которой плавали размытые, распластанные по поверхности будто неумелые капли живописца, желтоватые пятна уличных гирлянд.

Стекла были закрыты, позволяя оглушительной тишине подрагивать от напряжения. Настолько громогласной, что внутри этой заряженной током тишины мужчина и женщина слышали лихой свист оставляемых достопримечательностей позади.
Скорость была впечатляющей, как и женщина, руки которой железной хваткой сцепились в руль, сосредотачиваясь на разнообразных поворотах. Пролетая квартал за кварталом, глаза Кывылджим все больше загорались непривычным для Омера азартом. И, кажется, после последних пятнадцати минут, он и вовсе перестал узнавать эту женщину, с раскрасневшимися от удовольствия щеками и пульсирующей в ритм своему сердцу грудной клеткой под белой мягкой тканью, которая так приметно обтягивала все то, что он сейчас пытался выкинуть из своей головы.

Это было невыносимым адреналином.

То, что обычно приводило его в почти безошибочное состояние, когда он, испытывая подобное, что сейчас чувствовала Кывылджим, бежал, ощущая холодный металлический ствол и направляя все внимание на мишень впереди, сейчас приводило его в отчаянное исступление.

Вся власть над ним сейчас была в руках этой женщины, несносной госпожи прокурора. И это было совершенно новым для него опытом. Таким, будто вся его прежняя жизнь до этого вдруг испарилась под воздействием выхлопного газа ревущего красного автомобиля, оставляя лишь проносящиеся мимо него световые радужные дорожки из-за сливающихся световых мазков в боковом окне.

И самое страшное, что ему это нравилось.

Нравилось забываться в этом странном, но счастливом страхе скорости. В этой женщине, с направленным почти сумасшедшим сейчас взглядом. В этом салоне, где цитрусовый запах поглотил его сразу, как только он очутился внутри и больше не отпускал, вынуждая его лишь бормотать безсвязанные вещи прямо себе под нос.

Кывылджим вывернула руль влево, и Омер обостренным слухом, услышал проскрежетавшие шины, а осязание явно донесло ему слегка горелый запах. Профессор с силой схватился за ручку двери, слушая, как желудок внутри, пока его вдавливало в подлокотник, настойчиво напомнил ему о том, что к таким поездкам он был не готов.

- Куда мы едем, Кывылджим? – опасливо начал Омер, едва ли успев вскинуть бровью, как она тут же рванула руль вправо и оказалась на открытой местности, со складскими хозяйствами по обеим сторонам трассы.

- Когда я переехала в Стамбул, - ответила Кывылджим, сцепляя зубы в маниакальном выражении, - первое, что я сделала – нашла подходящую мне трассу.

Она топнула кроссовком по ножной педали и белая стрелка рванула к отметке 170, покуда мелкий красный сувенир так и норовил спрыгнуть от ужаса с его металлической погибели в виде звеньев.

Миновав два окутанных полосой густых зарослей юкк, своими острыми листьями напоминающих стражников с редутами, они оставили позади кутавшееся в ночь гладкое поле, с недавными следами последней пахоты на нем.

Фонарей, расположенных возле отбойников, становилось все меньше, и красные квадраты на металлических ограждениях все ярче слепили глаза, предупреждая об очередном повороте трассы, когда фары ситроена конусным лучом разоблачали их нахождения, являя миру свое появление в плотной сумеречной зоне пригорода.

- Подходящую? – проскрежетал Омер.

- Увидишь, - довольно хмыкнула Кывылджим, прикусывая губы, чтобы не рассмеяться в голос.

Видеть мужчину, который судорожно при каждом ее замахе, вцеплялся в кожаный подлокотник и плотно сжимал ноги, было верхом веселья. Особенно, если учесть, что она как полная дурочка полчаса назад слишком явственно дала ему понять о своих желаниях, пожалуй, ничуть не жалея об этом.

И теперь она летела на полной скорости, даже без открытых окон, чувствуя, как любые хаотичные мысли улетучиваются из ее головы, оставляя в ней лишь единственно важную.

Она была не одна. Она хотела быть не одна. И она выбрала быть не одна именно с Омером.

Обостренно осязание различило, как профессор в новом испуге, попытался схватиться за что-то, напоминающее опору, и она, чувствуя, как его мизинец коснулся ее руки, безотчетно протянула ему руку, по привычке уже пропуская свои длинные пальцы сквозь его широкие и покрытые волосками.

Жест, который, кажется, теперь станет ее новой зависимостью.
Осмысление этого вспыхнуло внутри нее с таким дичайшим смущением, что ее нога еще глубже провалилась в резиновый коврик, а цилиндры под капотом издали молебные стоны, требуя пощады и уважения своего возраста.

- Эээ.., - протянул Омер. – Кывылджим, может стоит поберечь своего железного друга?

- Все-таки ты боишься, Омер, - не удержавшись от смеха, сквозь щелочки глаз, сжавшихся от приступа хохота, ответила Кывылджим, стабилизируя руль в ровном положении. – Поверь, он выдерживал и не такое. Я не настолько глупая женщина, чтобы забывать о техосмотре.

- Я не имел в виду это, Кывылджим, - вяло улыбнулся Омер, наблюдая, как они пронеслись возле почти темно-синего в темноте ночи крытого ангара, на фасаде которого алел зеленый крест.

- Я знаю, что ты имел ввиду, господин профессор, - улыбнулась женщина, сильнее сжимая его руку. И сделав коронную, обличительную паузу, вызывающе ехидно произнесла: – Просто доверься мне, Омер.

Взгляд, последующий на женщину, после последний фразы был подобен бурлящему водопаду, ниспадающему, вероятнее всего, в районе Ниагары – бурный и особо опасный.

Омер всем корпусом повернулся к женщине, недоумевая с собственным ответом, как будто взвешивая, стоит ли ему сейчас воспринять ее слова как шутку или же принять их за чистую монету.

- Два-ноль, Кывылджим. Сегодня явно ведешь ты, - слабо усмехнулся Омер, высвобождая пальцы.

Пауза, повисшая в машине, кажется, привела в движение механизм динамита.

Мужчина нахмурился, стискивая зубы, и отвернулся в сторону пролетающих мимо черноты равнинного покрова и редких, кажущихся сухих насаждений. В этой западной части города, куда они только что вывернули благодаря Кывылджим, царило крайнее уныние растительности и взгляд его как ни старался, не мог зацепиться за подобие маяка, чтобы унять только что задетые чувства.

Как так получилось, что эта женщина, перехватывая у него инициативу ведения их отношения, сумела совершенно точно, одной только фразой, обозначить то, что он с такой лёгкостью предоставлял сам, но не мог совершить обратное?

Довериться ей – означало поставить ее под угрозу.

Довериться ей – означало полностью оборваться свое прошлое, разрешая себе право на счастье.

Довериться ей – означало полностью признать за этой неуемной женщиной право руководить его жизнью, потому что он, как полный болван, со своей пылкой глупой любовью не мог бы поступить по-другому.

Резкий свет фар дальнего света ослепил мужчину и женщину, настигая их наскоком, и моментально убавил свою интенсивность, а после – и вовсе растаял между железными ограждениями и просвистел возле них, снова погружая их в привычную уже им тишину, в котором ведомым звуками были лишь неровные биты сердца и звенящее молчание.

Ситроен вывернул на ровную прямую, посреди которой как прерывистая линия на теле, разверзнутом на прозекторском столе под люминесцентным светом, красовалась разделительная полоса. Стрелка обоих циферблатов на приборной панели решительно взметнулась вправо, на одном из них - почти до упора, отмечая возросшие до предела обороты. Скорость красной машины снаружи вместе со скоростью таящих границ внутри в один момент пригвоздила их обоих в кожаные кресла, вдавливая своим напором, и вновь кидая вперед, уже не надеясь на перекинутый ремень безопасности.

И без того редкие фонари полностью исчезли с радаров мелькающих границ за окном, среди которых проносились обесцвеченные темнотой поля и возвышенности, обнесенные сараи, огромные продовольственные хабы, несуразные строения и одинокие мотели с обветшалыми заборами.

Граница современного мегаполиса против линии запустения, по которому Кывылджим и Омер неслись со скоростью света, оба погруженные в свои настойчивые мысли. Величие против скромности, напыщенность против искренности, богатство ялы против забытых деревушек – великолепие сменялось унынием одновременно с нарастающим значением километров, проносящихся в минуты. А внутри вишневой движущейся точки на бескрайнем круглом шаре неизвестность сменялась доверием, напряженность - легкостью, а смущение – страстью.

Наконец, оторвав взмокшие крепко стиснутые пальцы от черной кожи, на которой так четко проявились влажные отпечатки, Кывылджим свернула с ровной дороги на извилистую и узкую, проехала еще несколько метров вниз по темному склону, увязая колесами в сухой земляной насыпи и, оставляя позади колес пыльную туманную взвесь, резко заглушила двигатель.

Машину мгновенно заволокло густыми сумерками, и единственным источником слабого света оставался сейчас красный датчик ручного тормоза на панели управления, на который одновременно уставились госпожа прокурор и профессор, ища в нем подсказки, слушая прерывистое дыхание друг друга.

- Если ты хотела со мной расправиться, Кывылджим, - неуверенно пошутил Омер, вглядываясь в синеву в лобовом стекле, - можно было бы просто пришить мне любое обвинение, а не увозить за несколько километров, в надежде скрыть следы преступления.

- Тогда бы ты отделался легким испугом, - с усмешкой отозвалась Кывылджим, скрывая в темноте широкую улыбку с прикусанным уголком губ . – Все знают, что господин Осман не позволил бы своему любимчику сгнить в тюремной камере.

- И что будет дальше?

- Я называю это – исцеление скоростью, - многозначительно добавила она.

Почти на ощупь, госпожа прокурор едва ли с умыслом, подтянулась к бардачку своего автомобиля, до этой минуту почти девственно чистого, а потому не сразу осознала, что на пути к ее цели находились колени профессора.

Касание обоих тел было подобно вспышке молнии в темной бездне салона, когда Кывылджим привычным для себя движением, наклонилась, откидывая пластиковую черную крышку, наверное, желая до конца поразить и без того слабо дышащего профессора, по спине которого струились капельки липкого пота, несмотря на завывающий за окном ветер. Он швырял серые вихревые пылевые потоки, прямо на стекла, не принося в плотный воздух внутри, наполненный духами женщины, ни каплю морской свежести, чтобы у Омера была возможность совершить живительный глоток так нужного ему вдоха, снимая нервное напряжение.

Быть запертым с этой женщиной в полумраке салона и ожидать от своего разума хоть единой здравой мысли – можно было не надеяться, а потому Омер сжал челюсти с такой силой, что услышал, как хрустнули внутри зубы.

Еще немного, и его мужское достоинство даст о себе знать, как двигатель ситроена – взрывая до предела обороты тахометра его терпения.

Нужно было остановиться, пока не поздно.

Выхватив перчатки с кожаной тканью на ладони, у которых отсутствовали верхние закрывающие пальцы элементы, Кывылджим, нервно усмехаясь, принялась натягивать их на руки, все время с напором одергивая их, ибо влажные ладони никак не хотели поддаваться смирительным рубашкам.

- Когда мне сообщили, что Доа впервые упала в обморок, я с такой скоростью летела по Измиру, что не справилась с управлением – и разбила машину о дерево, - скрывающимся голосом, начала Кывылджим, поспешно добавив под испуганным взглядом Омера пояснение. – Отделалась несколькими шишками и переломом руки. Не восстанавливая прошлую машину, я купила этот ситроен. И...пошла на курсы экстремального вождения. Наверное, только это и помогло мне тогда не сойти с ума, - с горечью добавила она. – А позже, вошло в привычку. Довольно хорошо приводит мысли в порядок, господин профессор.
Глаза Омера постепенно привыкли к сумеречному положению, а потому он повернулся в ее сторону и как-то странно, испытующе посмотрел на нее в эту минуту.

- И какие мысли сегодня требуют такого срочного вмешательства, Кывылджим? – с легкой иронией спросил он, вряд ли ожидая честного ответа, но непременно о нем догадываясь.

Те самые, что привели его сегодняшним вечером на холодные мраморные ступени, в подспудной надежде увидеть там госпожу прокурора.

- Тебе лучше не знать, Омер, - тихо сказала Кывылджим, уносясь в признанное для себя откровение, справившись с перчатками. – Готов?

Вряд ли к тому, что произошло дальше у Омера была возможность подготовиться, а потому он смиренно кивнул женщине, не сводя с нее восхищенных глаз, которые как раскаленные угли сверкали в полной тьме внутри автомобиля.

Щелчок двигателя.

И фары, сбивая в первые минуту ракурс направления глаз Омера своим режущим ярко-желтым светом высветили длинную ровную асфальтированную дорогу, с установленными покатыми полосато-красными отбойниками по бокам. Трасса уходила вдаль и темноту, словно тайный ход в пещере с сокровищами, где каждый будущий поворот дорожного лабиринта сулил погибелью путешественника. Небольшим холмы, кажущиеся в ночном небе Стамбула не меньше, чем Гималайи, возвышались по обеим сторонам от закатанного асфальта со отметками множества тормозных путей – от еле заметных до почти выдолбленных своими черными резиновыми чернилами.

Вспыхнул бортовой компьютер.

И настойчивые звуки тревожной, но такой гипнотической музыки оплели паутиной мятежную тишину, передавая всю сущность бунтарства господствующей в нем женщины. Протяжные ноты скрипок вторили виолончелям, тогда как в партии фортепиано Омер угадал композицию Элтона Джона.

Тонкие изящные кожаные пальцы обхватили руль.

В голубом свете монитора, таком чужеродном в этом уютном стареньком автомобиле, глаза Кывылджим зажглись каким-то невероятным глубинным светом, направленным четко прямо в световой луч впереди машины. Такой Кывылджим, которая в эту секунду взревела под датчиком парковки педалью газа, словно проверяя готовность их обоих, Омер никогда не видел, опешив от канувших в марианскую впадину всех его заготовленных психологических зарисовок портрета этой женщины.

Все его теории разбились в прах от одного только невероятного огненного взгляда, с пляшущими внутри искрами азарта.
Рычаг коробки передач перешел в наступление.

И машина под давлением взорвалась рыком стального зверя, выпуская удушливый столб дыма, пронзительно взвизгивая шинами.

Доля секунды и ситроен пронзительным рывком дернулся с места, вдавливая Омера в кресло, в считанные секунды набирая скорость под ногой почти обезумевшей от собственных ощущений женщины.
Пламенный взгляд шоколадных глаз горел не хуже кострища сжигаемого скарба, в котором горели все адские мысли в ее голове.

Кывылджим с силой вжала пятку в пол, ощутив, как раздался щелчок педали, отдавший в икроножную мышцу, сжав до треска кожи руль, и устремляя прямой взгляд вперед в темное полотно перед собой с мерцающими белыми квадратами по бокам.
Не существовало в это мгновение ничего, кроме бурлящего в крови адреналина и запаха сидящего рядом мужчины, пронзительно следящего за дорогой, пока ситроен, как красный флаг любимого государства летел навстречу неизвестности.
Кажется, губы подергивались ровно в такт достигающему критических отметок пульсу, выражая неимоверное возбуждение, а руки застыли в одном положении, направив все усилия в запястье, которые руководили движениями руля.

Это была ее истинная стихия. Там, где она являла миру саму себя, взбудораженную, беззащитную, но такую горящую.

Машина летела вперед, будто само ее тело, подпрыгивая на неровностях, а глаза Кывылджим расширялись все сильнее и сильнее от неизведанных даже ей эмоций.

Никто до этого момента не знал о ее секрете.

ДО ЭТОГО МОМЕНТА, когда его самолет приземлился в этом проклятом городе, своей тенью окутавший их в цепкие объятия.
Гул двигателя, подобный реву самолета, вой ветра, кидающего на полной скорости ее автомобиль из стороны в сторону, отчего ее руки на руле сжимались все сильнее, в борьбе со стихией, отчетливый запах плавящегося под колесами асфальта, тонул симфонией в аккордах песни Sorry Seems to Be the Hardest Word, в котором тонули два сосредоточенных взора.

Ситроен пролетел еще несколько метров, и Кывылджим так резко нажала на тормоз, что Омеру не оставалось ничего больше, как упереться одной рукой в переднюю панель, едва ли не коснувшись ее лбом, инстинктивно выбрасывая вторую руку перед Кывылджим, грудная клетка которой уже стремилась вперед под действием силы тяги, предотвращая ее возможный удар.

Внезапная близость ударила током: спина под тонкой тканью светлой водолазки госпожи прокурора дышала частыми вздрагиваниями, пока новое ощущение вездесущей заботы заставило горло сжаться.

- Еще что-то, Кывылджим? - ошеломленно спросил Омер, угадывая впереди извилистые повороты.

Прокурор кивнула.

Не давая себе возможности повернуться к нему лицом, чтобы в ту же минуту не обнаружить как пылают пятнами ее щеки в ответ на его восхищение, медом падающее на вечную попытку доказать этому миру, что женщина в этой стране и в этой жизни имеет куда большее право, чем быть за мужчиной.

Машина завопила снова, срываясь с места и теперь уже на полной скорости въехала в поворот, прокручивая колесами, пока Кывылджим с холодной решимостью газовала в повороте, оставляя упрямому ветру лишь визг ее новой автомобильной резины.

Второй вираж, третий. Ситроен крутился и крутился посреди широкого поля, с несколькими крутыми поворотами, выписывая то восьмерки, так похожие на игру пальцев профессора, то полумесяцы, с уважением к символу турецкого народа, пока частое дыхание Кывылджим не стало выравниваться, а слабость в руках и ногах не достигла своего предела.

Профессор молча сидел рядом, внимая каждому вздоху госпожи прокурора, давая ее телу выбросить все скопившиеся эмоции и заряжаясь от ее восхитительного завораживающего вида, пока усиленное во сто крат осязание улавливало даже смесь содранной с обочины травы вперемешку с жженой резиной и манящими женскими флюидами феерии выплеска чувств.

ТОРМОЗ.

Машина, выписав с истошным воплем прорезавший густой мрак тормозной путь, воткнулась прямо перед одним из холмов, покрытых разреженной жухлой травой. И Омер, въевшимся на всю внутреннюю глубину его чувств, жестом вовремя удержал Кывылджим от резкого броска вперед за плечи, сам упираясь ногами до упора в корпус автомобиля.

Минута. Две. Три.

Мужчина и женщина продолжали сидеть, зажатые внутри подсвеченного приборами и датчиками салона ситроена, пока ближний свет фар образовывал на холме два немигающих круга, по которому узкими отрывистыми тенями струилась трава, качающаяся под ветром.

Стихия за окном поднимала вверх пылевые солончаковые вихри, закручивая их наподобие смерча, окидывая красный капот волнами грязевыми волнами, пока льющаяся из дверных динамиков музыка урчала, будто заезженная на повторе. Молчание между Омером и Кывылджим давило так сильно, что заряженный до предела воздух искрился, и стоило только чиркнуть спичкой – оба сгорели бы заживо.

Немигающим взглядом Кывылджим смотрела вперед, а висках пульсировало в такт музыке: раз-два, раз-два – отсчет последних секунд перед обвалом падения их выдержки.

Первым не выдержал Омер.

Одним точным движением, собираясь всем давно натянутым телом, как пожарный, готовый окунуться в самую чащу свирепствующего огня от губительной близости ЕГО женщины, он откинул ремень безопасности в сторону, высвобождая теперь и свои эмоции.

Потеряв любую опору, хватаясь только за полыхающие глаза друг друга и наваждение от спутанных животных мыслей, Омер и Кывылджим, с давно искаженным дыханием, развернулись, сплетаясь губами в жестоком к их чувствам поцелуе. Нога женщины уперлась в податливую педаль, взрывая в воздухе урчание невидимого зверя, а в стекла полетела новая волна грязевой завесы, скрывая подсвеченные, наполненные жаром рваные поцелуи, которые прокурор и профессор дарили друг другу, растворившись в единственно правильном решении.

Рука мужчины, потянувшись к затылку сводящей его с ума женщины, внезапно задела рукоятку коробки передач, и ситроен плавно тронулся с места задним ходом, выписывая полукруг, в точности как пальцы мужчины утопали в давно распущенных каштановых прядях, в рисунок на пальцах впитывая их шелк.

Уголки ее губ отдавали вишневым вкусом совсем как ситроен, продолжающий движение по мягкому асфальту, теперь бесшумно шурша колесами, давая мужчине и женщине внутри прочувствовать весь спектр сгустившихся ощущений.

Застывшая мелодия дрожала вместе с Кывылджим. Ей снова было умопомрачительно опьяняюще хорошо. Так, что кажется, слабая женщина внутри неё танцевала фееричный непринужденный танец, пока возбужденное дыхание Омера опаляло ей щеки вместе с его щетиной.

Земляная завеса сменилась порывами буйного ветра, создавая в искушенной атмосфере внутри мелодичный гул и плавное покачивание, в такт ее движениям, когда ее руки исследовали каждый мускул под коричневой слегка пушистой тканью, наэлектризованные пропущенным через кровь электричеством.
Грязно-песочные вихри кружились в такт скрипкам, превращаясь в танцующие тени на стекле.

Колыбельная красного друга, качающего их в асфальтовом океане, одной рукой поддерживаемом Омером, удерживающего руль, а другой ласкающего горящую под его пальцами тонкую кожу под воротом водолазки, баюкала мужчину и женщину в их взаимном притяжении.

- Тормоз, Кывылджим, - хрипло проговорил Омер, отрываясь от блуждания по ее полным губам так, будто ничего изысканнее в его жизни еще не было. – Нажми на тормоз.

Вряд ли женщина слышала, когда миллиарды покалываний под ее пальцами коротких жестких волос возле тех самых чертовых ямочек превращались в особый вид мазохизма от одной только улыбки...любимого мужчины.

Казалось, вся прокурорская спесь слетела одновременно с приливом неконтролируемого желания.

Этот мужчина. Раскрывший ее настежь, посвященный в мрачные, отвратительные дни, которые она хотела забыть. Его спокойствие и аура заботы, его мужская выдержка вместе с яростью накатывающих чувств. Он был как ее личный психоз, которая ледяная госпожа Арслан не могла себе позволить.

- Остановись, Кывылджим, - уже рычал Омер, пока свободная от контроля рука, властно удерживала ее за скулы, а сам он ежесекундно царствовал губами на каждом миллиметре ее лица.

Он не мог. Он боролся, но бесполезно.

Она сводила с ума, заставляла покоряться и покорять...разве могло быть такое одновременно?

Эта женщина. Она была как наваждение. Жизнь в ней кипела вместе со страстью, жажда справедливости жила одновременно со страхом быть непонятой, внутренний ребёнок прятался под маской железной женщины. Он так давно научился читать ее по малейшим жестам, по тому, как улыбаются уголки ее глаз, по тому, как вздымается ее грудь, по тому, как она отводила глаза, когда стеснялась, как краснела, признавая свои ошибки.

Рука, не подчинясь остаткам разума, которых и так было на волоске, опустилась ниже, безошибочно угадывая под кашемировой тканью степень ее откровенности, которую он тут же остервенело, сжал в своих мужских порывах.

Боковой порыв воздушных масс качнул машину сильнее, окатив стекла новым потоком серо-песочной взвеси, и только в этот момент, вонзаясь в их уши, мелодия Элтона Джона привела их в обоюдное чувство реальности, а машина под ногой Кывылджим испуганно остановилась.

Рывком разрывая контакт с женщиной, профессор выпустил руль из ноющей руки, и с мрачным видом, откинулся на свое сиденье, оставляя растерянную женщину лихорадочно бродить по его странному выражению глазами в поисках ответов на свои внезапные вопросы.

- Что ты делаешь со мной, Кывылджим? - выдохнул Омер.

Его сознание до сих пор оставалось туманным, как и глаза, которые осунувшись смотрели вперед, не в силах повернуться к женщине.

Кывылджим продолжала сидеть, рассматривая каждую черточку его лица, которое до сих пор светились любовным светом, сводя брови в попытке угадать переменчивое настроение мужчины. Она уже давно перевела положение рычага коробки передач в состояние паркинга, и машина стояла прямо посреди дрифтовой трассы, выдерживая потоки сильного бьющего по ее стали воздуха посреди наступающей сырости ночи.

Только что она была готова поклясться, что они оба утонули в едином чувстве, а сейчас Омер запустил руки в волосы, разминая голову так, как будто все это было ошибкой.

Может, она просто ослепла?

Руки моментально похолодели, а волоски на теле пришли в движение от мгновенного озноба. Спасительная куртка лежала все там же – на заднем сиденье, вместе с ее защитной кожей, пока Кывылджим опасливо поглядывала на профессора от ужаса собственных сомнений.

- Что, между нами, Кывылджим? – с долей упрека спросил Омер, все так же продолжая смотреть вперед.

- Не знаю, Омер, - осеклась госпожа прокурор, слабо пожимая плечами. – Да и какая сейчас разница?

- Разница?!

Он резко повернулся в ее сторону, одним только движением запуская водоворот химических реакций между ними. В глазах до этого момента доброго и понимающего мужчины вспыхнули угли ярости.

Все, что в эту минуту проносилось перед его взором – пара стальных глаза высокомерного Главного Прокурора, смотрящего на него снизу лестницы, сумасбродные выходки Геркем, заполонившей его квартиру своими вещами, и понурые глаза Фатиха Картала из-за металлических прутьев в вонючей камере полицейского участка, - все в один момент обухом легло ему на плечи, охолонув его как хлыстом, возвращая в жестокую реальность.

Туда, где он до ядовитого безумия желал сидящую перед ним женщину, и не мог себе этого позволить.

- Мы оба несвободны, Кывылджим.

Омер холодным приговором пригвоздил их к месту, даже точно не зная, кого он имеет в виду больше – Аяза Шахина, своих сыновей, Геркем или всю прокурорскую свору, только и мечтающую увидеть их совместное падение.

Он рывком распахнул показавшуюся ему легкой дверь машины, впуская в спертый от накалившихся эмоций воздух хладный и пыльный, и выбрался наружу в пленяющие своей смуглостью сумерки. Фары ситроена погасли, как и его дыхание, которое только что заглушила женщина вместе с растворившимися в его салоне доведенными до степени сумасшествия чувствами.

Профессор остановился прямо перед запыленным капотом, лицом к лобовому стеклу, устанавливая на него руки, и постарался вглядеться сквозь бликующую гладь, в побледневшую госпожу прокурора, вцепившуюся в кожаный руль без своих защитных перчаток.

Тяжелые черные спирали пыли уже в лунном свете, окутали Омера с ног до головы своими частичками, проникая даже в рот, отчего на его зубах заскрипело в точности, как в сердце.
Ветер сию секунду подхватил его волосы, вырывая из них, кажется, последние отголоски страстных прикосновений нежных пальцев Кывылджим, которая продолжала сидеть застывшая от омерзения только сказанной им фразы в полной темноте своего вишневого друга. И только маленький красный брелок мерно раскачивался от сквозных порывов, так издевательски касаясь колена госпожи прокурора.