Птицелов
12 аркан -- Повешенный*
И птица поёт, пока жив птицелов,
И жив птицелов, пока птица поёт.
Кто из нас птица, а кто птицелов?
Знающим слово не надобно слов,
Не надобно слов...
Наутилус Помпилиус, «Клетка»
В кабинете было накурено и сумрачно. Его хозяин торчал у открытой форточки с очередной сигаретой в одной руке и какой-то книжкой в другой. Увидев её, он изумленно поднял брови, затушил сигарету и отложил книгу, забыв заложить, но остался стоять у окна.
– Ты мне не мерещишься? – недоверчиво уточнил он. И Ани еле удержалась от того, чтобы не взвыть и не броситься ему на шею. Честно говоря, её остановило только недоверие к собственным ногам, которые могли предать на середине пробежки. Поэтому она подошла спокойно, насколько могла, и доказала, что не мерещится.
Поцелуй получился долгим, но Ральф всё-таки отстранился, аккуратно водрузил её на диван и приступил к допросу.
– Можешь мне объяснить наконец-то, какого чёрта это было? – он явно пытался подобрать цензурные слова, но так и не смог смягчить свой вопрос.
Пришлось выразительно пожать плечами.
– Я сама не очень-то поняла.
Ральф провёл ладонями по лицу. Ему бы тоже не мешало умыться речной водой, дающей бодрость, выглядел он уставшим.
– Ани...
– Погоди ругаться. Я действительно не поняла. Крёстная сказала, что я сделала неправильный выбор, став девушкой Стервятника, представляешь? Я даже сказать ничего не успела. Меня трясло от её злости, но какое ей дело до меня и Стервятника, что ей вообще было надо? Я не верю, что она не знала о том, что я потеряла сознание, когда меня заперли в прошлый раз.
Мужчина вздохнул и притянул её к себе, укрощая поток слов.
– Не тараторь.
– Я соскучилась, мне не хватало тебя всё это время, вот меня и несёт. Извини.
Он отодвинулся и посмотрел ей в глаза.
– Янус кое-что рассказал мне, – тихо начал мужчина. – Ему позвонила твоя тётя где-то неделю назад. Она предупредила о том, что скоро опять приедут проверять тебя, и предложила Янусу посодействовать ей за определённую плату.
– Она пыталась подкупить Януса?!
– Да, – Ральф мрачно усмехнулся. – Это потрясло его до глубины души. Но он слишком привык общаться с детьми, чтобы обложить её как следует в ответ на такое предложение. Так что он просто отказался. Мне это не понравилось. В сочетании с выходкой Крёстной – особенно. Поэтому я тебя и спросил. Ты не знаешь, почему вдруг твоя тётя начала так беспокоиться?
Она не выдержала и дотянулась, уткнувшись ему в подбородок лбом, как будто переобщалась с котами, прижалась к груди, слушая его сердце. И тихо предположила:
– Потому что теперь ей действительно есть за что бороться. Мама оставила мне не так уж много. Но в завещании отца говорится, что я получу дом и довольно много денег, когда стану совершеннолетней и самостоятельной.
В кабинете повисла тишина. Они думали о разном и в то же время об одном и том же.
«Она хотела убить тебя».
«Она пыталась меня убить, но целилась в Стервятника».
«Тебе опасно там оставаться».
«Я должна понять, почему...»
Тишина набухала словами и мыслями, они перекрещивались, пересекались, расползались по разным углам.
– Птица была права, – прошептал мужчина спустя долгое время.
– Когда? – всполошилась она, – Когда снилась тебе перед твоим отъездом?
– Перед моим возвращением. Она сказала, что я должен срочно вернуться в Дом и защитить тебя.
– Не надо тебе с ней разговаривать, Ральф. Действительно. Слушай, если она придет ещё, позови меня во сне, я услышу, я точно услышу и прогоню её. Это опасно, Ральф...
Он прервал её поцелуем.
– Знаешь, – улыбнулся он, – я не могу это объяснить, но точно знаю, что мне она не причинит вреда. Тем более, она хочет, чтобы я тебя защитил.
Этот спор ей не удалось бы выиграть никак, это она поняла сразу. И в этом было что-то странное. И то, что сказал во сне Алконост. «Мужчина, благодаря которому у тебя есть эта жизнь». Что птица имела в виду?
Было бы очень глупо и наивно ждать, что случится чудо и птица опустится до объяснений своих поступков и слов. Ани знала Алконоста всю свою жизнь, но почти ничего не знала о нём, кроме самого простого и страшного. Птица обладала чудовищной силой в реальности и на её изнанке. Она не была человеком и всё человеческое было ей чуждо. А ещё она была накрепко связана с Ани, настолько, словно бы была частью её души. Хотя они всё-таки были разными существами, по крайней мере, ей хотелось на это надеяться. В Доме Алконосту нравилось – она была в этом совершенно уверена, особенно в Лесу, там птица чувствовала себя дома.
После того, как они разругались в последнем сне, который, впрочем, был совсем не сном, Ани ещё долго торчала на заснеженном пляже. Она ходила кругами, потом начала рассматривать серый валун, на котором обосновалась птица. Камень как камень, только почему-то без снега. На гладком, вылизанном прибоем боку виднелась маленькая синяя клякса, непонятно откуда взявшаяся здесь. Она присела рядом с валуном, и клякса оказалась небрежно нарисованной птицей, распластавшейся в полете. Синий цвет не давал возможности ошибиться – рисунок обозначал Алконоста. Но не это заставило её зацепиться памятью за синюю кляксу, неуместную на пустом берегу, а ощущение, что она уже видела именно этот рисунок в Доме на одной из заполненных надписями стен.
Так что днём после разговора с Ральфом она уткнулась в стены. Изучала их придирчиво и педантично, хотя шансов найти маленький небрежный рисунок под слоями кричащих надписей и выставленных напоказ фигур было катастрофически мало.
– Ищешь что-то конкретное? – поинтересовался хитрый голосок откуда-то из-под её подмышки. Рядом крутился Шакал с очень жадными глазами хозяина ломбарда, к которому пришёл очередной пьяница, несущий на продажу шкатулку с побрякушками своей несчастной половины.
Это был не такой уж и плохой выход, если подумать. Кто, как ни Шакал мог помочь в таком странном деле.
– Ищу. Вчерашний день. А, может, прошлый круг, я даже этого не знаю, – призналась она полушепотом.
Табаки взвился, чуть не выпрыгнув из Мустанга. И поманил её грязной лапкой за собой. Уединившись в пустом классе четвёртой, он решил уточнить:
– А что ты хочешь найти, позволь спросить, – голос его стал скрипучим, как будто из него вот-вот посыплется песок, а глазки и без того хитрющие, обросли стариковскими морщинками.
– Хочу понять, почему я здесь.
– Ну, это просто, – весело прокаркал Табаки. – Тебя сюда сдала тётка, потому что терпеть не может.
– Ты меня понял, – с нажимом сказала она.
Шакал, или тот, кто прикидывался им, посерьёзнел.
– Тебе понадобится найти того, у кого может быть эта память, если её нет у тебя.
– У меня есть предположение. Алконост проговорился об этом.
Длинный палец с пятнистым от грязи ногтем упёрся ей в грудь.
– А чем ты готова платить?
Она поджала губы, делая вид, что серьёзно обдумывает сделку. На самом деле, она уже думала об этом и решила.
– Одну песню.
Табаки сморщил нос и неубедительно возмутился:
– Чистой воды благотворительность! С другой стороны, у тебя может ничего не получиться, слишком уж много условий. А песню я получу в любом случае.
– Договорились! – она протянула руку.
Шакал повздыхал, похлопал себя по многочисленным карманам, порылся за пазухой, откуда и выудил грецкий орех. Точнее, пустую скорлупку, судя по отсутствующему весу.
– Тебе надо положить её под подушку тому, кто может знать правду, даже если он не помнит об этом сейчас. И самой уснуть рядом, положив голову на ту же подушку. Но с этим у тебя не возникнет сложностей? – подмигнул он.
– Не возникнет, – она сжала орех в кулаке и быстро спрятала его в карман.
– Скорлупку вернёшь, – проскрипел напоследок старик. – Песня будет в ней.
Теперь дело было за малым.
Положить орех под подушку спящему действительно было легче лёгкого. Как и опустить голову рядом. Несмотря на ёрничание Табаки, она была уверена в том, что правильно поняла подсказку Алконоста. Тем более, что птица действительно слишком настойчиво общалась именно с ним, как будто выделяла его среди других обитателей Дома, хотя люди для неё были практически на одно лицо. «Интересно, а самому Ральфу птица кажется красивой?» – мелькнула глупая мысль. Надо бы как-нибудь спросить. И заодно узнать, как далеко она может зайти в своей ревности.
Что-то зашуршало, будто ночная бабочка билась в стекло, хотя время года было ещё не подходящее. Наверное, ей показалось. Звук повторился. «Неужели, всё-таки бабочка?» – с этой мыслью она соскользнула в сон и чужую память.
***
Яркое летнее солнце било в глаза и немилосердно жгло. Мимо зигзагом пролетел бледно-голубой мотылёк, и стоящий рядом мальчишка проследил его полёт голубыми глазами. Хороший мальчик, он поможет ей или хотя бы попытается.
У жителей многих миров существует поверье, что добрые дела возвращаются сами по себе. Она никогда в это не верила и уж точно не руководствовалась этим в своих странствиях, но, похоже, у этого суеверия имелись основания. Когда-то она помогла этому мальчику просто пробегая мимо, потому, что занервничав в безвыходной для него ситуации, он запел. Её всегда подкупал дар певца, ведь у неё самой его не было. По-настоящему – никогда. Ей это ничего не стоило, задержаться на какое-то мгновение в том странном мире, где он болтался, и помочь, о чём она сразу же перестала думать.
Теперь она стояла перед ним, собрав остаток сил, и просила о помощи. Зная, что он не откажет, и не надеясь, что его помощь что-то решит. И он помог.
Провёл через дыру в сетчатом заборе мимо красивейшего дуба, дарившего благословенную резную тень, через двор к расцвеченному детскими фантазиями дому в три этажа, а там в пустую заставленную столиками и стульями комнату.
Он и сам-то был немного младше её сына, каким тот был, когда непутевая мать вернулась в его жизнь. Странно, чем ближе к смерти, тем больше цепляется память за любимые лица.
Парень притащил ей бутылки с водой, какие-то бутерброды, но, главное – охапку одеял и подушек. Честно говоря, к этому моменту она уже с трудом держалась на ногах. Она с облегчением рухнула в одеяла и мир мигнул.
Ей посчастливилось открыть глаза снова. День или что-то вроде она провела в гнезде из одеял, где мерзла, несмотря на летнюю жару и духоту. Бабочки иногда влетали в распахнутые ставни и порхали совсем рядом. Настоящие. Их крылышки тихо шуршали и были обсыпаны мягкой пыльцой, а лапки и усики щекотно касались кожи. В эти минуты она понимала, что ей ужасно повезло, когда она уже не надеялась ни на какое везение. Совсем.
Дом был странным зданием: более живым, чем другие дома, не слишком разумным, но доверчивым и привязчивым, как большая собака. А ещё сильным. Тысячи детских душ на протяжении долгих лет кормили его силу своими слезами, надеждами, мечтами и любовью. Она чувствовала такие вещи, впечатавшуюся в эти стены память, прикосновения и интерес Дома. Он защищал, как мог, своих детей и защитил её. По крайней мере те падальщики, что тащились по её следу, не могли проникнуть сюда, хотя спокойно перемещались между мирами. Ей была дарована благословенная передышка в охоте, где она была загнанной израненной дичью. О большем нечего было и мечтать.
Кажется ей стало плохо вечером. То есть, ещё хуже, чем было. Она качалась на волнах слабости и беспамятства, когда рядом, кроме напуганного голубоглазого парня, которого звали Валетом, оказался взрослый мужчина. Кое-как он привел её в чувство и пытался отправить к местным докторам, но она убедила его не делать этого. Раны на её теле были поверхностными. Опасны были не они, а то, что её душа превратилась в дырявое решето из которого утекала сила и время, её время.
Он был настойчив этот мужчина и упрям. Убедившись, что медики не смогут ей помочь, он всё равно заставил её напрячься и сказать, что может. Пришлось ненадолго собрать разбегающиеся мысли и выдать какой-то полубредовый рецепт, не очень-то заботясь о том, чтобы быть понятной. Ей было совсем плохо, и хорошо, что никто не видел её такой: ни сын, ни родные, ни он.
Мужчина пришёл снова через какое-то время и притащил курильницу с благовониями и мешок каких-то побрякушек и фруктов.
– Ты сказала, что тебе станет лучше, если ты сможешь почувствовать ветер разных стран. Я решил, что эти сувениры подойдут.
Он зажёг благовония, разложил перед ней ракушки, фрукты и странные безделицы, так что она почувствовала себя святыней, возлежащей на алтаре. Это её насмешило. Она трогала безделушки, нюхала фрукты и пробовала их, вдыхала запах благовоний. И, удивительное дело, ей действительно становилось лучше. Хотя слабость всё ещё не уходила. И она подозревала, не уйдёт уже никогда. Валет и ещё пара мальчишек следили за этим всем и даже принесли свои подношения на её алтарь. Интересно, что он наговорил им всем про неё такое, что они так приветливы с ней? Или просто эти дети привыкли доверять своему чутью, как и лесные звери, которые всегда уважительно относились к человеку ветра, пусть даже на последнем издыхании. Или это рвётся наружу птица, почуявшая её смертельную слабость?
Ночью мужчина пришёл снова. Один. Сел рядом, долго смотрел исподлобья, а потом спросил:
– Кто ты на самом деле?
– То, чего нет в твоём мире. Ветер в человеческом обличье, хранитель, сохранивший очень многих, только не себя.
– Ты действительно умираешь?
– Да. Тебе не о чем беспокоиться. Как только я умру, мое тело исчезнет – оно не принадлежит этому миру.
– Как я могу тебе помочь ещё?
Только тогда она посмотрела в глаза человека и увидела там то, чего не хотела видеть.
– Уходи. И больше не возвращайся, – приказала она. – Тебе нельзя говорить со мной. Это опасно.
– Чем? – спросил он повелительно. – Я воспитатель и несу ответственность за детей...
– Им птица не навредит, – перебила она. – Они – дети Дома, и птица принимает его кров, она знает, что такое благодарность. Я научила её этому за тысячи лет. А тебя она не пожалеет – ты не один из детей.
Страх вспыхнул в его глазах. И правильно, лучше поздно. Он поднялся и ушёл.
Но вернулся следующей ночью, хотя она искренне желала, чтобы он больше не приходил.
– Расскажи мне, – сказал он, усевшись у её гнезда, – что такое быть ветром. И как случилось то, что с тобой случилось.
Она покачала головой.
– Птица, – сказала она, – древнее, чем корни миров. Её слова и песни всегда сбываются, поэтому люди ищут её. Но людям нельзя слушать её голос, потому что, заслушавшись, они попадают в ловушку и погибают.
Мужчина посмотрел на неё непонимающе и даже, кажется, обиженно.
– Ты пришёл не потому, что так захотел, как бы ты себе это ни объяснял. А потому что много веков назад меня спасла птица. Она помогла мне, а взамен потребовала мою душу. Часть жизни и часть души, чтобы и ей можно было жить. Теперь я умираю и меня почти не осталось. А птица всё ещё есть. Её это не коснулось и не коснётся – она не может умереть. Это я имела в виду, когда говорила, что тебе опасно слушать меня, опасно со мной говорить. Ты попался на крючок древнего чудовища. Но не обязан на нём оставаться. Уходи. И постарайся убедить себя в том, что я – опасное чудовище, которое не ест детей, – она слабо усмехнулась. Одним краешком губ. Но на этот раз мужчина не ушёл, и огонь в его глазах, настороживший её тогда, стал сильней и ярче.
– Ты не чудовище. И я пришёл не из-за какого-то запредельного монстра. Ты была права, в моём мире нет таких, как ты. Но именно этого я бы хотел – чтобы ты была здесь, в моём мире. И я буду рядом, пока...
Ей так не хотелось с ним спорить, что она малодушно сдалась. Поэтому до утра она рассказывала ему сказки про другие миры и про жизнь, которая у неё была и больше не будет. Рассказывать это было проще, чем вспоминать, лежа в тишине и немоте. И, конечно, она не чувствовала усталости, пока говорила с ним. Алконост очаровал его своим проклятым голосом и потихоньку, по капле крал его силу, отдавая ей. Да, птица знала, что такое благодарность, она благодарила, за подаренные ей тысячи лет жизни человека.
Но она хотя бы могла выбирать, что ей говорить, и решила быть честной до конца. Она рассказывала этому странному мужчине, не верившему в чудеса и всю жизнь их искавшему, то, чем не делилась раньше ни с кем. А теперь делиться уже было почти поздно. И он слушал молча, внимательно, и был с ней в этом моменте.
Она честно рассказала ему про утекающую из него силу. Впрочем, не так много её и утекало. Она была слишком слаба, чтобы взять больше через слова. Ей было тяжело уже даже просто сидеть и руки дрожали, не переставая. Так что она старалась не думать, как выглядит и какой её видят, утешая себя тем, что конец мог быть много страшней и болезненней.
– Ты можешь получить силу как-то ещё? – спросил он в одну из ночей.
– Могу, – выдала она прежде, чем подумала, сказалась дурная привычка говорить ему правду.
– Как?
Отвечать она не собиралась. И мужчина это понял.
– Тебе нужна моя кровь?
Всё-таки он мог её рассмешить. Такой глупый прекрасный человек, ну что с таким делать?
– Нет, – отсмеявшись, прошептала она. – Я никогда не черпала так силу и не буду, да и не смогу.
– Тогда скажи, как, – он смотрел на неё обжигающе. Птица грелась в огне его глаз, а ей было жалко его.
– Я не люблю тебя, – мягко произнесла она. – В моём сердце осталась только память и единственная любовь, которая не уйдёт никогда, потому что это и есть мы, – я и тот, с кем она меня связывает. Так что я даже не смогу тебя любить.
Она надеялась, что это оттолкнёт его, обидит, причинит ему боль, из-за которой он отстранится, как ребёнок, потянувшийся к огню и обжегший палец. Но этот упрямец и не подумал отгородиться, сидя рядом с обнажённым горящим сердцем. Так невовремя, когда у неё не было сил, чтобы быть гордой и великодушной.
– Я не полюблю тебя, – прошептала она и почти испугалась, потому что он понял, но снова сделал по-своему. Мужчина поймал её подбородок и прикоснулся к холодным губам своими горячими губами. Огонь залил её, раскалённым живым пламенем проникая в сердце, согревая его, давая силы жить. Хотя бы ещё день.
Через несколько дней он перенёс её в свои комнаты. Сказал, что близится выпуск и ему будет спокойнее, если она будет под его присмотром. Она не возражала. Она вообще редко возражала этому странному мужчине, давно потерявшему своё имя в недрах Дома, откликающемуся на прозвище Ральф, ненавидящему его, но в тайне очень дорожащему им. Не верящему ни в бога, ни в чёрта, но каждую ночь отдающему по капле своего огня умирающей дочери ветра. Рядом с ним ей было спокойно. Даже, когда она с ним не соглашалась. Даже, когда пробовала доказать, что он ничего не сможет изменить в её судьбе, а он молча слушал и продолжал поступать по-своему.
– Я потеряла этот шанс, понимаешь? – почти кричала она. – Мне ничего не поможет по-настоящему. Я умру всё равно и вопрос только в днях.
– Тогда почему ты не осталась, там где была? Зачем было бежать? – с привычной разумностью спрашивал он.
– Я была безумна. Я сошла с ума, Ральф! И так испугалась, когда почуяла, что конец. Что за мной уже мчатся гончие псы междумирья, падальщики, которые раньше боялись приблизиться ко мне на сотню миров.
– Но ты надеялась на что-то.
Он каким-то образом всегда слышал то, что она не собиралась ему говорить.
– На то, что смогу добраться до одного мира, – нехотя призналась она.
– Там ты сможешь жить.
– Нет. Там я умру так же. Но... один человек там обещал сотворить для меня чудо. Так что я смогу родиться снова.
– А иначе этого не будет?
Сил высказать это не было, и она просто покачала головой, тупо уставившись на свои пальцы, сцепленные на коленях. А мужчина больше ничего не спрашивал. Ни в этот день, ни следующей ночью. Ни через день. Она уже надеялась, что он принял её слова и смирился с её смертью так же, как смирилась она сама.
Вечером он пришёл в приподнятом настроении, сказал, что выпуск состоится через пару дней и спросил, как она себя чувствует. На удивление, она чувствовала себя прекрасно. Его этот ответ обрадовал ещё больше. Перед тем, как уснуть, Ральф, улыбаясь самой счастливой улыбкой, сказал, что нашёл способ.
– Я договорился с Домом, – шептал он. – Я не сумею сделать так, чтобы ты смогла улететь. Но Дом тебе поможет. Его силы хватит.
– Что ты сделал? – она нахмурилась.
– Попросил и пообещал кое-что взамен. У меня получилось, ты сама это чувствуешь.
С ужасом она поняла, что он прав. И что она этому рада настолько, что едва сдерживается, чтобы не сбежать прямо сейчас. Надо было сказать что-то, но она не нашла слов. Просто сидела и смотрела на него, пока он не уснул. А потом оделась и вышла в тёмный коридор.
Сумрак летней ночи не мешал ей видеть надписи на стенах. Ей даже не пришлось искать, его следы она чувствовала всем телом, как собака чует запах хозяина. На стене было две строчки чёрным маркером.
«Пусть она попадёт в тот мир, где сможет возродиться», – ровным уверенным почерком.
«Моя жизнь останется в Доме». Ниже. С витиеватой, напоминающей паука, подписью, выросшей поперёк последнего слова.
Горло перехватило, в глазах вскипели слёзы и она согнулась, давясь рыданиями. Договор был заключен и подписан, дороги назад больше не было. Как и времени на раздумья. Если она не уйдёт сейчас, то уже утром ей не хватит сил.
Не понимая, что делает, она дёрнула ручку первой попавшейся двери – класс. Полуслепая от слёз и сумерек долго шарила по столам, наконец нащупала простую шариковую ручку и вылетела обратно в коридор. Несколько минут, растянувшихся в вечность, она карябала на стене примитивный рисунок – птица, распластавшаяся в полёте, синяя, спасибо чернилам. Она должна была оставить ему хоть что-то. Иначе сама себе не простит.
Слёзы стекали по щекам, капали на руки. Какой же дурак! Птица – это плата и какая-никакая защита. Но он останется один! Со своим глупым горящим сердцем. Птица или одиночество его доконают. Пусть не через год, через сотню... Она-то знает, что это такое – выкинуть своё сердце в вечность. Без надежды, получить что-либо. Глупы те, кто верит, что любую рану лечит если не время, то случайная встреча. Нет. Вырванное из груди сердце ничего не лечит и никто.
Хотелось завыть и она запрокинула голову к потолку, заменяющему здесь небо. Что-то блеснуло – осколок зеркала, пришпиленный в середине очередного рисунка. Осколок. Она вытерла слезы и процарапала на штукатурке сопротивляющимся и соскакивающим стержнем:
«Осколок родится здесь. Чтобы он не был один».
Ручка соскользнула и она обломала ноготь о стену, проколов кожу на пальце. Вот и хорошо. Капля крови легла вместо печати.
Она сделала всё, что могла. Теперь точно всё.
Прошла по пыльному сумраку холла к огромному старому зеркалу, тёмному, как гладь пруда. Хорошая дверь, последняя. И, не оглядываясь, сделала шаг между мирами.
-----
* Ключевая карта. Повешенный человек означает проникновение в тайны универсума и вызов законам природы... Испытание означает необходимость сохранять равновесие. Повешенный достиг известной степени совершенства и свободы от обстоятельств. Означает отказ от эго.