Loss of connection
Тишина в кофейне, нарушаемая лишь деликатным, почти извиняющимся звоном посуды и далекими, приглушенными голосами других посетителей, давила на них обоих невидимым прессом. Она была густой, как туман, и такой же непроницаемой. Хёнджин не отрывал взгляда от Феликса, и в его темных, обычно таких выразительных глазах сейчас плескалась отчаянная мольба, смешанная с застарелой усталостью. Он словно искал в лице Феликса не осуждение, которого, возможно, заслуживал за свое долгое молчание и полуправду, а спасение, тонкую ниточку, за которую можно было бы уцепиться в этом бушующем море проблем. Феликс же, медленно, словно пробуя на вкус каждое горькое слово исповеди Хёнджина, пытался собрать воедино треснувшие, разлетевшиеся на мелкие осколки фрагменты своего привычного мира. Он силился найти в этой новой, пугающей, почти сюрреалистичной реальности хоть какое-то место для себя, для своих чувств, для них двоих.
– Так что... что теперь? – голос Феликса был тихим, почти безжизненным, лишенным всякой краски, как выцветшая фотография. В нем не было упрека, лишь глубокая, всепоглощающая растерянность и едва заметная, почти подсознательная нотка зарождающейся решимости – той самой, что заставляет людей идти вперед, даже когда путь скрыт во мраке.
Хёнджин медленно покачал головой, взъерошивая и без того растрепанные волосы нервным, привычным жестом. – Я не знаю, Феликс. Честно, я не знаю. Они... они не оставят меня в покое. Это их работа – контролировать, направлять, устранять помехи. И если они решат, что ты – именно та помеха, которая представляет угрозу для моего тщательно выстроенного имиджа, для их многомиллионных инвестиций... – Он не договорил, но недосказанность повисла в воздухе тяжелее любых слов. Смысл был кристально ясен и пугал до дрожи.
– Мы можем... попытаться быть осторожнее? – предложил Феликс, хотя сам понимал всю призрачность и тщетность этой идеи. Его слова прозвучали неуверенно, как вопрос, на который он сам боялся услышать ответ. – Скрываться, встречаться тайно, как… как преступники? ха..
– Мы уже пытались, – горько усмехнулся Хёнджин, и в этой усмешке было больше боли, чем иронии. – И вот к чему это привело. У них глаза и уши повсюду, Феликс. Это не просто метафора. Это как жить под постоянным, неусыпным наблюдением, под прицелом тысяч невидимых камер. Любой неосторожный шаг, любое неосторожное слово, даже взгляд – все может быть истолковано, перевернуто и использовано против нас. – Он замолчал на мгновение, его взгляд уперся в узор на столешнице, словно он пытался найти там ответы. Потом, не поднимая глаз, добавил глухим голосом: – Они даже предлагали мне... начать "фиктивные" отношения с Сарой. Для прессы. Чтобы отвести подозрения, создать "правильный" информационный фон, успокоить фанатов и инвесторов.
Феликса буквально передернуло от отвращения, словно ему предложили съесть что-то гнилое. Холодная волна негодования поднялась изнутри. – Это... это чудовищно. Бесчеловечно.
– Это K-pop индустрия, Феликс, – устало, почти обреченно произнес Хёнджин, и в его голосе не было ни капли цинизма, лишь глубокая, выстраданная констатация факта. – Здесь мало что бывает по-настоящему. Большинство из того, что ты видишь – это иллюзия, красивая упаковка.
Они сидели молча еще какое-то время, погруженные каждый в свои тяжелые думы. Тишина стала их единственным собеседником. Феликс чувствовал, как холодное отчаяние Хёнджина, словно заразная болезнь, передается ему, проникая под кожу, замораживая кровь в жилах. Но вместе с тем, где-то в самой глубине его души, там, где еще теплился огонек надежды, зарождалось упрямое, почти инстинктивное сопротивление. Он не хотел так просто сдаваться. Не хотел позволить безликой "системе" растоптать то хрупкое и драгоценное, что возникло между ним и Хёнджином.
– Но ведь должен же быть какой-то выход, – произнес он наконец, и его голос, к его собственному удивлению, прозвучал более твердо, чем он ожидал. В нем появилась стальная нотка. – Мы не можем просто… позволить им решать за нас, диктовать, как нам жить и кого любить.
Хёнджин медленно поднял на него взгляд, и в его измученных глазах на мгновение мелькнула слабая, почти неуловимая искорка – отражение той надежды, что зажглась в Феликсе. – Я думал об этом. Очень много думал, поверь. Ночи напролет. Может быть… может быть, если мы будем очень, очень осторожны. До безумия осторожны. Если мы найдем способ общаться так, чтобы никто и никогда не заподозрил. Это будет невероятно сложно. Это будет чертовски рискованно. И я не уверен, что у нас получится. Шансы ничтожно малы.
– Но мы можем хотя бы попробовать? – Феликс ухватился за эту хрупкую, почти иллюзорную возможность, как утопающий за соломинку. Готовность рискнуть всем ради этой призрачной надежды перевешивала страх. – Я готов. Если ты готов рискнуть.
Хёнджин смотрел на него долго, изучающе, словно пытаясь заглянуть в самую душу. Затем он медленно, почти неохотно кивнул. – Да. Давай попробуем. Но ты должен понимать, Феликс, на что мы идем. Это будет не жизнь, а постоянная игра в прятки. Это будет тяжело, изматывающе. И я… я не смогу быть с тобой так, как хотел бы. Не смогу открыто держать тебя за руку, не смогу защитить тебя так, как должен защищать любимого человека. – Боль в его голосе была почти физической.
– Я понимаю, – тихо ответил Феликс, и его сердце болезненно сжалось от этих слов, от осознания той цены, которую им придется заплатить. – Но быть совсем без тебя… это еще хуже. Это как не дышать.
И они договорились. О сложной, многоуровневой системе конспирации, достойной шпионского романа. Редкие, тщательно спланированные встречи в самых неприметных, забытых богом местах, куда не ступала нога папарацци. Зашифрованные сообщения, понятные только им двоим, полные недомолвок и скрытых смыслов. Полное отсутствие совместных появлений где-либо, где их могли бы увидеть вместе. Это была отчаянная попытка сохранить хотя бы крупицы того, что у них было, в мире, который был настроен против них. Надежда была слабой, как пламя свечи на ветру, но она была. И в тот момент это было единственное, что имело значение.
***
Вернувшись домой после тяжелого, опустошающего разговора с Хёнджином, Феликс чувствовал себя так, словно из него выжали все соки, оставив лишь пустую, обессиленную оболочку. Каждый шаг давался с трудом, ноги были ватными, а в голове гудел рой тревожных мыслей. Ко всем переживаниям, связанным с Хёнджином и его "агентством", добавилось тягостное предчувствие еще одного непростого, потенциально взрывоопасного разговора – с семьей. Последнее время его родители все чаще и настойчивее выражали беспокойство по поводу его замкнутости, его "странной", по их мнению, дружбы, и удручающего отсутствия видимых успехов в учебе или хотя бы попыток найти "нормальную", понятную им работу. Их недовольство висело в воздухе, как грозовая туча, готовая разразиться в любой момент. Хоть их не было рядом, они все понимали.
Вечером, за ужином, который и без того проходил в напряжение достигло своего апогея. Воздух можно было резать ножом. На телефоне высветилось уведомление с вызовом.
– Феликс, мы должны серьезно поговорить, – начал отец, решительно сказав. Его голос был ровным, но в этой ровности чувствовалась сталь, и он не предвещал ничего хорошего. – Нам кажется, ты совсем отбился от рук. Мы не узнаем тебя. Целыми днями пропадаешь неизвестно где, с этим твоим… другом –. Слово "друг" он произнес с едва скрываемым, почти оскорбительным пренебрежением, сделав на нем особый, многозначительный акцент.
– Что не так с моим другом? – огрызнулся Феликс, чувствуя, как внутри мгновенно закипает волна раздражения и обиды. Он старался держать себя в руках, но слова отца были как искра, поднесенная к пороховой бочке.
– Все не так! Абсолютно все! – тут же подключилась мать, ее голос дрожал от сдерживаемых эмоций и плохо скрываемого возмущения. – Ты забросил свои увлечения, перестал звонить! Ты ничем не интересуешься, кроме этого… этого человека! Только и делаешь, что витаешь в облаках, строишь какие-то воздушные замки! Мы волнуемся за твое будущее, Феликс! Мы ночей не спим, думая о тебе! А этот твой Хёнджин… Он тебе не пара, пойми ты это наконец! Он из другого мира, из мира, который тебя погубит! – Ее слова хлестали, как пощечины.
– Вы ничего не понимаете! Совершенно ничего! – вскричал Феликс, уже не в силах сдерживать накопившееся напряжение. Его голос сорвался на крик. – Вы судите о нем, даже не зная его по-настоящему! Вы видите только обложку, которую вам показывают! И вы не имеете никакого права решать, кто мне пара, а кто нет! Это моя жизнь!
Ссора разгоралась с каждой секундой, как лесной пожар. Обвинения сыпались градом. Родители, в свою очередь распаляясь все больше, обвиняли его в неблагодарности, в легкомыслии, в том, что он эгоистично рушит свою жизнь и их надежды. Они напоминали ему о своих жертвах, о своих ожиданиях. Феликс в ответ кричал, что они его не понимают, что они никогда и не пытались понять, что они пытаются загнать его в тесные, душные рамки своих устаревших представлений о "правильной" и "счастливой" жизни, совершенно не считаясь с его собственными чувствами, мечтами и желаниями.
– Ты просто неблагодарный эгоист, Феликс! – в сердцах бросила мать, и ее глаза наполнились слезами обиды и гнева, злоровые отношения рассыпалась на глазах. – Думаешь только о себе и своих прихотях!
– Может, и так! – крикнул он в ответ, чувствуя, как горячие, злые слезы обиды и бессилия подступают к глазам, застилая все вокруг. – Может, лучше быть эгоистом, чем жить чужой жизнью, так, как хотите вы, а не я! Я задыхаюсь здесь!
Он сбросил трубку и резким движением отодвинул стул, который с грохотом ударился о ножку стол, с силой хлопнув дверью своей комнаты так, что задрожали стены. Внутри все клокотало от ярости, жгучей обиды и всепоглощающего, леденящего душу чувства тотального, беспросветного одиночества. Даже в кругу, казалось бы, самых близких и родных людей, он был не понят, осужден, отвергнут. Ссора с родителями стала той последней каплей, которая переполнила чашу его терпения и отчаяния. Ощущение, что он один против всего враждебного мира, стало почти физически невыносимым.
В полном отчаянии, задыхаясь от рыданий, он схватил телефон. Дрожащими, непослушными пальцами он набрал короткое, заранее оговоренное, ничего не значащее для посторонних кодовое сообщение Хёнджину – просто набор символов, их тайный сигнал бедствия. Он не ждал немедленного ответа, прекрасно зная, насколько тот занят, насколько рискованно для него любое лишнее, незапланированное общение. Но ему жизненно необходимо было хотя бы знать, что где-то там, в этом холодном и враждебном мире, есть хотя бы один человек, который его поймет, который не осудит, который просто будет на его стороне.
Ответ пришел неожиданно быстро, через пару минут, которые показались Феликсу вечностью. Простое, лаконичное: – Я рядом. Держись. – А примерно через полчаса, когда Феликс, свернувшись калачиком на кровати, уже почти перестал плакать, оставив лишь тихие, судорожные всхлипы, раздался едва слышный, условный стук в дверь.
Феликс подскочил, как ужаленный. Сердце бешено заколотилось в груди – смесь страха и безумной надежды. За дверью стоял Хёнджин. Капюшон толстовки был низко натянут на глаза, скрывая большую часть лица, но даже в тусклом, неверном свете далекого уличного фонаря Феликс увидел, каким бледным и уставшим он выглядит. Рискуя всем, он пришел.
–Что случилось? – тихо, почти шепотом спросил Хёнджин, когда Феликс, дрожащими руками отперев дверь , впустил его в квартиры, полную запаха его слез и отчаяния.
И Феликс рассказал. Сбивчиво, путаясь в словах, перескакивая с одного на другое, он выплеснул на Хёнджина все, что накопилось, все, что душило его изнутри: и липкий страх за их с Хёнджином хрупкое будущее, и жгучую боль от только что произошедшей ссоры с родителями, и это всепоглощающее, невыносимое чувство одиночества, которое грозило поглотить его целиком.
Хёнджин слушал молча, не перебивая, не задавая вопросов. Его взгляд был полон такого глубокого понимания и сочувствия, что Феликсу казалось, будто он читает его мысли. Когда Феликс наконец замолчал, обессиленный от слез и слов, Хёнджин просто подошел и крепко, очень крепко обнял его. В этом объятии не было лишних слов, пафосных утешений или пустых обещаний. Но в нем было столько безмолвного тепла, столько непоколебимой поддержки и искреннего понимания, что Феликс почувствовал, как тугой узел напряжения, сдавливавший его грудь, понемногу начинает ослабевать.
– Ты не один, Ликс, – прошептал Хёнджин ему на ухо, его теплое дыхание коснулось кожи, и по телу Феликса пробежала легкая дрожь. Он использовал их старое, интимное прозвище, которое всегда заставляло сердце Феликса таять. – Слышишь меня? Я здесь. И мы справимся. Со всем этим дерьмом мы справимся. Сначала с родителями, – он едва заметно кивнул в сторону телефона, – а потом и со всем остальным. Вместе.
Он говорил тихо, но в его голосе звучала такая спокойная, непоколебимая уверенность, что она невольно передавалась и Феликсу, вселяя в его истерзанную душу хрупкую надежду. Хёнджин не предлагал волшебных, мгновенных решений, не обещал, что все в одночасье станет легко и просто. Но он был рядом. И в этот самый момент, когда Феликс чувствовал себя на самом дне глубочайшего отчаяния, брошенным и непонятым, этого было более чем достаточно. Присутствие Хёнджина, его тихие, ободряющие слова, его крепкое, надежное объятие стали тем спасательным кругом, который помог Феликсу не утонуть в бездонных, ледяных волнах одиночества и всепоглощающего страха. Он все еще не знал, как именно они будут решать все свои навалившиеся проблемы, но теперь он точно знал одно: он не будет делать это в одиночку. И это знание придавало ему сил.