Неразлучники

 Руки Эммы были багровыми от плеч до самых запястий. Разноцветье следов мужней любви украшало её предплечья, когда одни узоры увядали жёлтыми лепестками, на их месте сразу же наливались пурпуром свежие. Под слоями рубашек и платьев скрывались иные цветы, их Эмма берегла для молчаливого созерцания в полутьме собственной комнаты. Лишь изредка морщилась и прижимала руку к гудящим рёбрам, но только так, чтобы никто не заметил.

 Она спешила пройти рынок насквозь, никем не незамеченной, нервно одёргивая рукава. Их длины не хватало, чтобы скрыть все отметины. Корзина с овощами и хлебом была слишком тяжёлой, перевешивала Эмму на сторону, отчего платье задиралось сильнее, всё норовя раскрыть её стыдную тайну.

 Эмма преодолела продуктовые лавки и уже направилась к выходу, не поднимая глаз на проходящих мимо людей, как вдруг в её плечо кто-то врезался. Боль прострелила её до кончиков пальцев, они, не выдержав, разомкнулись, и корзина со всем содержимым упала на землю. Эмма вскрикнула, будто вся её жизнь разлетелась вместе с картошкой и репой.

 - Ой, простите, ради бога, простите!

 Миловидная девушка, неловко толкнувшая Эмму, бросилась ей в ноги, торопливо собирая беглецов обратно в корзину. Эмма не шелохнулась, зная, что только она склонится к земле чуть больше обычного, под рёбра ей вонзится десяток невидимых лезвий.

 - Ваша корзина, вот, - девушка виновато улыбалась, стараясь заглянуть Эмме в глаза. - Такая тяжёлая, что же вы тащите её сами?

 Эмма дёрнула уголком губ, но улыбнуться не вышло. Боль стискивала мускулы её лица, контроля хватало лишь для того, чтобы не разрыдаться на месте.

 Девушка оказалась внимательнее, чем Эмма того бы хотела.

 - Давайте я помогу вам отнести продукты домой, нельзя же такие тяжести носить в одиночестве. Далеко вам идти?

 Эмма едва заметно качнула головой.

 - Я живу возле площади, в большом синем доме.

 - Какая удача! Нам по пути. Так странно, что мы не виделись раньше, вы такая красавица, я бы вас точно заметила.

 Отклонив руку Эммы, потянувшуюся было к корзине, девушка поспешила к выходу, продолжая болтать.

 - Вы знаете Маргарет? Такая старуха противная, она живёт с нами на одном этаже и вечно плещет помоями прямо под окна. Здесь конечно же все так делают, но её помои почему-то зловоннее прочих. Так где вы живёте, на каком этаже? 

 - На третьем, под крышей, - Эмма говорила чуть слышно. 

 - Не может этого быть!

 - Мы переехали с мужем недавно. Не смогли оплачивать ренту хозяину нашей прошлой квартиры.

 - Ах вон оно что, тот огромный мужчина со смоляными усами ваш муж? - девушка осеклась, бросив на Эмму встревоженный взгляд. Последний месяц она каждую ночь слушала грохот за стеной своей спальни, лишь смутно догадываясь о его происхождении.

 Эмма сжала вмиг побелевшие губы. 

 Её муж. Любимый, нежно и трепетно любимый супруг.

 - Кстати, меня зовут Мейбл. Получается, мы соседки, это же надо было нам встретиться таким удивительным образом. Будет так здорово, если мы с вами подружимся!

 Они подружились, хоть это и казалось Эмме почти невозможным.

 Все будние дни она проводила за раскройным столом, уходя из дому до рассвета и возвращаясь глубокой ночью. Почти час у неё уходил только чтобы доехать до фабрики и так же вернуться обратно, чтобы без сил подняться под самую крышу синего дома и встретить там своего всегда недовольного мужа. В единственный выходной Эмма должна была успеть переделать все домашние дела, сходить в прачечную и за продуктами и, если повезёт, провести полчаса на старой набережной, пустыми глазами всматриваясь в далёкий край моря.

 Мейбл умудрилась внести в её жизнь яркие краски. Незаметно, украдкой она вошла в распорядок её ежедневной рутины. Заполночь они встречались за перегородкой их небольших балконов, пили крепко заваренный чай, тихо переговариваясь о ежедневном и вечном. Зачерствевшее сердце Эммы подтаивало, капая в её чайную чашку, и постепенно она начала улыбаться от одного только вида соседки.

 - Не подумай, я ведь тоже не одинока. Я жду, пока муж вернётся из плаванья, в конце года он уже должен быть здесь. Я так его жду, он самый лучший на свете.

 Эмма сквозь опущенные ресницы следила за мягкими руками соседки, вращающими старую чашку, за её распущенными по окончании дня светлыми волосами, стекающими за ворот домашнего платья, за её острыми коленками, прорезающими тонкий подол. Чем дальше проходило их совместное время, тем острее казалась заноза, врезающаяся ей под рёбра, когда Мейбл упоминала своего лучшего-на-свете мужа. 

 Мейбл трудилась посудомойкой в маленьком ресторанчике на той же площади, где стоял их большой синий дом. В свободное время она слушала несмолкаемый щебет своих канареек, читала и вышивала до нелепости смешные салфетки с жёлтыми попугайчиками. И каждый вечер ждала, когда Эмма выйдет к ней на балкон.

 По воскресеньям они вместе ходили на рынок, а после спускались к набережной, чтобы посидеть на ступеньках у самой воды, съесть ещё горячие медовые булочки и обсудить свои сны. 

 Эмме часто снилось, как она отрывается от земли и взлетает высоко-высоко к самым звёздам, смотрит сверху на их крошечный городок и устремляется прочь в далёкое чёрное небо.

 Мейбл видела во сне Эмму, расплетающую свои бледно-рыжие волосы, так, что они волной покрывали её худощавую спину. Вот она скидывает с острых плеч ночную рубашку и, отражаясь в зеркале, висящем в спальне Мейбл, смотрит ей прямо в глаза, ничуть не смущаясь. Об этих снах она говорить не решалась, смеясь вместо этого, что всю ночь видела пуховых барашков, скачущих через забор на лугу.

 Одним солнечным днём Эмма решилась вместо домашних дел отправиться на пикник, разумеется, вместе с подругой. Взяв с собой плед и сэндвичи, они прогулялись к большому дикому парку и затерялись в нём средь густой травы и ракитника.

 Разнеженные августовским оранжевым солнцем, они лежали бок о бок, рука к руке, смеялись, собирали с зелёных  стеблей муравьёв и божьих коровок, поднося их к самым глазам, чтобы как следует рассмотреть.

 - Если бы у меня не было мужа, я схватила бы тебя в охапку и уехала, куда глаза глядят, - мечтательно прошептала Мейбл. - Мы бы сняли маленький домик на окраине города, открыли своё ателье. Ты шила бы чудесные платья, а я их расшивала узорами.

 - Попугайчиков? - глаза Эммы лучились, пока взгляд её скользил по нежным румяным щекам подруги.

 - И канареек! Ещё мы завели бы большого кота, он бы вырос гигантом, ел только самые жирные сливки и распугивал крыс. Я так боюсь крыс, ты не представляешь.

 Эмма прикоснулась к её виску, убирая светлую прядь волос, упавшую на глаза Мейбл, лишь только чтобы лучше их рассмотреть. Невозможная сила потянула её прижаться опалённым жаркими лучами лбом к нежному гладкому лбу, соприкоснуться щеками. Кожа Мейбл была мягкой как персик, тёплой, впитавшей солнце и луговые травы. 

 Как котёнок, слепо тянущийся к матери, Мейбл подалась ей навстречу, притронувшись губами к уголку её губ. Обе замерли, не понимая, как им быть дальше, потонув в летней жаре и пьянящем смятении.

 Солнце клонилось к закату. До темноты они не разомкнули объятий.


 

 Близилось Рождество.

 Соседки едва ли хоть на день расставались друг с другом, сохраняя ежевечерние чаепития и воскресные прогулки в памяти будто изысканные драгоценности.

 Но за день до Рождества, выбравшись на балкон, сияя и переливаясь восторгом, Мейбл сообщила подруге:

 - Уже завтра! Завтра должен вернуться мой муж, завтра его корабль причалит в порту, и мы наконец встретимся. Три года я ждала его, бережно храня в своём сердце, Эмма! Три года. Как я соскучилась.

 Чашка в руках Эммы тихо зазвенела, ударяясь дном о фарфоровое блюдце. 

 - Завтра?.. Но, Мейбл. Вы не виделись три года. За три года люди, бывает, необратимо меняются, и ты встретишь совсем не того человека, каким ты его знала до плаванья.

 - Глупости, Эмма. Я уверена, он будет всё тем же. Любимым, весёлым, моим долгожданным супругом.

 Не выдержав, уставшее блюдце раскололось в руках Эммы и, осыпаясь ей на колени, до крови оцарапало дрожащую руку.

 - Мейбл... Давай убежим. Давай убежим сейчас же, не оглядываясь, прошу. Сядем на первый попавшийся поезд, уедем, куда глаза глядят. Снимем дом, я буду шить, ты – расшивать мои платья жёлтыми попугайчиками. И канарейками. Зачем это всё, если мы не уедем?

 Подруга подняла на неё глаза, словно впервые услышала.

 - Но как же... Я люблю тебя, Эмма, люблю всем сердцем. Но и его я тоже люблю. И он мой муж.

 Слёзы капали на подол Эммы прямо в осколки блюдца.

 - Я так люблю тебя, Мейбл. 

 Она зажмурилась. Пустота пожирала её изнутри, не оставляя ни капли живого. 

 Эмма вскочила, разбросав осколки по полу, и тотчас же скрылась за балконной дверью, не оглядываясь, не сказав больше ни слова.

 В эту ночь грохот за стеной спальни Мейбл казался особенно ожесточённым. Она вздрагивала при каждом ударе, но не решалась выйти и попробовать остановить неистового мужчину со смоляными усами.

 Каждый день за всё время, что они уединялись за чаем, все эти чудесные месяцы, на коже Эммы пылали пурпурные цветы, но Мейбл боялась о них спросить, а Эмма ничего не рассказывала.

 Грохот закончился последним глухим ударом. Мейбл вслушивалась в гнетущую тишину, но до самого рассвета ничего более не услышала.

 Утром она столкнулась в коридоре с мужем подруги, огромным мужчиной со смоляными усами, волочащим за собой громоздкий мешок. Он бросил на Мейбл злой презрительный взгляд и поспешил вниз по лестнице.

 Эмма больше никогда не выходила на балкон.

 Муж Мейбл не вернулся из плаванья.